Неточные совпадения
Был слух, что они томились где-то
в подвале градоначальнического
дома и что он самолично раз
в день, через железную решетку, подавал им хлеб и воду.
С каждым годом притворялись окна
в его
доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал
в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались
в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука
в подвалах превратилась
в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались
в пыль.
Прогулку сделали они недалекую: именно, перешли только на другую сторону улицы, к
дому, бывшему насупротив гостиницы, и вошли
в низенькую стеклянную закоптившуюся дверь, приводившую почти
в подвал, где уже сидело за деревянными столами много всяких: и бривших и не бривших бороды, и
в нагольных тулупах и просто
в рубахе, а кое-кто и во фризовой шинели.
— Давненько, лет семь-восемь, еще когда Таисья Романовна с живописцем жила.
В одном
доме жили. Они — на чердаке, а я с отцом
в подвале.
— Был проповедник здесь,
в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное —
дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
Злой холоп!
Окончишь ли допрос нелепый?
Повремени: дай лечь мне
в гроб,
Тогда ступай себе с Мазепой
Мое наследие считать
Окровавленными перстами,
Мои
подвалы разрывать,
Рубить и жечь сады с
домами.
С собой возьмите дочь мою;
Она сама вам всё расскажет,
Сама все клады вам укажет;
Но ради господа молю,
Теперь оставь меня
в покое.
— Старой кухни тоже нет; вот новая, нарочно выстроила отдельно, чтоб
в дому огня не разводить и чтоб людям не тесно было. Теперь у всякого и у всякой свой угол есть, хоть маленький, да особый. Вот здесь хлеб, провизия; вот тут погреб новый,
подвалы тоже заново переделаны.
Весь
дом смотрел парадно, только Улита,
в это утро глубже, нежели
в другие дни, опускалась
в свои холодники и
подвалы и не успела надеть ничего, что делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.
— Меня, я думаю,
дома ждут обедать, — сказала Верочка: — пора. Теперь, мой миленький, я и три и четыре дня проживу
в своем
подвале без тоски, пожалуй, и больше проживу, — стану я теперь тосковать! ведь мне теперь нечего бояться — нет, ты меня не провожай: я поеду одна, чтобы не увидали как-нибудь.
В них-то и приютились обитатели Шиповки из первой категории, а «иваны» первое время поразбрелись, а потом тоже явились на Хитров и заняли
подвалы и тайники
дома Ромейко
в «Сухом овраге».
Разломали все хлевушки и сарайчики, очистили от грязи
дом, построенный Голицыным, где прежде резали кур и был склад всякой завали, и выявились на стенах, после отбитой штукатурки, пояски, карнизы и прочие украшения, художественно высеченные из кирпича, а когда выбросили из
подвала зловонные бочки с сельдями и уничтожили заведение, где эти сельди коптились, то под полом оказались еще беломраморные покои. Никто из москвичей и не подозревал, что эта «коптильня»
в беломраморных палатах.
Пересилило большинство новых членов, и прекрасный фасад Английского клуба, исторический
дом поэта Хераскова, дворец Разумовских, очутился на задворках торговых помещений, а львы были брошены
в подвал.
Благодаря ей и верхнюю, чистую часть
дома тоже называли «дыра». Под верхним трактиром огромный подземный
подвал, куда ведет лестница больше чем
в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного окна. Освещается газом. По сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и грязные. Посередине стол, над которым мерцает
в табачном дыме газовый рожок.
Здесь жил он сам, а
в доме № 24, на «вольном месте», жила его дворня, были конюшни, погреба и
подвалы.
Дед снял две темные комнатки
в подвале старого
дома,
в тупике, под горкой. Когда переезжали на квартиру, бабушка взяла старый лапоть на длинном оборе, закинула его
в подпечек и, присев на корточки, начала вызывать домового...
Это было смешно и непонятно: наверху,
в доме, жили бородатые крашеные персияне, а
в подвале старый желтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, — это я знал хорошо. И при чем тут вода? Всё неверно и забавно спутано.
Напротив базара, на самом видном месте, строился новый двухэтажный
дом, вызывавший общие толки и пересуды. Дело
в том, что он строился совсем на господскую руку — с фундаментом,
подвалом, печкой-голландкой и другими затеями.
В самом нижнем, так сказать,
в подземном этаже
дома шли огромные
подвалы, разветвлявшиеся под всем строением и представлявшие собою огромные удобства для всяких хозяйственных сбережений и для изучения неэкономности построек минувшего периода
в архитектурном отношении.
Но все-таки
в овраге, среди прачек,
в кухнях у денщиков,
в подвале у рабочих-землекопов было несравнимо интереснее, чем
дома, где застывшее однообразие речей, понятий, событий вызывало только тяжкую и злую скуку. Хозяева жили
в заколдованном кругу еды, болезней, сна, суетливых приготовлений к еде, ко сну; они говорили о грехах, о смерти, очень боялись ее, они толклись, как зерна вокруг жернова, всегда ожидая, что вот он раздавит их.
В колобовском
доме могло поместиться свободно целых пять семейств, и, кроме того,
в подвале была устроена довольно просторная моленная.
В доме был
подвал с домашними наливками и винами, вплоть до шампанского, — это угощение для покупателей-офицеров, заживавшихся у него иногда по неделям.
Он присматривался к странной жизни
дома и не понимал её, — от
подвалов до крыши
дом был тесно набит людьми, и каждый день с утра до вечера они возились
в нём, точно раки
в корзине. Работали здесь больше, чем
в деревне, и злились крепче, острее. Жили беспокойно, шумно, торопливо — порою казалось, что люди хотят скорее кончить всю работу, — они ждут праздника, желают встретить его свободными, чисто вымытые, мирно, со спокойной радостью. Сердце мальчика замирало,
в нём тихо бился вопрос...
Соломон сумеет сохранить необходимую приязнь с повелителем Ассирии и
в то же время, ради вечной дружбы с Хирамом Тирским, спасет от разграбления его царство, которое своими неисчислимыми богатствами, скрытыми
в подвалах под узкими улицами с тесными
домами, давно уже привлекает жадные взоры восточных владык.
Название каменной придается ему некоторыми натуралистами потому, что он любит жить
в каменных, опустелых зданиях и развалинах; впрочем, хорек живет иногда
в фундаментах и
подвалах жилых каменных строений и даже
в подвалах и погребах деревянных
домов и крестьянских изб.
В первый же день своего приезда он пригласил священника со всем причтом, велел отслужить молебен с водосвятием и всюду окропить водою, все комнаты
в доме, даже чердаки, даже
подвалы, для того, чтобы, как он выразился, «радикально выгнать вольтериянский и якобинский дух».
— Во всяком случае, через год тебе будет меньше цена, — продолжал я с злорадством. — Ты и перейдешь отсюда куда-нибудь ниже,
в другой
дом. Еще через год —
в третий
дом, все ниже и ниже, а лет через семь и дойдешь на Сенной до
подвала. Это еще хорошо бы. А вот беда, коль у тебя, кроме того, объявится какая болезнь, ну, там слабость груди… аль сама простудишься, али что-нибудь.
В такой жизни болезнь туго проходит. Привяжется, так, пожалуй, и не отвяжется. Вот и помрешь.
И вот я
в полутатарском городе,
в тесной квартирке одноэтажного
дома. Домик одиноко торчал на пригорке,
в конце узкой, бедной улицы, одна из его стен выходила на пустырь пожарища, на пустыре густо разрослись сорные травы;
в зарослях полыни, репейника и конского щавеля,
в кустах бузины возвышались развалины кирпичного здания, под развалинами — обширный
подвал,
в нем жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот
подвал, один из моих университетов.
Жил он
в подвале грязного
дома и занимался столярной работой для «равновесия тела и души».
С утра уходил из
дома, чтоб не обедать, а
в дурную погоду — отсиживался на пустыре,
в подвале.
В грязные улицы, прикрытые густыми тенями старых, облезлых
домов, осторожно, точно боясь испачкаться, заглядывало мартовское солнце; мы, с утра до вечера запертые
в сумрачном
подвале центра города, чувствовали приближение весны по сырости, все более обильной с каждым днем.
Это был трехэтажный каменный
дом с провалившейся крышей, с изломанными рамами
в окнах, с
подвалами, всё лето полными жидкой пахучей грязи.
— Двадцать два года ровнехонько, — подтвердил Самоквасов. — Изо дня
в день двадцать два года… И как
в большой пожар у нас
дом горел, как ни пытались мы тогда из
подвала его вывести — не пошел… «Пущай, — говорит, — за мои грехи живой сгорю, а из затвора не выйду». Ну, подвал-от со сводами, окна с железными ставнями — вживе остался, не погорел…
Закипели работы
в Фатьянке, и месяца через два саженях
в двадцати от Святого ключа был выстроен поместительный
дом. Много
в нем было устроено темных переходов, тайников, двойных стен и полов, жилых покоев
в подвалах с печами, но без окон. И
дом, и надворные строенья были обнесены частоколом с заостренными верхушками, ворота были только одни прямо перед
домом, а возле частокола внутри двора насажено было множество дерев и кустарников. Неподалеку от усадьбы с полдюжины крестьянских изб срубили.
Как ни печальна была доля бедных девочек проводить лучшее
в году летнее время
в душных помещениях «углов» и «
подвалов» или
в убогих квартирках под самой крышей, все же они были «
дома» на «воле», а не взаперти, среди четырех стен казенного, мрачного здания. И рвалась из казны «на эту волю» сложная детская душа. Были между ними и такие счастливицы, которые попадали «на дачу».
Обитатели
дома сходились только к обеду, а утром все работали, даже не исключая Висленева, который, не имея занятий, купил себе трех орлят, запер их
в холодный
подвал и хотел приучить садиться к его ногам или летать над его головой.
Если не внесете — сгною
в подвале!» — Он обратился к Кате: — Ну, объясните мне: вклады конфискованы, продавать вещи запрещено,
дом теперь не мой, — откуда же прикажете достать денег?
— Я уж придумал. Вот что разве сделать: есть у меня знакомый человек, за деньги он согласится назваться холопом князя Владимира Андреевича. Составим под руку князя к князю Василию грамоту,
в которой тот будет советовать ему извести царя. Эта грамота пойдет к князю Прозоровскому, а мы его тут и накроем. Да еще подбросим
в подвалы княжеского
дома мешки с кореньями и другими зельями, тогда и другая улика будет налицо.
Сам великий государь показал нам пример ее; с сокрушенным сердцем, со слезами отчаяния на глазах, предал он смерти своего ближайшего родственника — князя Владимира Андреевича, уличенного
в том, что, подкупив царского повара, он замышлял отравить царя, а твой брат должен был дать для того нужное зелье, которое и найдено
в одном из
подвалов его
дома…
Тогда мы жили очень бедно,
в самом настоящем
подвале дома церкви Николая, что
в Грачах, нам совсем было не до дач и не до выездов за город на каникулы, и А. П., уже студенту, приходилось каждое лето проводить
в Москве и не отправляться дальше Богородского, Сокольников и других подмосковных дачных поселков, так талантливо осмеянных им
в «Пестрых рассказах».
То же предание утверждало, что
в этой беседке была навеки заперта молодая жена одного из предков князей Луговых оскорбленным мужем, заставшим ее на свидании именно
в этом уединенном месте парка. Похититель княжеской чести подвергся той же участи. Рассказывали, что князь, захватив любовников на месте преступления, при помощи дворни заковал их
в кандалы и бросил
в обширный княжеский
подвал, находившийся под
домом, объявив им, что они умрут голодной смертью на самом месте их преступного свидания.
А учение мира сказало: брось
дом, поля, братьев, уйди из деревни
в гнилой город, живи всю свою жизнь банщиком голым,
в пару намыливая чужие спины, или гостинодворцем, всю жизнь считая чужие копейки
в подвале, или прокурором, всю жизнь свою проводя
в суде и над бумагами, занимаясь тем, чтобы ухудшить участь несчастных, или министром, всю жизнь впопыхах подписывая ненужные бумаги, или полководцем, всю жизнь убивая людей, — живи этой безобразной жизнью, кончающейся всегда мучительной смертью, и ты ничего не получишь
в мире этом и не получишь никакой вечной жизни.
В окнах
домов видны были люди
в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам;
в погребах,
в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали и отбивали ворота сараев и конюшень;
в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей.
Приходят люди во двор, находят
в этом дворе всё, что нужно для их жизни:
дом со всею утварью, амбары, полные хлебом, погреба,
подвалы со всеми запасами; на дворе — орудия земледельческие, снасть, сбруя, лошади, коровы, овцы, полное хозяйство — всё, что нужно для довольной жизни.