Неточные совпадения
Она, однако, не потеряла головы и немедленно выписала
к себе
сестру своей матери, княжну Авдотью Степановну Х……ю, злую и чванную старуху, которая, поселившись у племянницы
в доме, забрала себе все лучшие
комнаты, ворчала и брюзжала с утра до вечера и даже по саду гуляла не иначе как
в сопровождении единственного своего крепостного человека, угрюмого лакея
в изношенной гороховой ливрее с голубым позументом и
в треуголке.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд
комнат к буфету, где за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как
в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный, другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый на
сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
Раз весною 1834 года пришел я утром
к Вадиму, ни его не было дома, ни его братьев и
сестер. Я взошел наверх
в небольшую
комнату его и сел писать.
С утра до вечера они сидели одни
в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов
к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только тем, что бегала взад и вперед по длинной
комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая
сестре работать.
Но вот наконец его день наступил. Однажды, зная, что Милочка гостит у родных, он приехал
к ним и, вопреки обыкновению, не застал
в доме никого посторонних. Был темный октябрьский вечер;
комната едва освещалась экономно расставленными сальными огарками; старики отдыхали; даже
сестры точно сговорились и оставили Людмилу Андреевну одну. Она сидела
в гостиной
в обычной ленивой позе и не то дремала, не то о чем-то думала.
Вообще
в новом доме всем жилось хорошо, хотя и было тесновато. Две
комнаты занимали молодые,
в одной жили Емельян и Симон,
в четвертой — Михей Зотыч, а пятая носила громкое название конторы, и пока
в ней поселился Вахрушка. Стряпка Матрена поступила
к молодым, что послужило предметом серьезной ссоры между
сестрами.
Было ли это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец, то и другое соединилось вместе, но только на другой день Петр лежал
в своей
комнате в нервной горячке. Он метался
в постели с искаженным лицом, по временам
к чему-то прислушиваясь, и куда-то порывался бежать. Старый доктор из местечка щупал пульс и говорил о холодном весеннем ветре; Максим хмурил брови и не глядел на
сестру.
Коварная Александра успела уже за это время сбегать
к управляющему домом пожаловаться, что вот, мол, приехал Лихонин с какой-то девицей, ночевал с ней
в комнате, а кто она, того Александра не знает, что Лихонин говорит, будто двоюродная
сестра, а паспорта не предъявил.
Мать, заметив, что такие разговоры меня смущают, сейчас увела нас с
сестрой в нашу угловую
комнату, даже пригласила
к нам двоюродных сестриц.
Две детские
комнаты,
в которых я жил вместе с
сестрой, выкрашенные по штукатурке голубым цветом, находившиеся возле спальной, выходили окошками
в сад, и посаженная под ними малина росла так высоко, что на целую четверть заглядывала
к нам
в окна, что очень веселило меня и неразлучного моего товарища — маленькую сестрицу.
Егор Егорыч с нервным вниманием начал прислушиваться
к тому, что происходило
в соседних
комнатах. Он ждал, что раздадутся плач и рыдания со стороны
сестер; этого, однако, не слышалось, а, напротив, скоро вошли
к нему
в комнату обе
сестры, со слезами на глазах, но, по-видимому, сохранившие всю свою женскую твердость. Вслед за ними вошел также и Антип Ильич, лицо которого сияло полным спокойствием.
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают с ее бесценным сокровищем, а повивальная бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она хотела было его отнять, но Клоус буянил; он бегал с ребенком по
комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо
в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного с радостным известием
к Степану Михайлычу, написал письмо
к старикам и
к сестре Аксинье Степановне, прося ее приехать как можно скорее крестить его сына.
— Приношу вам пятьсот извинений, что я вас принимаю за туалетом: я спешу сегодня
в наряд, — заговорил купидон, — и у меня есть несколько минут на все сборы; но эти минуты все
к вашим услугам. Мне сказали, что вы хотите занять
комнату у
сестры Маши? Это прекрасная
комната, вы будете ею очень довольны.
Извозчичья карета, нанятая с вечера, приехала
в семь часов утром. Дашу разбудили. Анна Михайловна то бросалась
к самовару, то бралась помогать девушке одевать
сестру, то входила
в комнату Долинского. Взойдет, посмотрит по сторонам, как будто она что-то забыла, и опять выйдет.
Сестра лежала
в одной
комнате, Редька, который опять был болен и уже выздоравливал, —
в другой. Как раз
в то время, когда я получил это письмо,
сестра тихо прошла
к маляру, села возле и стала читать. Она каждый день читала ему Островского или Гоголя, и он слушал, глядя
в одну точку, не смеясь, покачивая головой, и изредка бормотал про себя...
В темном углу своей
комнаты, она лежала на сундуке, положив под голову свернутую шубу; она не спала; она еще не опомнилась от вчерашнего вечера; укоряла себя за то, что слишком неласково обошлась с своим братом… но Вадим так ужаснул ее
в тот миг! — Она думала целый день идти
к нему, сказать, что она точно достойна быть его
сестрой и не обвиняет за излишнюю ненависть, что оправдывает его поступок и удивляется чудесной смелости его.
Помню,
в какой восторг однажды пришел наш отец, которому ловкий Петр Яковлевич сумел с должным выражением рассказать, как мы с
сестрою Любинькой посаженные за детским столом
в отдельной
комнате, отказываясь от сладкого соуса
к спарже, сказали: «Это с сахаром, нам этого нельзя».
Растерявшись при совершенном безлюдьи, за исключением беспомощной девочки
сестры (отец находился
в отдаленном кабинете), несчастная, вместо того чтобы, повалившись на пол, стараться хотя бы собственным телом затушить огонь, бросилась по
комнатам к балконной двери гостиной, причем горящие куски платья, отрываясь, падали на паркет, оставляя на нем следы рокового горенья.
Но, хотя действительность протекала где-то за пределами его внимания, — он скоро почувствовал:
в булочной есть что-то необычайное,
в магазине торгуют девицы, неспособные
к этому делу, читающие книжки, —
сестра хозяина и подруга ее, большая, розовощекая, с ласковыми глазами. Приходят студенты, долго сидят
в комнате за магазином и кричат или шепчутся о чем-то. Хозяин бывает редко, а я, «подручный», являюсь как будто управляющим булочной.
Часу
в двенадцатом за Кураевыми были присланы лошади, и они, несмотря на убедительные просьбы хозяйки — закусить чего-нибудь, уехали домой. Павел уехал вместе с теткою после ужина. Придя
в свою
комнату, он просидел с четверть часа, погруженный
в глубокую задумчивость, а потом принялся писать
к сестре письмо. Оно было следующее...
Павел хотел было отказаться, но ему жаль стало
сестры, и он снова сел на прежнее место. Через несколько минут
в комнату вошел с нянькой старший сын Лизаветы Васильевны. Он, ни слова не говоря и только поглядывая искоса на незнакомое ему лицо Павла, подошел
к матери и положил
к ней головку на колени. Лизавета Васильевна взяла его
к себе на руки и начала целовать. Павел любовался племянником и, кажется, забыл неприятное впечатление, произведенное на него зятем: ребенок был действительно хорош собою.
Утром, проснувшись
в ярком сиянии солнца, наполнявшем
комнату, он тоже улыбался, вспоминая о девушке.
К чаю он явился тщательно одетый, сухой и серьёзный, как и подобало учёному; но когда он увидал, что за столом сидит одна
сестра, у него невольно вырвалось...
Приехав
в Москву, я не застал его: он с Марьею Виссарионовною и с маленькими
сестрами уехал
в деревню, а Лидия с мужем жила
в Сокольниках; я тотчас же
к ним отправился. Они нанимали маленький флигель;
в первой же после передней
комнате я увидел Лидию Николаевну, она стояла, задумавшись, у окна и при моем приходе обернулась и вскрикнула. Я хотел взять у ней ручку, чтобы поцеловать; она мне подала обе; ей хотелось говорить, но у ней захватывало дыхание; я тоже был неспокоен.
Саша стал ходить
в гимназию. Его мать уехала
в Харьков
к сестре и не возвращалась; отец его каждый день уезжал куда-то осматривать гурты и, случалось, не живал дома дня по три, и Оленьке казалось, что Сашу совсем забросили, что он лишний
в доме, что он умирает с голоду; и она перевела его
к себе во флигель и устроила его там
в маленькой
комнате.
Двенадцатилетняя Тиночка Руднева влетела, как разрывная бомба,
в комнату, где ее старшие
сестры одевались с помощью двух горничных
к сегодняшнему вечеру. Взволнованная, запыхавшаяся, с разлетевшимися кудряшками на лбу, вся розовая от быстрого бега, она была
в эту минуту похожа на хорошенького мальчишку.
— Там,
в этой башне, была
комната покойной княгини Джавахи,
сестры нашей госпожи, — начал старик, — она жила
в Гори и умерла там же,
в доме своего сына, пораженная припадком безумия. — Голос старого Николая, по мере того как он говорил, делался все глуше и глуше и, наконец, понизился до шепота, когда он, почти вплотную приблизив губы
к моему уху, произнес...
Жозеф не говорил
сестре о деньгах, а она его о них не спрашивала.
К тому же, брат и
сестра почти не оставались наедине, потому что Глафира Васильевна считала своею обязанностию ласкать «бедную Лару». Лариса провела ночь
в смежной с Глафирой
комнате и долго говорила о своем житье, о муже, о тетке, о Синтяниной, о своем неодолимом от последней отвращении.
— Вы отгадали, это от брата, — сказала она и, пробежав маленький листок, добавила: — все известие заключается вот
в чем (она взяла снова письмо и снова его прочитала): «
Сестра, я еду
к тебе; через неделю мы увидимся. Приготовь мне мою
комнату, я проживу с месяц. Еду не один, а с Гор…»
Через
комнату быстро и легко проходит Екатерина Ивановна, высокая, красивая, очень гибкая блондинка. Движения ее всегда неожиданны и похожи на взлет или прерванный танец: минутами становится совсем неподвижной, подносит
к подбородку сложенные вместе руки и смотрит изумленно и долго, приподняв сросшиеся, как у
сестры, темные брови, — и
в эти минуты молчит, разве только слегка качнет отрицательно головою.
У порога дома офицеров встретил сам фон Раббек, благообразный старик лет шестидесяти, одетый
в штатское платье. Пожимая гостям руки, он сказал, что он очень рад и счастлив, но убедительно, ради бога, просит господ офицеров извинить его за то, что он не пригласил их
к себе ночевать;
к нему приехали две
сестры с детьми, братья и соседи, так что у него не осталось ни одной свободной
комнаты.
«Что́ с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле
сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что-то подсевшему
к ней Борису. Отходив целую масть и забрав
к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих-то шагов, вошедших
в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя
в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав. Когда он подошел
к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
По дороге
к комнате сестры,
в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m-llе Bourienne, уже
в третий раз
в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему
в уединенных переходах.