Неточные совпадения
Посмотрев, как хлопотливо порхают
в придорожном кустарнике овсянки, он
в сотый раз подумал: с
детства, дома и
в школе, потом —
в университете его начиняли массой ненужных, обременительных знаний, идей, потом он прочитал множество
книг и вот не может найти себя
в паутине насильно воспринятого чужого…
Самгин вспомнил, что
в детстве он читал «Калевалу», подарок матери;
книга эта, написанная стихами, которые прыгали мимо памяти, показалась ему скучной, но мать все-таки заставила прочитать ее до конца.
Глядя на него, еще на ребенка, непременно скажешь, что и ученые, по крайней мере такие, как эта порода, подобно поэтам, тоже — nascuntur. [рождаются (лат.).] Всегда, бывало, он с растрепанными волосами, с блуждающими где-то глазами, вечно копающийся
в книгах или
в тетрадях, как будто у него не было
детства, не было нерва — шалить, резвиться.
В детстве он урывками научился церковную печать разбирать и пристрастился к чтению божественных
книг.
Диккенс…
Детство неблагодарно: я не смотрел фамилию авторов
книг, которые доставляли мне удовольствие, но эта фамилия, такая серебристо — звонкая и приятная, сразу запала мне
в память…
Наконец, есть
книги. Он будет читать, найдет
в чтении материал для дальнейшего развития. Во всяком случае, он даст, что может, и не его вина, ежели судьба и горькие условия жизни заградили ему путь к достижению заветных целей, которые он почти с
детства для себя наметил. Главное, быть бодрым и не растрачивать попусту того, чем он уже обладал.
— Друг мой, — произнес Степан Трофимович
в большом волнении, — savez-vous, это чудесное и… необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения… dans ce livre [вы знаете…
в этой
книге (фр.).]… так что я это место еще с
детства упомнил.
Я воображал себе это, и тут же мне приходили на память люди, все знакомые люди, которых медленно сживали со света их близкие и родные, припомнились замученные собаки, сходившие с ума, живые воробьи, ощипанные мальчишками догола и брошенные
в воду, — и длинный, длинный ряд глухих медлительных страданий, которые я наблюдал
в этом городе непрерывно с самого
детства; и мне было непонятно, чем живут эти шестьдесят тысяч жителей, для чего они читают Евангелие, для чего молятся, для чего читают
книги и журналы.
По той же самой причине, что моя мать была горожанка, как я уже сказал, и также потому, что она провела
в угнетении и печали свое
детство и раннюю молодость и потом получила, так сказать, некоторое внешнее прикосновение цивилизации от чтения
книг и от знакомства с тогдашними умными и образованными людьми, прикосновение, часто возбуждающее какую-то гордость и неуважение к простонародному быту, — по всем этим причинам вместе, моя мать не понимала и не любила ни хороводов, ни свадебных и подблюдных песен, ни святочных игрищ, даже не знала их хорошенько.
Дмитрий Александрович Брянчанинов
в указанном направлении был первым заводчиком: он был главою кружка любителей и почитателей «святости и чести», и потому о нем следует сказать прежде прочих. Набожность и благочестие были, кажется, врожденною чертою Брянчанинова. По крайней мере по
книге, о нем написанной, известно, что он был богомолен с
детства, и если верить френологическим системам Галя и Лафатера, то череп Брянчаиннова являл признаки «возвышенного богопочитания».
В книге «О жизни» Толстой пишет: «Радостная деятельность жизни со всех сторон окружает нас, и мы все знаем ее
в себе с самых первых воспоминаний
детства… Кто из живых людей не знает того блаженного чувства, хоть раз испытанного и чаще всего
в самом раннем
детстве, — того блаженного чувства умиления, при котором хочется любить всех; и близких, и злых людей, и врагов, и собаку, и лошадь, и травку; хочется одного, — чтобы всем было хорошо, чтобы все были счастливы».