Неточные совпадения
— Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул
в зал, встречу аплодисментам. Дама
в кокошнике отказалась петь, на ее место встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся
в цветах,
в лентах, а
рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал...
С высоты второго яруса
зал маленького театра показался плоскодонной ямой, а затем стал похож на опрокинутую горизонтально витрину магазина фруктов:
в пене стружек
рядами лежат апельсины, яблоки, лимоны. Самгин вспомнил, как Туробоев у Омона оправдывал анархиста Равашоля, и спросил сам себя...
Поминальный обед был устроен
в зале купеческого клуба. Драпировки красноватого цвета и обильный жир позолоты стен и потолка придавали
залу сходство с мясной лавкой; это подсказал Самгину архитектор Дианин; сидя
рядом с ростовщицей Трусовой и аккуратно завертывая
в блин розовый кусок семги, он сокрушенно говорил...
В зале рассеянно сидели на всех
рядах стульев человек шестьдесят.
Было жарко, душно.
В зале гремел смех, там кто-то рассказывал армянские анекдоты, а
рядом с Климом белокурый, кудрявый паж, размахивая беретом, говорил украинке...
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала медно-красной головой; пестренькое лицо ее светилось радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела руки, разбросила поцелуй
в публику. Этот жест вызвал еще более неистовые крики, веселый смех
в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался, посматривая на людей
рядом с ним, особенно на толстяка
в мундире министерства путей, — он смотрел на Дуняшу
в бинокль и громко говорил, причмокивая...
В зале снова гремел рояль, топали танцоры, дразнила зеленая русалка, мелькая
в объятиях китайца.
Рядом с Климом встала монахиня, прислонясь плечом к раме двери, сложив благочестиво руки на животе. Он заглянул
в жуткие щелочки ее полумаски и сказал очень мрачно...
Да и
в самом Верхлёве стоит, хотя большую часть года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый мальчик, и там видит он длинные
залы и галереи, темные портреты на стенах, не с грубой свежестью, не с жесткими большими руками, — видит томные голубые глаза, волосы под пудрой, белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с синими жилками руки
в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги; видит
ряд благородно-бесполезно
в неге протекших поколений,
в парче, бархате и кружевах.
В зале, на полу, перед низенькими, длинными, деревянными скамьями, сидело
рядами до шести — или семисот женщин, тагалок, от пятнадцатилетнего возраста до зрелых лет: у каждой было по круглому, гладкому камню
в руках, а
рядом, на полу, лежало по куче листового табаку.
Но — увы!
залы стоят пустые; насилу докличетесь сонного слуги-китайца, закажете обед и заплатите втрое против того, что он стоит тут же
рядом,
в трактире.
В глубине
зал сидели,
в несколько
рядов, тесной кучей, на пятках человеческие фигуры
в богатых платьях, с комическою важностью.
По мере того как мы шли через ворота, двором и по лестнице, из дома все сильнее и чаще раздавался стук как будто множества молотков. Мы прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и вошли
в длинную
залу с таким же жиденьким потолком, как везде, поддерживаемым
рядом деревянных столбов.
Вечером, вскоре после обеда,
в большой
зале, где особенно, как для лекции, поставили
рядами стулья с высокими резными спинками, а перед столом кресло и столик с графином воды для проповедника, стали собираться на собрание, на котором должен был проповедовать приезжий Кизеветер.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной,
в шелку и бархате, толстой женщины, которая,
в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке, сидела
в первом
ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения,
в котором жила Маслова.
— Говорили, Митрий Федорович. При Андрее говорили. Вот он тут сам, Андрей, еще не уехал, призовите его. А там
в зале, когда хор потчевали, так прямо закричали, что шестую тысячу здесь оставляете, — с прежними то есть, оно так понимать надо. Степан да Семен слышали, да Петр Фомич Калганов с вами тогда
рядом стоял, может, и они тоже запомнили…
В торжественном шествии
в огромной
зале, переполненной народом,
в которой выдают докторскую степень, я шел
в первом
ряду, как доктор теологии, то есть высшей из наук.
Кроме
ряда кабинетов
в трактире были две огромные
залы, где на часы обеда или завтрака именитые купцы имели свои столы, которые до известного часа никем не могли быть заняты.
— Как свиньи живете. Забрались
в дыру, а
рядом залы пустые. Перенесите спальню
в светлую комнату!
В гостиную!
В зал!
Рядом с домом Мосолова, на земле, принадлежавшей Консистории, [Консистория —
зал собрания (лат.).
В дореволюционной России коллегиальный совет, подчиненный архиерею.] был простонародный трактир «Углич». Трактир извозчичий, хотя у него не было двора, где обыкновенно кормятся лошади, пока их владельцы пьют чай. Но
в то время
в Москве была «простота», которую вывел
в половине девяностых годов обер-полицмейстер Власовский.
Московский артистический кружок был основан
в шестидесятых годах и окончил свое существование
в начале восьмидесятых годов. Кружок занимал весь огромный бельэтаж бывшего голицынского дворца, купленного
в сороковых годах купцом Бронниковым. Кружку принадлежал
ряд зал и гостиных, которые образовывали круг с огромными окнами на Большую Дмитровку с одной стороны, на Театральную площадь — с другой, а окна белого голицынского
зала выходили на Охотный
ряд.
Ранее, до «Щербаков», актерским трактиром был трактир Барсова
в доме Бронникова, на углу Большой Дмитровки и Охотного
ряда. Там существовал знаменитый Колонный
зал,
в нем-то собирались вышеупомянутые актеры и писатели, впоследствии перешедшие
в «Щербаки», так как трактир Барсова закрылся, а его помещение было занято Артистическим кружком, и актеры, день проводившие
в «Щербаках», вечером бывали
в Кружке.
В глубине
зала вверху виднелась темная ниша
в стене, вроде какой-то таинственной ложи, а
рядом с ней были редкостные английские часы, огромный золоченый маятник которых казался неподвижным, часы шли бесшумно.
Пожилой гость
в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек
залу и опустился на стул
рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый вид девицы из порядочного дома.
Пройдя несколько комнат, одна другой богаче, мы вошли
в огромную, великолепную и очень высокую
залу, так высокую, что вверху находился другой
ряд окон.
Зала театра по случаю торжественного спектакля была освещена
в два
ряда.
Взяв два билета
рядом, они вошли
в залу. Ближайшим их соседом оказался молоденький студент с славными, густыми волосами, закинутыми назад, и вообще очень красивый собой, но с таким глубокомысленным и мрачным выражением на все смотревший, что невольно заставлял себя заметить.
Между тем игроки вышли
в залу. Князь начал осматривать танцующих
в лорнет. Четвериков стоял
рядом с ним.
Рядом с А.П. Лукиным писал судебный отчет Н.
В. Юнгфер, с которым я не раз уже встречался
в зале суда на крупных процессах. Около него писал хроникер, дававший важнейшие известия по Москве и место которого занял я: редакция никак не могла ему простить, что он доставил подробное описание освящения храма Спасителя ровно за год раньше его освящения, которое было напечатано и возбудило насмешки над газетой. Прямо против двери на темном фоне дорогих гладких обоев висел единственный большой портрет Н.С. Скворцова.
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет
в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и
рядом же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
Он вошел
в маленькую гостиную, что была
рядом с танцевальным
залом.
В зале Передонов присел на корточки перед печкою, свалил книги на железный лист, — и Володин сделал то же, — и принялся с усилием запихивать книгу за книгою
в неширокое отверстие. Володин сидел на корточках
рядом с ним, немного позади, и подавал ему книги, сохраняя глубокомысленное и понимающее выражение на своем бараньем лице с выпяченными из важности губами и склоненным от избытка понимания крутым лбом. Варвара заглядывала на них через дверь. Со смехом сказала она...
Все милое сердцу оставлял он, и оставлял не для того, чтоб украсить собой одну из
зал величественного здания, выходящего окнами на Сенатскую площадь, а для того, чтобы примкнуть
в ряды ропщущих и бесплодно-чающих, которыми
в последнее время как-то особенно переполнены стогны Петербурга.
То он воображает себе, что стоит перед
рядами и говорит: «Messieurs! вы видите эти твердыни? хотите, я сам поведу вас на них?» — и этою речью приводит всех
в восторг; то мнит, что задает какой-то чудовищный обед и, по окончании, принимает от благодарных гостей обязательство
в том, что они никогда ничего против него злоумышлять не будут; то представляется ему, что он, истощив все кроткие меры, влетает во главе эскадрона
в залу…
Мы повиновались. Спуск с колосников шел по винтовой железной лестнице.
В зале буря не смолкала. Мы шли по сцене, прошли к тому месту, где сидела дива. Мы остановились
в двух шагах. Худенькая, смуглая, почти некрасивая женщина очень небольшого роста.
Рядом с ее стулом стоял представительный господин во фраке.
Самое совмещение обитателей вод было так же несообразно, как
в упомянутом балете: тут двигались
в виде крупных белотелых судаков массивные толстопузые советники; полудремал
в угле жирный черный налим
в длинном купеческом сюртуке, только изредка дуновением уст отгонявший от себя неотвязную муху; вдоль стены
в ряд на стульях сидели смиренными плотицами разнокалиберные просительницы — все с одинаково утомленным и утомляющим видом; из угла
в угол по
зале, как ерш с карасем, бегали взад и вперед курносая барышня-просительница
в венгерских сапожках и сером платьице, подобранном на пажи, с молодым гусаром
в венгерке с золотыми шнурками.
Лихой охотник, он принял ловкой хваткой волка за уши, навалился на него, приехал с ним на двор театра, где сострунил его, поручил полицейским караулить и, как ни
в чем не бывало, звякнул шпорами
в зрительном
зале и занял свое обычное кресло
в первом
ряду.
— Загляделся на нее, да и сам не знаю, что сказал, а вышло здорово,
в рифму…
Рядом со мной стоял шпак во фраке. Она к нему, говорит первый слог, он ей второй, она ко мне, другой задает слог, я и сам не знаю, как я ей ахнул тот же слог, что он сказал… Не подходящее вышло. Я бегом из
зала!
Священник и дьякон начали облачаться. Принесли кадило, из которого сыпались искры и шел запах ладана и угля. Зажгли свечи. Приказчики вошли
в залу на цыпочках и стали у стены
в два
ряда. Было тихо, даже никто не кашлянул.
Важно и торжественно входили они
в зрительный
зал, когда уже вся публика сидела на своих местах. Как сейчас вижу: с биноклем, опершись на барьер, осматривает театр Н. П. Кичеев, стройный, вылощенный сотрудник «Новостей» Нотовича;
рядом с ним, всегда неразлучно, А. Д. Курепин, фельетонист «Нового времени».
Один из моих друзей — репортер — прямо по нюху, закрыв глаза, при входе
в зал угадывал, какой кружок играет: рыбники ли, мясники ли, овощники ли из Охотного
ряда. Какой торговец устраивает, такая у него и публика: свой дух, запах, как у гоголевского Петрушки. Особенно рыбники.
При этом указании на добродетели г-жи Петицкой два человека из бывших
в зале сделали несколько удивленные физиономии: это Елпидифор Мартыныч, сидевший
в переднем
ряду и уже с аннинской звездой — он невольно припомнил при этом историю со шляпой Николя Оглоблина; наконец, сам Николя, помещавшийся во втором
ряду и знавший предыдущую историю еще
в более точных подробностях.
Несколько раз случалось ему, для избежания подобной встречи, въезжать
в какую-нибудь
залу или прятаться за мраморным камином и потом снова выбираться на улицу сквозь целый
ряд комнат без полов и потолков, но сохранивших еще по местам свою позолоту и живопись.
Янсутский
в это время, побывав еще
в местах двадцати, обедать прибыл
в Английский клуб, где
в обеденной
зале увидал генерала Трахова, который сидел уже за столом и просматривал меню. Янсутский, разумеется, не преминул поспешно подойти к генералу и попросил позволения сесть
рядом с ним. Генерал очень любезно позволил ему это.
В зале третьего класса и на перроне царил ужас. Станция была узловая, и всегда, даже ночью, были ожидающие поездов, — теперь все это бестолково металось, лезло
в двери, топталось по дощатой платформе. Голосили бабы и откуда-то взявшиеся дети.
В стороне первого класса и помещения жандармов трещали выстрелы. Саша, несколько шагов пробежавший
рядом с незнакомым мужиком, остановился и коротко крикнул Колесникову...
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает
в глубокой яме, как уж
в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине
в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя
в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти
рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому,
в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и
в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает
в широкую круглую
залу, куда также примыкают две другие; эта
зала устлана камнями, имеет
в стенах своих четыре впадины
в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться
в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой
залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением,
в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь
в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Во всю длину танцевальной
залы, при звуке самой плачевной музыки, дамы и кавалеры стояли
в два
ряда друг против друга; кавалеры низко кланялись, дамы еще ниже приседали, сперва прямо против себя, потом поворотясь на право, потом на лево, там опять прямо, опять на право и так далее.
Мы встали и пошли бродить по комнатам.
В конце анфилады их широкая дверь вела
в зал, назначенный для танцев. Желтые шелковые занавески на окнах и расписанный потолок,
ряды венских стульев по стенам,
в углу
залы большая белая ниша
в форме раковины, где сидел оркестр из пятнадцати человек. Женщины, по большей части обнявшись, парами ходили по
зале; мужчины сидели по стенам и наблюдали их. Музыканты настраивали инструменты. Лицо первой скрипки показалось мне немного знакомым.
С половины двенадцатого до половины первого шел четвертый утренний урок для старших классов; а
в половине первого снова по звонку все бежало
в общую
залу к двойному
ряду столов, где всякий за обедом занимал свое обычное место.
Так как бабушка не обедала и почти не сходила с кресел, то и действительно один из полячков пригодился: сбегал тут же
рядом в обеденную
залу воксала и достал ей чашку бульона, а потом и чаю.
За игорными рулеточными столами и на другом конце
залы, где помещался стол с trente et quarante, толпилось, может быть, полтораста или двести игроков,
в несколько
рядов.