Неточные совпадения
— Но
в том и вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился говорить и, казалось, всегда всю
душу полагал на то, о чем он говорил, —
в чем полагать высшее развитие? Англичане, Французы,
Немцы — кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а
Немцы не ниже стоят! — кричал он. — Тут есть другой закон!
Француз или
немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно,
в душе поподличает
в меру перед первым.
«Плох. Может умереть
в вагоне по дороге
в Россию.
Немцы зароют его
в землю, аккуратно отправят документы русскому консулу, консул пошлет их на родину Долганова, а — там у него никого нет. Ни
души».
А справедливо говорит А. Белый, что
душа народа во время войны есть его тыл, от которого многое зависит (см. его статью «Современные
немцы»
в «Бирж.
Вот как стукнуло мне шестнадцать лет, матушка моя, нимало не медля, взяла да прогнала моего французского гувернера,
немца Филиповича из нежинских греков; свезла меня
в Москву, записала
в университет, да и отдала всемогущему свою
душу, оставив меня на руки родному дяде моему, стряпчему Колтуну-Бабуре, птице, не одному Щигровскому уезду известной.
Немец чего-то не договаривал, а Галактион не желал выпытывать. Нужно, так и сам скажет. Впрочем, раз ночью они разговорились случайно совсем по
душам. Обоим что-то не спалось. Ночевали они
в писарском доме, и разговор происходил
в темноте. Собственно, говорил больше
немец, а Галактион только слушал.
Даже сидя
в коляске, старик продолжал дичиться и ежиться; но тихий, теплый воздух, легкий ветерок, легкие тени, запах травы, березовых почек, мирное сиянье безлунного звездного неба, дружный топот и фыркание лошадей — все обаяния дороги, весны, ночи спустились
в душу бедного
немца, и он сам первый заговорил с Лаврецким.
— Душа-человек. Как есть русский. И не скажешь, что
немец. И вино пьет, и сморкается по-нашему;
в церковь только не ходит. А на работе — дошлый-предошлый! все сам! И хозяйка у него — все сама!
То ли, что я когда-то знал его
в угнетенном виде, которого он теперь, одевшись
в штаны, стыдится, или то, что я был однажды свидетелем, как он хвастался перед"мальчиком
в штанах", что он, хоть и без штанов, да зато Разуваеву
души не продал,"а ты,
немец, контрактом господину Гехту обязался,
душу ему заложил"…
« — Быть или не быть — вот
в чем вопрос. Что доблестнее для
души: сносить удары оскорбительной судьбы, или вооружиться против моря зол и победить его, исчерпав разом! Умереть… уснуть!..» Нет, это не выходит, холодно: это не задушевно — не правда ли? — отнесся он к
немцу.
Алексей Степаныч чуть не
задушил в своих объятиях еще мокрого
немца; домашних же своих он давно уже всех перецеловал и со всеми поплакал.
Дела, само собою разумеется, и там ему не нашлось; он занимался бессистемно, занимался всем на свете, удивлял немецких специалистов многосторонностью русского ума; удивлял французов глубокомыслием, и
в то время, как
немцы и французы делали много, — он ничего, он тратил свое время, стреляя из пистолета
в тире, просиживая до поздней ночи у ресторанов и отдаваясь телом,
душою и кошельком какой-нибудь лоретке.
— Вот тебе и Мюллер! — вдруг громко, с чрезвычайной убедительностью произнес он и качнул головою. И с тем неожиданным переломом
в чувстве, на который так способна человеческая
душа, весело и искренно захохотал. — Ах ты, Мюллер! Ах ты, мой милый Мюллер! Ах ты, мой распрекрасный
немец! И все-таки — ты прав, Мюллер, а я, брат Мюллер, осел.
Из двух гостей Симонова один был Ферфичкин, из русских
немцев, — маленький ростом, с обезьяньим лицом, всех пересмеивающий глупец, злейший враг мой еще с низших классов, — подлый, дерзкий, фанфаронишка и игравший
в самую щекотливую амбициозность, хотя, разумеется, трусишка
в душе.
Саша остался
в полном распоряжении своего наставника, который был по породе и по
душе истый
немец.
Русский народ издавна отличался долготерпением. Били нас татары — мы молчали просто, били цари — молчали и кланялись, теперь бьют
немцы — мы молчим и уважаем их… Прогресс!.. Да
в самом деле, что нам за охота заваривать серьезную кашу? Мы ведь широкие натуры, готовые на грязные полицейские скандальчики под пьяную руку. Это только там, где-то на Западе, есть такие
души, которых ведет на подвиги одно пустое слово — la gloire [Слава (фр.).].
«Долго вас помещики
душили,
Становые били,
И привыкли всякому злодею
Подставлять мы шею.
В страхе нас квартальные держали,
Немцы муштровали,
Про царей попы твердили миру...
Немец фон-Саксен остался несколько недоволен тем, что владыка, при виде его, не выразил ему лично никаких особенных знаков почтения, и
в душе отдал
в этом отношении большое преимущество Кунцевичу, который всегда так видимо и почтительно умилялся пред особо поставленным блистательным положением барона.
Прямо перлами среди них кажутся два старичка доктора из
немцев (
в «Униженных и оскорбленных» и «Братьях Карамазовых») — очень глупые, карикатурно-педантические, но, по крайней мере, с добрыми
душами.
Зная неприязненные отношения Брауншвейгского дома к Франции, питая
в душе непримиримую вражду к правительнице, которую он выводил из себя своим формализмом, он полагал, что Франции от нее нечего ожидать и что Россия, управляемая
немцами, рано или поздно всецело попадет под влияние Австрии.
На все убеждения друга он хранил глубокое молчание;
в его
душе восставали против лекаря сильнейшие убеждения, воспитанные ненавистью ко всему иноземному, неединоверному, проклятому, — как он говорил, — святыми отцами на соборе и еще более проклятому
душою суровою, угрюмою с того времени, как пал от руки
немца любимый сын его.
— Не пойдет он на деньги… Упорен… О
душе стал помышлять уж куда старательно… Мне тоже заказывал, да и что заказывать… Меня он этому и не обучал… Только что от него слышал, что немец-колдун, у которого он
в науке был и который ему эту избушку и оставил, здесь на пустыре и похоронен, на этот счет дока был…
…Сейчас Сашенька играла бельгийский гимн, и я слушал. Какая прекрасная музыка! Сколько
в ней воодушевления и любви к родине и свободе! Слушаешь ее, и даже слезы навертываются на глаза, и так жаль становится бедных бельгийцев, которым не помогла ни эта прекрасная музыка, ни любовь к родине,
задушит их проклятый
немец.
Игривые штуки его с
немцем кончились тем, что тот все ходил, мерцая своим фонарем, как ивановский жук
в траве, пока, наконец,
в сенях одной крестьянской хаты ему отмяли бока, и провожатый, отвечавший за его жизнь, принес его домой, где тот и не замедлил отдать богу свою немецкую
душу, пожившую здесь с почтением к святителю Николаю и к св. Георгию.