Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да
в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли
кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
«Ужасно было видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были! Довольно сказать, что к утру на другой день
в клетке ничего, кроме смрадных их
костей, уже не было!»
По местам валялись человеческие
кости и возвышались груды кирпича; все это свидетельствовало, что
в свое время здесь существовала довольно сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв
в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с той поры прошло много лет, и ни один градоначальник не позаботился о восстановлении ее.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой
кости и уложив
в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было
в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
— Но,
Костя, ты преувеличиваешь, — говорила Кити,
в глубине души радуясь той силе любви к ней, которая выражалась теперь
в его ревности.
— Нет, Стива не пьет….
Костя, подожди, что с тобой? — заговорила Кити, поспевая за ним, но он безжалостно, не дожидаясь ее, ушел большими шагами
в столовую и тотчас же вступил
в общий оживленный разговор, который поддерживали там Васенька Весловский и Степан Аркадьич.
— Да, разумеется, — сказал Константин, вглядываясь
в румянец, выступивший под выдающимися
костями щек брата.
— Ну,
Костя, теперь надо решить, — сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, — важный вопрос. Ты именно теперь
в состоянии оценить всю важность его. У меня спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он, собирая губы
в улыбку. — Я решил, но боюсь, что ты не изъявишь согласия.
— Так вы нынче ждете Степана Аркадьича? — сказал Сергей Иванович, очевидно не желая продолжать разговор о Вареньке. — Трудно найти двух свояков, менее похожих друг на друга, — сказал он с тонкою улыбкой. — Один подвижной, живущий только
в обществе, как рыба
в воде; другой, наш
Костя, живой, быстрый, чуткий на всё, но, как только
в обществе, так или замрет или бьется бестолково, как рыба на земле.
— А ты знаешь,
Костя, с кем Сергей Иванович ехал сюда? — сказала Долли, оделив детей огурцами и медом. — С Вронским! Он едет
в Сербию.
Анна была не
в лиловом, как того непременно хотела Кити, а
в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой
кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью.
Урок состоял
в выучиваньи наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но
в ту минуту как он говорил их, он загляделся на
кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец одного стиха на одинаковом слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича было очевидно, что он не понимал того, что говорил, и это раздражило его.
И то, что это я,
Костя Левин, тот самый, который приехал на бал
в черном галстуке и которому отказала Щербацкая и который так сам для себя жалок и ничтожен, — это ничего не доказывает.
Резко выступающие мышцы из-под сетки жил, растянутой
в тонкой, подвижной и гладкой, как атлас, коже, казались столь же крепкими, как
кость.
— Это кто? Какое жалкое лицо! — спросил он, заметив сидевшего на лавочке невысокого больного
в коричневом пальто и белых панталонах, делавших странные складки на лишенных мяса
костях его ног.
— А,
Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились радостью. Но
в ту же секунду он оглянулся на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом лице.
В Петербурге же он всегда чувствовал десять лет с
костей.
Он был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин видел его
в последний раз. На нем был короткий сюртук. И руки и широкие
кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.
— Вот что,
Костя! Сделай одолжение, — сказала она, — поди
в угловую и посмотри, как Сергею Ивановичу всё устроили. Мне неловко. Поставили ли новый умывальник?
— Что,
Костя, и ты вошел, кажется, во вкус? — прибавил он, обращаясь к Левину, и взял его под руку. Левин и рад был бы войти во вкус, но не мог понять,
в чем дело, и, отойдя несколько шагов от говоривших, выразил Степану Аркадьичу свое недоумение, зачем было просить губернского предводителя.
Это было у места, потому что Фемистоклюс укусил за ухо Алкида, и Алкид, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко можно было лишиться блюда, привел рот
в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью
кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром.
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а
в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на
кости.) Так я боюсь, как бы нам не ошибиться
в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа.
Так же как и
в пещерах киевских, тут видны были углубления
в стенах и стояли кое-где гробы; местами даже попадались просто человеческие
кости, от сырости сделавшиеся мягкими и рассыпавшиеся
в муку.
Всех посадил Мосий Шило
в новые цепи по три
в ряд, прикрутил им до самых белых
костей жестокие веревки; всех перебил по шеям, угощая подзатыльниками.
Понемногу он потерял все, кроме главного — своей странной летящей души; он потерял слабость, став широк
костью и крепок мускулами, бледность заменил темным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткость работающей руки, а
в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь.
Он подошел к столу, взял одну толстую запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью, на слоновой
кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей
в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти
в монастырь. С минуту он всматривался
в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку
в пасть и с трудностью большею
Кость вытащил и стал за труд просить.
— Я должен извиниться, что мешаю вам
в ваших ученых занятиях, — начал он, усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими руками на красивую трость с набалдашником из слоновой
кости (он обыкновенно хаживал без трости), — но я принужден просить вас уделить мне пять минут вашего времени… не более.
Решившись, с свойственною ему назойливостью, поехать
в деревню к женщине, которую он едва знал, которая никогда его не приглашала, но у которой, по собранным сведениям, гостили такие умные и близкие ему люди, он все-таки робел до мозга
костей и, вместо того чтобы произнести заранее затверженные извинения и приветствия, пробормотал какую-то дрянь, что Евдоксия, дескать, Кукшина прислала его узнать о здоровье Анны Сергеевны и что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался с величайшею похвалой…
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области, был
в Красноводске, был
в Персии. Чудаковато одетый
в парусину, серый, весь как бы пропыленный до
костей,
в сандалиях на босу ногу,
в широкополой, соломенной шляпе, длинноволосый, он стал похож на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого евангелия непобедимых. Шагая по столовой журавлиным шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного носа и решительно говорил...
На
костях его плеч висел широкий пиджак железного цвета, расстегнутый на груди, он показывал сероватую рубаху грубого холста; на сморщенной шее, под острым кадыком, красный, шелковый платок свернулся
в жгут, платок был старенький и посекся на складках.
Затем он подумал, что Варвара довольно широко, но не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные семь слонов из
кости, из черного дерева, один — из топаза. Самгин сел к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками, взял
в руки маленького топазового слона и вспомнил о семерке авторов сборника «Вехи».
— Эволюция? Задохнетесь вы
в этой эволюции, вот что! Лакейство пред действительностью, а ей надо
кости переломать.
Ел Тагильский не торопясь, и насыщение не мешало ему говорить. Глядя
в тарелку, ловко обнажая вилкой и ножом
кости цыпленка, он спросил: известен ли Самгину размер состояния Марины? И на отрицательный ответ сообщил: деньгами и
в стойких акциях около четырехсот тысяч, землею на Урале и за Волгой
в Нижегородской губернии, вероятно, вдвое больше.
Она привела сына
в маленькую комнату с мебелью
в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела
в воздухе и, упираясь
в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из
кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
Все, кроме Елены. Буйно причесанные рыжие волосы, бойкие, острые глаза, яркий наряд выделял Елену, как чужую птицу, случайно залетевшую на обыкновенный птичий двор. Неслышно пощелкивая пальцами, улыбаясь и подмигивая, она шепотом рассказывала что-то бородатому толстому человеку, а он, слушая, вздувался от усилий сдержать смех, лицо его туго налилось кровью, и рот свой, спрятанный
в бороде, он прикрывал салфеткой. Почти голый череп его блестел так, как будто смех пробивался сквозь
кость и кожу.
Маленький пианист
в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая
в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой
кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Самгин еще
в спальне слышал какой-то скрежет, — теперь, взглянув
в окно, он увидал, что фельдшер Винокуров, повязав уши синим шарфом, чистит железным скребком панель, а мальчик
в фуражке гимназиста сметает снег метлою
в кучки; влево от них, ближе к баррикаде, работает еще кто-то. Работали так, как будто им не слышно охающих выстрелов. Но вот выстрелы прекратились, а скрежет на улице стал слышнее, и сильнее заныли
кости плеча.
Даже огурец он кушал с великой осторожностью, как рыбу, точно ожидая встретить
в огурце
кость.
— «…Иуда, удавивший
в духе своем все святое, нравственно чистое и нравственно благородное, повесивший себя, как самоубийца лютый, на сухой ветке возгордившегося ума и развращенного таланта, нравственно сгнивший до мозга
костей и своим возмутительным нравственно-религиозным злосмрадием заражающий всю жизненную атмосферу нашего интеллигентного общества!
— А один… человек сорвал, вцепился ногтями
в затылок толстому рядом со мною и вырвал кусок…
кость обнажилась. Он первый и меня ударил…
Встретили группу английских офицеров, впереди их автоматически шагал неестественно высокий человек с лицом из трех
костей,
в белой чалме на длинной голове, со множеством орденов на груди, узкой и плоской.
Шемякин говорил громко, сдобным голосом, и от него настолько сильно пахло духами, что и слова казались надушенными. На улице он казался еще более красивым, чем
в комнате, но менее солидным, — слишком щеголеват был его костюм светло-сиреневого цвета, лихо измятая дорогая панама, тросточка, с ручкой из слоновой
кости,
в пальцах руки — черный камень.
Его не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к столу. Бритоголовый встал на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких
костей, обтянутое старчески желтой кожей;
в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
Среднего роста, он был не толст, но
кости у него широкие и одет он во все толстое. Руки тяжелые, неловкие, они прятались
в карманы, под стол, как бы стыдясь широты и волосатости кистей. Оказалось, что он изъездил всю Россию от Астрахани до Архангельска и от Иркутска до Одессы, бывал на Кавказе,
в Финляндии.
Угловатые движенья девушки заставляли рукава халата развеваться, точно крылья,
в ее блуждающих руках Клим нашел что-то напомнившее слепые руки Томилина, а говорила Нехаева капризным тоном Лидии, когда та была подростком тринадцати — четырнадцати лет. Климу казалось, что девушка чем-то смущена и держится, как человек, захваченный врасплох. Она забыла переодеться, халат сползал с плеч ее, обнажая
кости ключиц и кожу груди, окрашенную огнем лампы
в неестественный цвет.
— Избит, но — ничего опасного нет,
кости — целы. Скрывает, кто бил и где, — вероятно,
в публичном, у девиц. Двое суток не говорил — кто он, но вчера я пригрозил ему заявить полиции, я же обязан! Приходит юноша, избитый почти до потери сознания, ну и… Время, знаете, требует… ясности!
— Да, эсеры круто заварили кашу, — сумрачно сказал ему Поярков — скелет
в пальто, разорванном на боку; клочья ваты торчали из дыр, увеличивая сходство Пояркова со скелетом.
Кости на лице его, казалось, готовились прорвать серую кожу. Говорил он, как всегда, угрюмо, грубовато, но глаза его смотрели мягче и как-то особенно пристально; Самгин объяснил это тем, что глаза глубоко ушли
в глазницы, а брови, раньше всегда нахмуренные, — приподняты, выпрямились.
Светлые его волосы свалялись на голове комьями овечьей шерсти; один глаз затек темной опухолью, а другой, широко раскрытый и мутный, страшно вытаращен. Он был весь
в лохмотьях, штанина разорвана поперек,
в дыре дрожало голое колено, и эта дрожь круглой
кости, обтянутой грязной кожей, была отвратительна.
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли
кости плеча. Самгин решил перебраться
в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел
в спальню, посмотрел
в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора
в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.