Неточные совпадения
По стенам, около картин, лепилась
в виде фестонов паутина, напитанная пылью;
зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания на них,
по пыли, каких-нибудь заметок на память. Ковры были
в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое
утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки.
Вы были
в это
утро в темно-синем бархатном пиджаке,
в шейном шарфе, цвета сольферино,
по великолепной рубашке с алансонскими кружевами, стояли перед
зеркалом с тетрадью
в руке и выработывали, декламируя, последний монолог Чацкого и особенно последний крик...
На другой день
утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое
в Анжере. Мы плыли дальше
по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком
зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Летнее
утро; девятый час
в начале. Федор Васильич
в синем шелковом халате появляется из общей спальни и через целую анфиладу комнат проходит
в кабинет. Лицо у него покрыто маслянистым глянцем; глаза влажны, слипаются;
в углах губ запеклась слюна. Он останавливается
по дороге перед каждым
зеркалом и припоминает, что вчера с вечера у него чесался нос.
Николай уезжал
по утрам на Ильинку,
в контору, где у них было большое суконное дело, а старший весь день сидел у окна
в покойном кожаном кресле, смотрел
в зеркало и ждал посетителя, которого пустит к нему швейцар — прямо без доклада. Михаил Иллиодорович всегда сам разговаривал с посетителями.
Утром на другой день Карачунский послал
в Тайболу за Кожиным и запиской просил его приехать
по важному делу вместе с женой. Кожин поставлял одно время на золотопромывальную фабрику ремни, и Карачунский хорошо его знал. Посланный вернулся, пока Карачунский совершал свой утренний туалет, отнимавший у него
по меньшей мере час. Он каждое
утро принимал холодную ванну, подстригал бороду, протирался косметиками, чистил ногти и внимательно изучал свое розовое лицо
в зеркале.
Анатоль целые
утра проводил перед
зеркалом, громко разучивая свою роль
по тетрадке, превосходно переписанной писцом губернаторской канцелярии, и даже совершенно позабыл про свои прокурорские дела и обязанности, а у злосчастного Шписса, кроме роли, оказались теперь еще сугубо особые поручения, которые ежечасно давали ему то monsieur Гржиб, то madame Гржиб, и черненький Шписс, сломя голову, летал
по городу, заказывая для генеральши различные принадлежности к спектаклю, то устраивал оркестр и руководил капельмейстера, то толковал с подрядчиком и плотниками, ставившими
в зале дворянского собрания временную сцену (играть на подмостках городского театра madame Гржиб нашла
в высшей степени неприличным), то объяснял что-то декоратору, приказывал о чем-то костюмеру, глядел парики у парикмахера, порхал от одного участвующего к другому, от одной «благородной любительницы» к другой, и всем и каждому старался угодить, сделать что-нибудь приятное, сказать что-нибудь любезное, дабы все потом говорили: «ах, какой милый этот Шписс! какой он прелестный!» Что касается, впрочем, до «мелкоты» вроде подрядчика, декоратора, парикмахера и тому подобной «дряни», то с ними Шписс не церемонился и «приказывал» самым начальственным тоном: он ведь знал себе цену.
В шесть часов вечера Лизочка засыпает и опять спит до двух часов ночи. Вася по-прежнему сидит у ее ног, борется с дремотой, переменяет компресс, изображает из еврейского быта, а
утром, после второй страдальческой ночи, Лиза уже вертится перед
зеркалом и надевает шляпку.
Поселясь
в Кончанском, Александр Васильевич, всегда верный себе, не изменял прежнего образа жизни, не имел ни одного
зеркала в доме, спал на сене, вставал
в 2 часа пополуночи, окачивался летом и зимой водой со льдом, пил чай, обедал
в 8 часов
утра. После обеда отдыхал,
в четыре часа снова пил чай и
в 10 часов ложился спать.
В знойный день он ходил с открытой головой,
по субботам считал долгом париться
в жарко натопленной бане.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на худобу, или заглядывалась
по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть и вместе с тем становилось страшно и грустно.