Неточные совпадения
Книга эта после тщательной отделки была издана
в прошлом году и разослана книгопродавцам.
Леонтий принадлежал к породе тех, погруженных
в книги и ничего, кроме их, не ведающих ученых, живущих
прошлою или идеальною жизнию, жизнию цифр, гипотез, теорий и систем, и не замечающих настоящей, кругом текущей жизни.
Но еще не минуло и трех часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще
в конце
прошлой книги, нечто, до того никем у нас не ожиданное и до того вразрез всеобщему упованию, что, повторяю, подробная и суетная повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается
в нашем городе и по всей нашей окрестности.
В моей
книге читатель найдет картины из природы страны и ее населения. Многое из этого уже
в прошлом и приобрело интерес исторический. За последние двадцать лет Уссурийский край сильно изменился.
Если аристократы
прошлого века, систематически пренебрегавшие всем русским, оставались
в самом деле невероятно больше русскими, чем дворовые оставались мужиками, то тем больше русского характера не могло утратиться у молодых людей оттого, что они занимались науками по французским и немецким
книгам. Часть московских славян с Гегелем
в руках взошли
в ультраславянизм.
Основную свою интуицию о человеке, о нужде Бога
в творческом акте человека я выразил
в самой значительной
книге своего
прошлого «Смысл творчества.
Потом мысль моя перешла к
книгам, и мне пришла
в голову идея: что, если бы описать просто мальчика, вроде меня, жившего сначала
в Житомире, потом переехавшего вот сюда,
в Ровно; описать все, что он чувствовал, описать людей, которые его окружали, и даже вот эту минуту, когда он стоит на пустой улице и меряет свой теперешний духовный рост со своим
прошлым и настоящим.
Книга Лосского тем и замечательна, что
в ней модернизм возвращается к тому, что было великого и вечного
в прошлом философии.
— А я, мой друг, так-таки и не читала ничего твоего. Показывал мне
прошлою зимой Филофей Павлыч
в ведомостях объявление, что
книга твоя продается, — ну, и сбиралась всё выписать, даже деньги отложила. А потом, за тем да за сем — и пошло дело
в длинный ящик! Уж извини, Христа ради, сама знаю, что не по-родственному это, да уж…
И
в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял
книгу, которою она, бывало, вызывала его
в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился
в комнату. Она сама читала
книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О
прошлом ни слова.
Обе дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной родине; г-жа Розелли, или, как ее чаще звали, фрау Леноре, даже повергла Санина
в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный
в прошлом столетии, ледяной дом
в Петербурге, о котором она недавно прочла такую любопытную статью
в одной из
книг ее покойного мужа: «Bellezze delle arti»?
«Что оставила нам Греция?
Книги, мраморы. Оттого ли она велика, что побеждала, или оттого, что произвела? Не нападения персов помешали грекам впасть
в самый грубый материализм. Не нападения же варваров на Рим спасли и возродили его! Что, Наполеон I продолжал разве великое умственное движение, начатое философами конца
прошлого века?
— Ты не читай
книг, — сказал однажды хозяин. —
Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические
книги, спокойных людей повести о
прошлом, а теперь всякая
книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего веры…
Книга не вредна человеку только
в старости.
Под старость, до которой Крылушкин дожил
в этом же самом домике, леча больных, пересушивая свои травы и читая духовные
книги, его совсем забыли попрекать женою, и был для всех он просто: «Сила Иваныч Крылушкин», без всякого
прошлого. Все ему кланялись,
в лавках ему подавали стул, все верили, что он «святой человек, божий».
Таких и еще более курьезных и бесцеремонных
книг выходило
в последней четверти
прошлого столетия чрезвычайно много.
Впрочем, пора уже и расстаться нам с г. Жеребцовым. Читатели из нашей статьи, надеемся, успели уже познакомиться с ним настолько, чтобы не желать продолжения этого знакомства. Поэтому, оставляя
в покое его
книгу, мы намерены теперь исполнить обещание, данное нами
в прошлой статье: сделать несколько замечаний относительно самых начал, которые навязываются древней Руси ее защитниками и которые оказываются так несостоятельными пред судом истории и здравого смысла.
— Они-с, Дмитрий Орестович, сочинили, — сказал Кругликов, тщательно завертывая
книгу в какой-то почтовый бланк. Очевидно, он хранил ее с гордостью, как одно из своих самых лестных воспоминаний о невозвратном
прошлом.
Всю свою память, все свое воображение напрягал он, искал
в прошлом, искал
в книгах, которые прочел, — и много было звучных и красивых слов, но не было ни одного, с каким страдающий сын мог бы обратиться к своей матери-родине.
Обительские заботы, чтение душеполезных
книг, непрестанные молитвы, тяжелые труды и богомыслие давно водворили
в душе Манефы тихий, мирный покой. Не тревожили ее воспоминания молодости, все былое покрылось забвением. Сама Фленушка не будила более
в уме ее памяти о
прошлом. Считая Якима Прохорыча
в мертвых, Манефа внесла его имя
в синодики постенный и литейный на вечное поминовение.
И
в книге прошлого с стыдом читаю я
Погибшей без следа, бесплодной жизни повесть.
Точно, были у меня с покойником дела:
в прошлом году весной около Саратова редкостные старинные
книги продавались — и мне очень хотелось купить их, да купил-то не хватало тогда.
Кончились переходные экзамены из шестого класса
в седьмой. Это были экзамены очень трудные и многочисленные, — и письменные и устные. Сдал я их с блеском и
в душе ждал, но боялся высказать громко: дадут награду первой степени. Очень хотелось, как
в прошлом году, получить
книги, да еще
в ярких, красивых переплетах.
Будь она записной (
в книге) раскольницей, ее взгляд на детоубийство, совпадающий со взглядом, например, секты детоубивателей, о которой еще
в первой половине
прошлого столетия упоминает преосвященный Феофилакт Лопатинский
в своем «Обличении неправды раскольнической» [
В прибавлении к изданию 1745 года, под № 23-м.], секты, которой, как отдельного толка, никогда не было, — навлек бы на бедную мать страшное наказание по действующему уголовному кодексу; но, к счастью, она хотя и была раскольница, но значилась православною.