Неточные совпадения
А день сегодня праздничный,
Куда пропал народ?..»
Идут селом — на улице
Одни ребята малые,
В домах — старухи старые,
А то и вовсе заперты
Калитки на
замок.
Бригадир понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого не остается, как спрятаться
в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась
в ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее.
Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками.
В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
Он лежал
в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на
замок, и ключа
в замке не было. Я все это тотчас заметил… Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог — только он притворялся, будто не слышит.
Через минуту я был уже
в своей комнате, разделся и лег. Едва мой лакей запер дверь на
замок, как ко мне начали стучаться Грушницкий и капитан.
Только одни главные ворота были растворены, и то потому, что въехал мужик с нагруженною телегою, покрытою рогожею, показавшийся как бы нарочно для оживления сего вымершего места;
в другое время и они были заперты наглухо, ибо
в железной петле висел замок-исполин.
Татьяна долго
в келье модной
Как очарована стоит.
Но поздно. Ветер встал холодный.
Темно
в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
Не без того, чтоб не вздохнуть,
Пускается
в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный
замок навещать,
Чтоб книжки здесь одной читать.
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский
замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля;
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе,
в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
Почтенный
замок был построен,
Как
замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен
Во вкусе умной старины.
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах,
И печи
в пестрых изразцах.
Всё это ныне обветшало,
Не знаю, право, почему;
Да, впрочем, другу моему
В том нужды было очень мало,
Затем, что он равно зевал
Средь модных и старинных зал.
Чем ближе подходил он к этой комнате, тем более, по всем телодвижениям, было заметно его беспокойство: войдя
в диванную, он шел на цыпочках, едва переводил дыхание и перекрестился, прежде чем решился взяться за
замок затворенной двери.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и
замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю
в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
И много было видно за ними всякой шляхты, вооружившейся кто на свои червонцы, кто на королевскую казну, кто на жидовские деньги, заложив все, что ни нашлось
в дедовских
замках.
Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие земли и лучшие
замки; распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся
в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна, одежды и утвари, находимые
в кладовых. «Ничего не жалейте!» — повторял только Тарас.
Он ограничился удалением из
замка всех детей служащих, опасаясь, что благодаря низкому обществу прихоти мальчика превратятся
в склонности, трудно искоренимые.
В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину:
в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все,
в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом
в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить
замок.
Таким образом, Грэй жил всвоем мире. Он играл один — обыкновенно на задних дворах
замка, имевших
в старину боевое значение. Эти обширные пустыри, с остатками высоких рвов, с заросшими мхом каменными погребами, были полны бурьяна, крапивы, репейника, терна и скромно-пестрых диких цветов. Грэй часами оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном, подстерегая бабочек и строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировал палками и булыжником.
Грэй пробыл
в замке семь дней; на восьмой день, взяв крупную сумму денег, он вернулся
в Дубельт и сказал капитану Гопу: «Благодарю.
Но он уже навсегда запомнил тот короткий грудной смех, полный сердечной музыки, каким встретили его дома, и раза два
в год посещал
замок, оставляя женщине с серебряными волосами нетвердую уверенность
в том, что такой большой мальчик, пожалуй, справится с своими игрушками.
Если он не хотел, чтобы подстригали деревья, деревья оставались нетронутыми, если он просил простить или наградить кого-либо, заинтересованное лицо знало, что так и будет; он мог ездить на любой лошади, брать
в замок любую собаку; рыться
в библиотеке, бегать босиком и есть, что ему вздумается.
Ее высокая дверь с мутным стеклом вверху была обыкновенно заперта, но защелка
замка слабо держалась
в гнезде створок; надавленная рукой, дверь отходила, натуживалась и раскрывалась.
Аркадий Иванович встал, засмеялся, поцеловал невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив
в ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень серьезный, немой вопрос, подумал, поцеловал ее
в другой раз и тут же искренно подосадовал
в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение под
замок благоразумнейшей из матерей.
Дверь
в дворницкую была притворена, но не на
замке, стало быть вероятнее всего было, что дворник дома.
Но как-то все неудачно: не вкладывались они
в замки.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая,
в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни
замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
А главное, об этом ни слова никому не говорить, потому что бог знает еще что из этого выйдет, а деньги поскорее под
замок, и, уж конечно, самое лучшее во всем этом, что Федосья просидела
в кухне, а главное, отнюдь, отнюдь, отнюдь не надо сообщать ничего этой пройдохе Ресслих и прочее и прочее.
А засади я вас
в тюремный-то
замок — ну месяц, ну два, ну три посидите, а там вдруг и, помяните мое слово, сами и явитесь, да еще как, пожалуй, себе самому неожиданно.
— Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я
в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить
в липкой теплой крови, взламывать
замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?
— Сюрпризик-с, вот тут, за дверью у меня сидит, хе-хе-хе! (Он указал пальцем на запертую дверь
в перегородке, которая вела
в казенную квартиру его.) — Я и на
замок припер, чтобы не убежал.
— Пусти? Ты смеешь говорить: «пусти»? Да знаешь ли, что я сейчас с тобой сделаю? Возьму
в охапку, завяжу узлом да и отнесу под мышкой домой, под
замок!
Варвара (покрывает голову платком перед зеркалом). Я теперь гулять пойду; а ужо нам Глаша постелет постели
в саду, маменька позволила.
В саду, за малиной, есть калитка, ее маменька запирает на
замок, а ключ прячет. Я его унесла, а ей подложила другой, чтоб не заметила. На вот, может быть, понадобится. (Подает ключ.) Если увижу, так скажу, чтоб приходил к калитке.
Ты, говорит, смотри
в людях меня да на улице; а до семьи моей тебе дела нет; на это, говорит, у меня есть
замки, да запоры, да собаки злые.
А Алексей Иваныч у меня таки сидит
в хлебном магазине под караулом, и шпага его под
замком у Василисы Егоровны.
Швабрин стал искать у себя
в карманах и сказал, что не взял с собою ключа. Пугачев толкнул дверь ногою;
замок отскочил; дверь отворилась, и мы вошли.
Иногда, большею частью внезапно, это недоумение переходило
в холодный ужас; лицо ее принимало выражение мертвенное и дикое; она запиралась у себя
в спальне, и горничная ее могла слышать, припав ухом к
замку, ее глухие рыдания.
— Да, я пойду, лягу, — сказала она, быстро уходя
в свою комнату. Дважды щелкнул
замок двери.
Квартира дяди Хрисанфа была заперта, на двери
в кухню тоже висел
замок. Макаров потрогал его, снял фуражку и вытер вспотевший лоб. Он, должно быть, понял запертую квартиру как признак чего-то дурного; когда вышли из темных сеней на двор, Клим увидал, что лицо Макарова осунулось, побледнело.
Вспоминался блеск холодного оружия из Златоуста; щиты ножей, вилок, ножниц и
замков из Павлова, Вачи, Ворсмы;
в павильоне военно-морском, орнаментированном ружейными патронами, саблями и штыками, показывали длинногорлую, чистенькую пушку из Мотовилихи, блестящую и холодную, как рыба. Коренастый, точно из бронзы вылитый матрос, поглаживая синий подбородок, подкручивая черные усы, снисходительно и смешно объяснял публике...
Она молча прошла
в спальню, позвенела там ключами, щелкнул
замок, позвала...
Крестясь, мужики и бабы нанизывались на веревку, вытягиваясь
в одну линию, пятясь назад,
в улицу, — это напомнило Самгину поднятие колокола: так же, как тогда люди благочестиво примолкли, веревка, привязанная к
замку магазина, натянулась струною. Печник, перекрестясь, крикнул...
— Шведская королева Ульрика-Элеонора скончалась
в загородном своем
замке и лежала во гробе.
В полдень из Стокгольма приехала подруга ее, графиня Стенбок-Фермор и была начальником стражи проведена ко гробу. Так как она слишком долго не возвращалась оттуда, начальник стражи и офицеры открыли дверь, и — что же представилось глазам их?
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов
в манеж, мужики и бабы срывают
замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его
в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
— Королева сидела
в гробу, обнимая графиню. Испуганная стража закрыла дверь. Знали, что графиня Стенбок тоже опасно больна. Послан был гонец
в замок к ней и, — оказалось, что она умерла именно
в ту самую минуту, когда ее видели
в объятиях усопшей королевы.
Было странно слышать, что голос звучит как будто не сердито, а презрительно.
В вагоне щелкали язычки
замков, кто-то постучал
в дверь купе.
В темной нише коридора Никонова тихонько гремела
замком, по звуку было ясно —
замок висячий.
Четверо молчаливых мужчин как будто выросли, распухли. Дама, прочитав письмо, спрятала его
в сумочку. Звучно щелкнул
замок. Кутузов вполголоса рассказывал...
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал
замок голубятни. Это привело Безбедова
в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору
в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
— Напали на поезд! — прокричал
в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что все еще стреляют. Он не был уверен
в этом, но память его непрерывно воспроизводила выстрелы, похожие на щелчки
замков.
Она вышла
в маленькую спальную, и Самгин отметил, что на ходу она покачивает бедрами, как не делала этого раньше. Невидимая, щелкая какими-то
замками, она говорила...
«Мы», — вспомнил он горячее и веское словцо Митрофанова
в пасхальную ночь. «Класс», — думал он, вспоминая, что ни
в деревне, когда мужики срывали
замок с двери хлебного магазина, ни
в Нижнем Новгороде, при встрече царя, он не чувствовал раскольничьей правды учения
в классовой структуре государства.
Он встал, подошел к двери, повернул ключ
в замке, посмотрел на луну, — ярко освещая комнату, она была совершенно лишней, хотелось погасить ее.
—
Замок, конечно, сорван, а — кто виноват? Кроме пастуха да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, — весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами, ведь не загоните
в тюрьму, господин? Вот
в этом и фокус: бунтовать — бунтовали, а виноватых — нету! Ну, теперь идемте…