Неточные совпадения
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила
в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и
в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на
угол печки, или на дверь.
Катерина Ивановна взяла Лидочку, сняла со стула мальчика и, отойдя
в угол к
печке, стала на колени, а детей поставила на колени перед собой.
Клим заглянул
в дверь: пред квадратной пастью
печки, полной алых
углей,
в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая.
В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском
углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно
угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Климу хотелось уйти, но он находил, что было бы неловко оставить дядю. Он сидел
в углу у
печки, наблюдая, как жена писателя ходит вокруг стола, расставляя бесшумно чайную посуду и посматривая на гостя испуганными глазами. Она даже вздрогнула, когда дядя Яков сказал...
Клим сидел с другого бока ее, слышал этот шепот и видел, что смерть бабушки никого не огорчила, а для него даже оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном
в сад и молочно-белой кафельной
печкой в углу.
Наскакивая на Диомидова, он затолкал его
в угол, к
печке, и там убеждал...
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя
в окна Самгиных; войдя к писателю, молча жал руки людей и садился
в угол у
печки, наклонив голову, прислушиваясь к спорам, песням.
В пекарне началось оживление, кудрявый Алеша и остролицый, худенький подросток Фома налаживали
в приямке два самовара, выгребали
угли из печи,
в углу гремели эмалированные кружки, лысый старик резал каравай хлеба равновесными ломтями, вытирали стол, двигали скамейки, по асфальту пола звучно шлепали босые подошвы, с
печки слезли два человека
в розовых рубахах, без поясов, одинаково растрепанные, одновременно и как будто одними и теми же движениями надели сапоги, полушубки и — ушли
в дверь на двор.
Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела нет до того, зачем у него платье лежит
в куче на полу, а постель
в углу за
печкой,
в пыли, что он носит платье и спит на этой постели, а не она.
Знаешь, Соня, вот я взял опять образ (он взял его и вертел
в руках), и знаешь, мне ужасно хочется теперь, вот сию секунду, ударить его об
печку, об этот самый
угол.
Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «Оставь образ!» — то выхватила икону из его рук и держала
в своей руке Вдруг он, с последним словом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех сил ударил его об
угол изразцовой
печки. Образ раскололся ровно на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело, почти побагровело, и каждая черточка
в лице его задрожала и заходила...
На лавке лежало одноствольное ружье,
в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле
печки.
Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из
печки целый час
уголь для своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что,
в самом деле!.. Добро бы поневоле, а то ведь сами же напросились. Слушать так слушать!
В углу гостиной, у
печки,
в креслах, сидела маленькая старушка, еще с виду не то чтоб очень старая, даже с довольно здоровым, приятным и круглым лицом, но уже совершенно седая и (с первого взгляда заключить было можно) впавшая
в совершенное детство.
Завязалась отчаянная борьба. Конон едва успел взмахнуть своим топором, как его правая рука очутилась точно
в железных клещах. Его повалили на землю и скрутили руки назад. Стоявшая у
печки Авгарь с криком бросилась на выручку, но вошел третий мужик и, схватив ее
в охапку, оттащил
в передний
угол.
В углу, между соседнею дверью и круглою железною
печкою, стояла узкая деревянная кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол, на котором валялись книги, листы бумаги, высыпанный на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три стула, одно кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка, на которой опять были книги, бумаги, картузик табаку, человеческий череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс с бронзовою пряжкой.
Каждый раз он прямо проходил
в угол к
печке и там садился на стул.
Если же его место у
печки бывало занято, то он, постояв несколько времени
в бессмысленном недоумении против господина, занявшего его место, уходил, как будто озадаченный,
в другой
угол к окну.
Был уже почти полдень. Первое, что я увидел, это протянутые
в углу, на снурке, занавесы, купленные мною вчера. Распорядилась Елена и отмежевала себе
в комнате особый уголок. Она сидела перед
печкой и кипятила чайник. Заметив, что я проснулся, она весело улыбнулась и тотчас же подошла ко мне.
Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная, маленькая, но чистая, — это сразу бросалось
в глаза. Из-за
печки выглянула молодая женщина, молча поклонилась и исчезла.
В переднем
углу на столе горела лампа.
Известное дело, смятение: начнут весь свой припас прятать, а ему все и видно. Отопрут наконец. Стоят они все бледные; бабы, которые помоложе, те больше дрожат, а старухи так совсем воют. И уж все-то он
углы у них обшарит, даже
в печках полюбопытствует, и все оттоль повытаскает.
Потом скотница попросила барышню
в избу, где был поставлен на столе горшок с молоком, а
в углу у
печки, за низенькой перегородкой из досок, ютился новорожденный теленок.
Воздух был заражен разными неприятными испарениями и запахом лекарств, несмотря на то, что почти весь день
в углу топилась
печка.
Не однажды он уговаривал меня намазать ей, сонной, лицо ваксой или сажей, натыкать
в ее подушку булавок или как-нибудь иначе «подшутить» над ней, но я боялся кухарки, да и спала она чутко, часто просыпаясь; проснется, зажжет лампу и сидит на кровати, глядя куда-то
в угол. Иногда она приходила ко мне за
печку и, разбудив меня, просила хрипло...
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся
печка. Образов
в переднем
углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с
печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
Когда они вошли
в хату, всё действительно было готово, и Устенька оправляла пуховики
в стене. На столе, накрытом несоразмерно малою салфеткой, стоял графин с чихирем и сушеная рыба.
В хате пахло тестом и виноградом. Человек шесть девок,
в нарядных бешметах и необвязанные платками, как обыкновенно, жались
в углу за
печкою, шептались, смеялись и фыркали.
Обе девки побежали. Оленин пошел один, вспоминая всё, чтò было. Он целый вечер провел с ней вдвоем
в углу, около
печки. Устенька ни на минуту не выходила из хаты и возилась с другими девками и Белецким. Оленин шопотом говорил с Марьянкой.
В большой комнате, которую мы для себя заняли, Борис Савельич тотчас же ориентировал нас к
углу, где была тепло, даже жарко натопленная
печка. Он усадил меня на лежанку, матушку на диван и беспрестанно прибегал и убегал с разными узлами, делая
в это время отрывочные замечания то самому дворнику, то его кухарке, — замечания, состоявшие
в том, что не вовремя они взялись переделывать
печки в упокоях, что темно у них
в сенях, что вообще он усматривает у них
в хозяйстве большие нестроения.
Старик Пятов иногда сменял Зотушку, когда тот уходил
в кухню «додернуть» часик на горячей
печке, а большею частью ходил из
угла в угол в соседней комнате; он как-то совсем потерялся и плохо понимал, что происходило кругом.
Большая казарма. Кругом столы, обсаженные народом.
В углу, налево,
печка с дымящимися котлами. На одном сидит кашевар и разливает
в чашки щи. Направо, под лестницей, гуськом, один за одним,
в рваных рубахах и опорках на босу ногу вереницей стоят люди, подвигаясь по очереди к приказчику, который черпает из большой деревянной чашки водку и подносит по стакану каждому.
В противоположном
углу воздвигалась
печка с перерубочками для удобного влезанья; она занимала ровно четвертую часть жилища; над ухватом, кочергою и «голиком» (веником), прислоненным к печурке, лепилась сосновая полка, привешенная к гвоздям веревками; на ней — пузатые горшки, прикрытые деревянными кружками; так как места на полке оставалось еще много, молодая хозяйка поместила
в соседстве с горшками самопрялку с тучным пучком кудели на макушке гребня.
Но
в ту же минуту подле
печки сверкнул синий огонек. Бледное, исхудалое лицо Дуни показалось из мрака и вслед за тем выставилась вся ее фигура, освещенная трепетным блеском разгоревшейся лучины, которая дрожала
в руке ее. Защемив лучину
в светец и придвинув его на середину избы, она тихо отошла к люльке, висевшей на шесте
в дальнем
углу.
И вот они трое повернулись к Оксане. Один старый Богдан сел
в углу на лавке, свесил чуприну, сидит, пока пан чего не прикажет. А Оксана
в углу у
печки стала, глаза опустила, сама раскраснелась вся, как тот мак середь ячменю. Ох, видно, чуяла небóга, что из-за нее лихо будет. Вот тоже скажу тебе, хлопче: уже если три человека на одну бабу смотрят, то от этого никогда добра не бывает — непременно до чуба дело дойдет, коли не хуже. Я ж это знаю, потому что сам видел.
Комната женщины была узкая, длинная, а потолок её действительно имел форму крышки гроба. Около двери помещалась печка-голландка, у стены, опираясь
в печку спинкой, стояла широкая кровать, против кровати — стол и два стула по бокам его. Ещё один стул стоял у окна, — оно было тёмным пятном на серой стене. Здесь шум и вой ветра были слышнее. Илья сел на стул у окна, оглядел стены и, заметив маленький образок
в углу, спросил...
В углу, налево,
печка,
в которой были вмазаны два котла для щей и каши.
Под Молоковом и Разбойником, как под
Печкой и Высоким-Камнем, река делает два последовательных оборота, причем бойцы стоят
в углах этих поворотов, и струя бьет прямо на них с бешеной силой.
На широкой кушетке, подобрав под себя ноги и вертя
в руках новую французскую брошюру, расположилась хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt [м-ль Бонкур (фр.).] — гувернантка, старая и сухая дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос под разноцветным чепцом и хлопчатой бумагой
в ушах;
в углу, возле двери, поместился Басистов и читал газету, подле него Петя и Ваня играли
в шашки, а прислонясь к
печке и заложив руки за спину, стоял господин небольшого роста, взъерошенный и седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками — некто Африкан Семеныч Пигасов.
Скоро вокруг Буланина,
в углу между
печкой и дверью, образовалась довольно густая толпа. Тотчас же установилась очередь. «Чур, я за Базуткой!» — крикнул чей-то голос, и тотчас же остальные загалдели: «А я за Миллером! А я за Утконосом! А я за тобой!» — и покамест один вертел пуговицу, другие уже протягивали руки и даже пощелкивали от нетерпения пальцами.
Варвара, свесив голову на стол и обняв обеими руками остаток каравая, спала крепко-накрепко; свет от догоравшей лучины отражался лишь
в углу на иконе; остальная часть избы исчезла
в темноте; где-где блистала кочерга или другая домашняя утварь; с
печки слышалось едва внятное легкое храпенье обоих ребятишек.
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный гроб, а
в нём согбенно поместился маленький старичок
в тёмном саване с белыми крестами, черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем теле его.
В углу спряталась железная круглая
печка, от неё, как толстый червь, труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй. Луч света вонзился во тьму, как меч белый, и проржавел и рассыпался
в ней.
В нашей избе горел сальный огарок, тускло освещая неприглядную внутренность избы Гаврилы Ивановича: передний
угол, оклеенный остатками обоев, с образом суздальской работы; расписной синий стол с самоваром, около которого сидела наша компания; дремавших около
печки баб, белевшие на полатях головы ребятишек, закопченный черный потолок, тульское ружье на стенке с развешанным около охотничьим прибором и т. д.
В избе смеркалось. Кругом все было тихо; извне слышались иногда треск мороза да отдаленный лай собаки. Деревня засыпала… Василиса и Дарья молча сидели близ
печки; Григорий лежал, развалившись, на скамье.
В углу против него покоилась Акулина; близ нее, свернувшись комочком, спала Дунька. Стоны больной, смолкнувшие на время, вдруг прервали воцарившуюся тишину. Вздули огня и подошли к ней.
Акулина, закутав голову овчинным тулупом и как-то сверхъестественно скомкавшись, лежала навзничь
в тесном, неуклюжем
углу между
печкою и стеною.
Потом он идет
в дальний
угол первого взвода и садится между
печкой и ружейной пирамидой на высоком табурете с залосненным и почерневшим от времени сиденьем. От железной
печки идет легкое тепло вместе с запахом угара. Меркулов глубоко засовывает руки
в рукава и задумывается.
Он недоумевал, отчего старушка не подходила, как бывало всегда
в поздний сумеречный час, к потухавшей
печке, обливавшей по временам слабым, мерцающим заревом весь темный
угол комнаты, и
в ожидании, как погаснет огонь, не грела, по привычке, своих костлявых, дрожащих рук на замиравшем огне, всегда болтая и шепча про себя и изредка
в недоумении поглядывая на него, чудного жильца своего, которого считала помешанным от долгого сидения за книгами.
Иосаф сначала посмотрел ему
в лицо, потом отвел глаза
в угол на
печку, потупил их и ни слова не отвечал.
Люлька не скрипела больше, но
в углу за
печкой однообразно, через правильные промежутки, кричал, навевая дремоту, сверчок.
Слышно было, как рядом,
в сенях, Марья со звоном накладывала
угли в самовар, как на
печке громко дышали дети.
В углу, у изразцовой
печки, сидел седенький старичок с благочестивым, истомлённым лицом и сладко прищуренными глазками.
И наконец замолчала совсем и молча, с дикой покорностью совалась из
угла в угол, перенося с места на место одну и ту же вещь, ставя ее, снова беря — бессильная и
в начавшемся бреду оторваться от
печки. Дети были на огороде, пускали змея, и, когда мальчишка Петька пришел домой за куском хлеба, мать его, молчаливая и дикая, засовывала
в потухшую печь разные вещи: башмаки, ватную рваную кофту, Петькин картуз. Сперва мальчик засмеялся, а потом увидел лицо матери и с криком побежал на улицу.