Неточные совпадения
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно
одному богу; но кажется, что сам Наполеон разболтал о том князю Куракину во
время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот
в одно прекрасное утро Глупов был изумлен, узнав, что им управляет не градоначальник, а изменник, и что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его измену.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем
в глаза и все вдруг заговорят
в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней
прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять
в то
время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Прекрасный образ Дуни, когда та откланялась ей с таким вниманием и уважением во
время их первого свидания у Раскольникова, с тех пор навеки остался
в душе ее как
одно из самых
прекрасных и недосягаемых видений
в ее жизни.
Но молодость взяла свое:
в одно прекрасное утро проснулся он с такой остервенелой ненавистью к своей «сестре и лучшему другу», что едва, сгоряча, не прибил своего камердинера и долгое
время чуть не кусался при малейшем намеке на возвышенную и бескорыстную любовь…
Так проводили
время наши сокольницкие пустынники, как московское небо стало хмуриться, и
в одно прекрасное утро показался снежок. Снежок, конечно, был пустой, только выпал и сейчас же растаял; но тем не менее он оповестил дачников, что зима стоит недалеко за Валдайскими горами. Надо было переезжать
в город.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни
одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома
в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои
прекрасные глазки,
в которых
в то же
время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
По ее словам, он был самый смирный и добрый человек, который и мухи не обидит;
в то же
время прекрасный хозяин, сам ездит
в поле, все разумеет и за всем смотрит, и что
одна у него есть утеха — борзые собачки.
В это-то
время Николай Сергеич
в одно прекрасное утро получил от князя письмо, чрезвычайно его удивившее…
Я отправился прямо к Алеше. Он жил у отца
в Малой Морской. У князя была довольно большая квартира, несмотря на то что он жил
один. Алеша занимал
в этой квартире две
прекрасные комнаты. Я очень редко бывал у него, до этого раза всего, кажется, однажды. Он же заходил ко мне чаще, особенно сначала,
в первое
время его связи с Наташей.
И вот, наскучив быть столько
времени под гнетом
одного и того же вопроса, я сел
в одно прекрасное утро
в вагон и помчался
в Т***, никак не предполагая, что «конец» есть нечто сложное, требующее осмотров, покупщиков, разговоров, запрашиваний, хлопаний по рукам и т. п.
В одной камере с Степаном сидел Василий, опять попавшийся
в воровстве и приговоренный к ссылке, и Чуев, тоже приговоренный на поселение. Василий всё
время или пел песни своим
прекрасным голосом или рассказывал товарищам свои похождения.
А скажите, пожалуйста, не имеете ли вы
в виду какой-нибудь belle châtelaine? [
прекрасной хозяйки замка? (франц.)] а? ну, тогда я вам за себя не ручаюсь… les femmes, voyez-vous, c'est mon faible et mon fort en même temps… [женщины, видите ли, это
в одно и то же
время и моя слабость и моя сила… (франц.)] без этого я существовать не могу… будем, будем вас навещать!
Было
время, когда и
в нашем
прекрасном отечестве все жители состояли как бы под следствием и судом, когда воздух был насыщен сквернословием и когда всюду, где бы ни показался обыватель, навстречу ему несся
один неумолимый окрик: куда лезешь? не твое дело!
— О, какой рыцарский комплимент! Мсье Александров, вы опасный молодой мужчина… Но, к сожалению, из
одних комплиментов
в наше
время шубу не сошьешь. Я, признаюсь, очень рада тому, что моя Юленька вышла замуж за достойного человека и сделала
прекрасную партию, которая вполне обеспечивает ее будущее. Но, однако, идите к вашим товарищам. Видите, они вас ждут.
— Начало относится к
временам доисторическим.
В один прекрасный майский день
одна девица, по имени Вера, получает по почте письмо с целующимися голубками на заголовке. Вот письмо, а вот и голуби.
— Messieurs, последнее слово этого дела — есть всепрощение. Я, отживший старик, я объявляю торжественно, что дух жизни веет по-прежнему и живая сила не иссякла
в молодом поколении. Энтузиазм современной юности так же чист и светел, как и наших
времен. Произошло лишь
одно: перемещение целей, замещение
одной красоты другою! Все недоумение лишь
в том, что
прекраснее: Шекспир или сапоги, Рафаэль или петролей?
Одним, если не
прекрасным, то совершенно петербургским утром, — утром,
в котором соединились неудобства всех четырех
времен года, мокрый снег хлестал
в окна и
в одиннадцать часов утра еще не рассветало, а, кажется, уж смеркалось, — сидела Бельтова у того же камина, у которого была последняя беседа с женевцем; Владимир лежал на кушетке с книгою
в руке, которую читал и не читал, наконец, решительно не читал, а положил на стол и, долго просидев
в ленивой задумчивости, сказал...
Узнав рядом горьких опытов, что все
прекрасные мечты, великие слова остаются до поры до
времени мечтами и словами, он поселился на веки веков
в NN и мало-помалу научился говорить с расстановкой, носить два платка
в кармане,
один красный, другой белый.
«Господи! что, — думаю, — за несчастье: еще какой такой Филимон угрожает моей робкой родине?» Но оказывается, что этот новый злополучный Филимон этого нового, столь
прекрасного и либерального
времени есть разыскиваемый
в зародыше Русский дух, или, на бонтонном языке современного бонтона, «дурная болезнь» нашего
времени, для запугивания которого ее соединяют
в одну семью со всеми семью язвами Египта.
А
в это
время меня произвели
в корнеты, и вдруг…
в один прекрасный день, пред весною тысяча восемьсот пятьдесят пятого года
в скромном жилище моем раздается бешеный звонок, затем шум
в передней, бряцанье сабли, восклицания безумной радости, и
в комнату ко мне влетает весь сияющий Постельников!..
Почти семидесятилетний старик, с красивыми седыми волосами на висках, с несколько лукавой кошачьей физиономией и носивший из всех знаков отличия
один только портрет покойного государя […покойного государя — императора Николая I (1796—1855).], осыпанный брильянтами, Михайло Борисович
в молодости получил
прекрасное, по тогдашнему
времени, воспитание и с первых же шагов на службе быстро пошел вперед.
А сестрица Марья Ивановна уж успела тем
временем кой-что пронюхать, и вот,
в одно прекрасное утро, Прокопу докладывают, что из города приехал к нему
в усадьбу адвокат.
Длинные, нестерпимо жаркие, скучные дни,
прекрасные томительные вечера, душные ночи, и вся эта жизнь, когда от утра до вечера не знаешь, на что употребить ненужное
время, и навязчивые мысли о том, что она самая красивая и молодая женщина
в городе, и что молодость ее проходит даром, и сам Лаевский, честный, идейный, но однообразный, вечно шаркающий туфлями, грызущий ногти и наскучающий своими капризами, — сделали то, что ею мало-помалу овладели желания и она как сумасшедшая день и ночь думала об
одном и том же.
В одно время личность бывает исполнена сознанием своей нравственной цели, является так, как есть,
прекрасною в глубочайшем смысле слова; но
в другое
время человек занят бывает чем-нибудь имеющим только посредственную связь с целью жизни его, и при этом истинное содержание характера не проявляется
в выражении лица; иногда человек бывает занят делом, возлагаемым на него только житейскою или жизненною необходимостью, и при этом всякое высшее выражение погребено под равнодушием или скукою, неохотою.
Сашка действительно
прекрасный пловец и нырок. Бросившись на
одну сторону лодки, он тотчас же глубоко
в воде заворачивает под килем и по дну плывет прямехонько
в купальню. И
в то
время, когда на лодке подымается общая тревога, взаимные упреки, аханье и всякая бестолочь, он сидит
в купальне на ступеньке и торопливо докуривает чей-нибудь папиросный окурок. И таким же путем совершенно неожиданно Сашка выскакивает из воды у самой лодки, искусственно выпучив глаза и задыхаясь, к общему облегчению и восторгу.
Государыня заметила, что не под монархическим правлением угнетаются высокие, благородные движенья души, не там презираются и преследуются творенья ума, поэзии и художеств; что, напротив,
одни монархи бывали их покровителями; что Шекспиры, Мольеры процветали под их великодушной защитой, между тем как Дант не мог найти угла
в своей республиканской родине; что истинные гении возникают во
время блеска и могущества государей и государств, а не во
время безобразных политических явлений и терроризмов республиканских, которые доселе не подарили миру ни
одного поэта; что нужно отличать поэтов-художников, ибо
один только мир и
прекрасную тишину низводят они
в душу, а не волненье и ропот; что ученые, поэты и все производители искусств суть перлы и бриллианты
в императорской короне: ими красуется и получает еще больший блеск эпоха великого государя.
Сын. Et pourquoi nоn? [А почему нет? (франц.)] Я читал
в прекрасной книге, как бишь ее зовут… le nom m'est echappe [Название я позабыл (франц).], да…
в книге «Les sottises du temps» [«Нелепости
времени» (франц).], что
один сын
в Париже вызывал отца своего на дуэль… а я, или я скот, чтоб не последовать тому, что хотя
один раз случилося
в Париже?
Наконец, умерла Лиза,
в прекрасный летний вечер, вместе с закатом солнца, и тут только как бы очнулся Вельчанинов. Когда мертвую убрали, нарядив ее
в праздничное белое платьице
одной из дочерей Клавдии Петровны, и положили
в зале на столе, с цветами
в сложенных ручках, — он подошел к Клавдии Петровне и, сверкая глазами, объявил ей, что он сейчас же привезет и «убийцу». Не слушая советов
повременить до завтра, он немедленно отправился
в город.
Женщины не остались равнодушными
в общем деле, и много
прекрасных писем получил Загоскин от женщин, совершенно ему незнакомых:
одним словом, он сделался знаменитостью, модным человеком, необходимостью обедов, балов, раутов и бесед с литературным направлением, львом тогдашнего
времени.
Действительно, на несколько
времени ему стало лучше, и он даже получил на
время хорошее, спокойное расположение духа, сблизившись с
одним существом,
прекрасным и образованным,
в котором думал найти свое счастие.
Прекрасная Магуль-Мегери стала отчаиваться;
в это
время отправляется
один купец с керваном из Тифлиза с сорока верблюдами и восемьюдесятью невольниками; призывает она купца к себе и дает ему золотое блюдо.
Впрочем, Фрумкину не для чего уже было восставать против Ардальона. Во
время его ареста практичный Моисей сумел так ловко обделать свои делишки, что за долги коммуны, принятые им на себя, перевел типографию на свое имя,
в полную свою собственность, совсем уже забрал
в руки юного князя и кончил тем, что
в одно прекрасное утро покинул вместе с ним на произвол судьбы коммуну и ее обитателей. Князь переселился к Фрумкину мечтать о скорейшем осуществлении «собственного своего журнала».
«Это было бы то же самое, как если бы двое людей обитали бы
в одном и том же
прекрасном доме, причем
один порицал бы его устройство и строителя и тем не менее оставался бы жить
в нем, другой же, напротив, не порицал бы, но объяснял, что строитель весьма искусно его соорудил, но ожидает при этом, когда придет
время,
в которое он выйдет из него и не будет нуждаться
в доме…
Во
время этого разговора
в одной из множества комнаток, на которые разделено закулисное пространство, сидела Илька. Комната, пропитанная запахами духов, пудры и светильного газа, носила сразу три названия: уборной, приемной и комнаты m-lle такой-то…У Ильки была самая лучшая комната. Она сидела на диване, обитом свежим пунцовым, режущим глаза, бархатом. Под ее ногами был разостлан
прекрасный цветистый ковер. Вся комната была залита розовым светом, исходившим от лампы с розовым абажуром…
Бодростин, которому Казимира нравилась безмерно и который млел от
одной мысли завладеть ею на тех или других основаниях, разрешил Кишенскому пользоваться и
временем, и обстоятельствами, и не прошло недели, как
прекрасная Казимира приехала к Михаилу Андреевичу на своих лошадях и
в своей коляске просить его о каком-то ничтожном совете и тут же пригласила его
в свой салон и при этом нежно, нежно и крепко пожала его руку.
Все
время, проведенное мною
в этот день на службе, я продумал об этом моем знакомом незнакомце, об этом Филиппе Кольберге, без отчета которому моя maman не проводила ни
одного дня и регулярно получаемые письма которого всегда брала трепещущей рукою и читала по нескольку раз с глубоким и страстным вниманием, а иногда даже и со слезами на своих
прекрасных глазах.
Время идет, — день за днем, год за годом… Что же, так всегда и жить, — жить, боясь заглянуть
в себя, боясь прямого ответа на вопрос? Ведь у меня ничего нет. К чему мне мое честное и гордое миросозерцание, что оно мне дает? Оно уже давно мертво; это не любимая женщина, с которою я живу
одной жизнью, это лишь ее труп; и я страстно обнимаю этот
прекрасный труп и не могу, не хочу верить, что он нем и безжизненно-холоден; однако обмануть себя я не
в состоянии. Но почему же, почему нет
в нем жизни?
А
в Дерпте на медицинском факультете я нашел таких ученых, как Биддер, сотрудник моего Шмидта,
один из создателей животной физиологии питания, как
прекрасный акушер Вальтер, терапевт Эрдман, хирурги Адельман и Эттинген и другие.
В клиниках пахло новыми течениями
в медицине, читали специальные курсы (privatissima) по разным отделам теории и практики. А
в то же
время в Казани не умели еще порядочно обходиться с плессиметром и никто не читал лекций о «выстукивании» и «выслушивании» грудной полости.
Не знаю, с какого именно повода
в Киеве установилась вражда не вражда, а традиционное предание о необходимости боевых отношений между студентами и вообще статскою молодежью с
одной стороны и юнкерами — с другой. Особенно считалось необходимым «бить саперов», то есть юнкеров саперного училища. Шло это с замечательным постоянством и заманчивостью, которая увлекала даже таких умных и
прекрасных людей, как Андрей Иванович Друкарт, бывший
в то
время уже чиновником особых поручений при губернаторе Фундуклее.
Узнаю потрясающие вещи. Ксения «изменила» искусству, бросила мечту о сцене, вышла замуж за
одного молоденького офицера, друга детства, и занялась исключительно хозяйством. А Борис Коршунов, как-то застенчиво краснея и
в то же
время гордо блестя глазами, сообщает мне Маруся, имел такой огромный успех за это лето во Пскове, что, возомнив себя вполне законченным
прекрасным актером, решил, что учиться ему нечему, да и ни к чему больше. К тому же, его пригласили на главные роли
в один из лучших театров столицы.
Только с именем Густава-Адольфа [Густав-Адольф (Густав II Адольф; 1592–1632) — шведский король; во
время господства Швеции
в Прибалтике способствовал ее просвещению, создал университет
в Дерпте, пользовался симпатиями лифляндского дворянства.] соединяется воспоминание всего
прекрасного и великого; он,
в одно время защищая свободу мнений и подписывая устав Дерптского университета, бережно снял кровавые пелены с Лифляндии и старался уврачевать ее раны.
Через несколько
времени все, что я видел великого, ужасного,
прекрасного в мире, все, что теснилось
в грудь мою, я хотел высказать, но высказать не простым разговорным языком; нет, по своенравному, странному характеру своему, я хотел это выполнить каким-то особенным, размеренным языком, о котором дал мне понятие
один английский купец, приезжавший каждое лето
в Торнео и оттуда заходивший всегда
в нашу деревушку для покупки кож.
Во
время одной из прогулок князя и княжны по зиновьевскому саду они подошли к стеклянной китайской беседке, стоявшей
в конце сада над обрывом. Из беседки открывался
прекрасный вид на поле и лес. Был шестой час вечера, и солнце уже не обжигало земли своими все же ослабевшими после полудня лучами. Княжна Людмила и князь Сергей Сергеевич вошли
в беседку.
Разговор этот происходил
в одно прекрасное утро
в конце ноября 1756 года
в кабинете действительного статского советника и кавалера Сергея Семеновича Зиновьева между ним и его старым камердинером Петром во
время утреннего туалета его превосходительства. Сергей Семенович некоторое
время молчал.
В один из далеко не
прекрасных для последнего воскресных вечеров 1871 года он вместе со своим товарищем, Михаилом Масловым, сидел
в первом ряду «Буффа», что было запрещено даже
в других, не находившихся под начальственным запретом театрах, как вдруг,
в антракте, подходит к молодым людям известный
в то
время блюститель порядка
в Петербурге Гофтреппе,
в сопровождении полицейского офицера.
Время шло. Прошло два года, когда
в один прекрасный день «сенаторский курьер» привез Павлу Кирилловичу высочайший приказ о назначении его сенатором. Приказ был подписан и Аракчеевым.
Прекрасная путешественница села не
в дальнем расстоянии от него под наметом цветущей липы и занялась чтением «Светлейшей Аргениды» [Аргенида — героиня одноименного романа английского писателя Джона Барклая (1582–1621).],
одного из превосходнейших романов настоящего и прошедшего
времен (по крайней мере, так сказано было
в заглавии книги), сочиненного знаменитым Барклаем.
Лидочка
в одном из уголков довольно обширной гостиной, полуосвещенной четырьмя восковыми свечами, сосредоточенно играла
в куклы, находясь обыкновенно к вечеру
в таком состоянии, о котором домашние говорили «на нашу вертушку тихий стих нашел», и лишь
одна Катя Бахметьева, за последнее
время чуть не ежедневно посещавшая Талечку, глядела на разговаривающих во все свои
прекрасные темно-синие глаза.
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его
прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его
в одно и то же
время было нежно (он был тронут) и насмешливо.