Нужно тебе знать, что он мошенник и
в его лавке ничего нельзя брать:
в вино мешает всякую дрянь: сандал, жженую пробку и даже бузиной, подлец, затирает; но зато уж если вытащит из
дальней комнатки, которая называется у него особенной, какую-нибудь бутылочку — ну просто, брат, находишься
в эмпиреях.
— Как мне приятно было войти
в твой дом!.. Так вот и видишь
в этих маленьких, отдельных
комнатках, что это была какая-нибудь моленная твоей матушки, а это, может быть,
комнатка сестер твоих, а это уголок
дальнего родственника, пригретого бедняка!..
Я не могу сказать, отчего они пели: перержавевшие ли петли были тому виною или сам механик, делавший их, скрыл
в них какой-нибудь секрет, — но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный голос: дверь, ведущая
в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь
в столовую хрипела басом; но та, которая была
в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь
в него, очень ясно наконец слышалось: «батюшки, я зябну!» Я знаю, что многим очень не нравится этот звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет деревнею, низенькой
комнаткой, озаренной свечкой
в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на столе, майскою темною ночью, глядящею из сада, сквозь растворенное окно, на стол, уставленный приборами, соловьем, обдающим сад, дом и
дальнюю реку своими раскатами, страхом и шорохом ветвей… и Боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний!