Неточные совпадения
Слезы вдруг хлынули
ручьями из глаз его. Он повалился
в ноги князю, так, как был, во фраке наваринского пламени с дымом,
в бархатном жилете с атласным галстуком, новых штанах и причесанных волосах, изливавших чистый запах одеколона.
По указанию календаря наступит
в марте весна, побегут грязные
ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет
в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит
ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками
в беспорядке лежат на земле.
В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику
ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны
в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к
ручью и пошли по гальке.
Он опустился на правое колено, а левой
ногой уперся
в один из камней
в ручье.
Отдышавшись немного, олень поднялся на
ноги и, шатаясь, пошел
в сторону, но, не доходя до леса, увидел
ручей и, не обращая на нас более внимания, стал жадно пить воду.
В сахалинской тайге, где на каждом шагу приходится преодолевать горы валежного леса, жесткий, путающийся
в ногах багульник или бамбук, тонуть по пояс
в болотах и
ручьях, отмахиваться от ужасной мошки, — даже вольные сытые ходоки делают не больше 8 верст
в сутки, человек же, истощенный тюрьмой, питающийся
в тайге гнилушками с солью и не знающий, где север, а где юг, не делает
в общем и 3–5 верст.
А дождь усиливался, оживлённее застучал по крышам, зашелестел ветвями деревьев, по дороге ещё веселее побежали
ручьи, громче захлюпала грязь под
ногами рабочих, быстро шагавших, неся лёгкий, длинный гроб. Горожане растаяли
в дожде, около солдата остались только нищие да свои.
Глаза его между тем любопытно следили за каждым движением молоденькой, хорошенькой бабенки; они поочередно перебегали от полуобнаженной груди, которую позволяло различать сбоку наклоненное положение женщины, к полным белым рукам, открытым выше локтя, и обнаженным
ногам, стоявшим
в ручье и подрумяненным брызгами холодной воды.
Изнеможение проглядывало
в каждой черте его лица,
в каждом члене его чахоточного тела;
ноги его ходили, как мочала, пот
ручьями катил по зеленоватому, болезненному лицу.
По лесу блуждал тихий, медленный звон, он раздавался где-то близко, шевелил тонкие ветки, задевая их, и они качались
в сумраке оврага, наполняя воздух шорохом, под
ногами сухо потрескивал тонкий лёд
ручья, вода его вымерзла, и лёд покрывал белой плёнкой серые, сухие ямки.
Двое мальчишек, деловито заграждавшие путь
ручью камнями и грязью, услыхав голос старухи, стремглав бросились прочь от нее, а она, подняв с земли щепку, плюнула на нее и бросила
в ручей. Потом,
ногою в мужицком сапоге, разрушила постройку детей и пошла вниз, к реке.
Каждый раз, как голос Никиты Федорыча раздавался громче, бледное личико ребенка судорожно двигалось; на нем то и дело пробегали следы сильного внутреннего волнения; наконец все тело ее разом вздрогнуло; она отскочила назад, из глаз ее брызнули
в три
ручья слезы; ухватившись ручонками за грудь, чтобы перевести дыхание, которое давило ей горло, она еще раз окинула сени с видом отчаяния, опустила руки и со всех
ног кинулась на двор.
Вертимся мы с ним среди кустов
в сырой тьме;
ручей то уходит от нас
в глубину, то снова под
ноги подкатится. Над головами — бесшумно пролетают ночные птицы, выше их — звёзды. Хочется мне скорее идти, а человек впереди меня не спешит и непрерывно бормочет, как бы считая мысли свои, взвешивая их тяжесть.
Подходят снизу люди; лица их покрыты пылью,
ручьи пота текут по щекам; дышат тяжко, смотрят странно, как бы не видя ничего, и толкаются, пошатываясь на
ногах. Жалко их, жалко силу веры, распылённую
в воздухе.
Мужики неподвижны, точно комья земли; головы подняты кверху, невесёлые глаза смотрят
в лицо Егора, молча двигаются сухие губы, как бы творя неслышно молитву, иные сжались, обняв
ноги руками и выгнув спины, человека два-три устало раскинулись на дне иссохшего
ручья и смотрят
в небо, слушая Егорову речь. Неподвижность и молчание связывают человечьи тела
в одну силу с немою землею,
в одну груду родящего жизнь вещества.
Муравей спустился к
ручью: захотел напиться. Волна захлестнула его и чуть не потопила. Голубка несла ветку; она увидела — муравей тонет, и бросила ему ветку
в ручей. Муравей сел на ветку и спасся. Потом охотник расставил сеть на голубку и хотел захлопнуть. Муравей подполз к охотнику и укусил его за
ногу; охотник охнул и уронил сеть. Голубка вспорхнула и улетела.
«Шел Лойко
нога за
ногу, повеся голову и опустив руки, как плети, и, придя
в балку к
ручью, сел на камень и охнул. Так охнул, что у меня сердце кровью облилось от жалости, но всё ж не подошел к нему. Словом горю не поможешь — верно?! То-то! Час он сидит, другой сидит и третий не шелохнется — сидит.
Поднимаю бубен над головой и, вертя его так, чтобы все звонкие колокольчики разом запели серебряную песнь звенящего
ручья, пускаюсь
в пляску.
Ноги бесстрашно скользят на зеркале паркета… Воздушное платье стелется облаком… Тяжелые косы бьют меня по плечам и спине… Темп лезгинки нарастает.
Телега сильно накренилась — сейчас упадет; на
ноги Марьи Васильевны навалилось что-то тяжелое — это ее покупки. Крутой подъем на гору, по глине; тут
в извилистых канавах текут с шумом
ручьи, вода точно изгрызла дорогу — и уж как тут ехать! Лошади храпят. Ханов вылез из коляски и идет по краю дороги
в своем длинном пальто. Ему жарко.
И
в это время, как он кричал, горячие слезы обильными
ручьями лились по его покрытым седым мохом щекам и прятались
в бороду… Волнение старца было так сильно, что он не выстоял на
ногах, голос его оборвался, он зашатался и рухнул на лицо свое и замер… Можно бы подумать, что он даже умер, но тому мешала его правая рука, которую он все-таки выправил, поднял кверху и все махал ею государю двуперстным сложением… Бедняк, очевидно, опасался, чтобы государь не ошибся, как надо показать «небесное исповедание».
С разбегу перепрыгнул через канаву и побежал навстречу ветру к лощине. Продираясь сквозь кусты, обрываясь и цепляясь за ветки, я скатился по откосу к
ручью, перескочил его, полез на обрыв. Осыпалась земля, обвисали ветви под хватающимися руками. Я представлял себе, — иду
в атаку во главе революционных войск. Выкарабкался на ту сторону, вскочил на
ноги.
С его красного лица лился
ручьями пот,
ноги гнулись,
в глазах светилось страдание.
Охваченная материнской заботливостью, она начала мысленно переживать свою собственную жизнь, которая также
в свое время была чиста и прозрачна, как студеный ключ, а потом, превратностью судьбы, превратилась
в мутный, грязный
ручей,
в котором прохожие обмывают свои
ноги.
— О! кабы так, не помешкав приступил бы я к тебе с просьбою помочь моему детищу, которое, после смерти матери своей и
в разлуке с родиной, заменяло мне их. Я знаю, как ты доточен на эти дела. Давно ли ты избавил меня от смерти? Порезав себе косою
ногу, я обливался кровью; сам господин Блументрост не мог остановить ее: тебя подвели ко мне; ты обмакнул безымянный палец правой руки
в кровь мою, текущую
ручьем, написал ею на лбу моем какие-то слова…
В голосе старца дрожали слезы, хотя
в строгих очах не было их. По лицу Хабара слезы бежали
ручьем. Он пал
в ноги отцу и дал ему обет именем господа, именем матери исправиться отныне и тем заслужить любовь родителей здесь, на земле, и за гробом.
В свидетели брал угодников божиих. Обет был искренен, силы и твердости воли доставало на исполнение его.
— Как же неправда? Ты имеешь возможность разлить
ручьем счастье для многих, но для тебя ничего не стоит их жажда. Хороша ты, дочь жреца Анубиса. Да покроешься ты тиной и плесенью, как источник, заглохший
в своем водоеме, а я сейчас войду и отягчу цепь на руках и
ногах Фалалея и стану стегать его по голому телу воловьею жилой.