Неточные совпадения
Сумерки сгущались, полная луна
светлела все ярче и ярче; но как-то особенно душно было
в воздухе.
В щель,
в глаза его бил
воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на
светлом круге воды
в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно
в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
—
Светлее стало, — усмехаясь заметил Самгин, когда исчезла последняя темная фигура и дворник шумно запер калитку. Иноков ушел, топая, как лошадь, а Клим посмотрел на беспорядок
в комнате, бумажный хаос на столе, и его обняла усталость; как будто жандарм отравил
воздух своей ленью.
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была
светлая, но душная,
в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но
воздух стал еще более влажен, окрасился
в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей
светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою, с вилкой
в ней, он писал узоры
в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
— Лучше всего этот
светлый фон
в воздухе и
в аксессуарах. Вся фигура от этого легка, воздушна, прозрачна: вы поймали тайну фигуры Марфеньки. К цвету ее лица и волос идет этот легкий колорит…
Она шла не самонадеянно, а, напротив, с сомнениями, не ошибается ли она, не прав ли проповедник, нет ли
в самом деле там, куда так пылко стремится он, чего-нибудь такого чистого,
светлого, разумного, что могло бы не только избавить людей от всяких старых оков, но открыть Америку, новый, свежий
воздух, поднять человека выше, нежели он был, дать ему больше, нежели он имел.
Кроме их медленными кругами носились
в воздухе коршуны; близ жилых мест появлялись и вороны, гораздо ярче колоритом наших: черный цвет был на них чернее и резко оттенялся от
светлых пятен.
Снег искрился на льду, и от этого казалось еще
светлее.
В ночном
воздухе опять воцарилось спокойствие.
Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо, но уже вечерняя заря погасала, и
в воздухе, еще
светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой.
Вы едете по зеленой, испещренной тенями дорожке; большие желтые мухи неподвижно висят
в золотистом
воздухе и вдруг отлетают; мошки вьются столбом,
светлея в тени, темнея на солнце; птицы мирно поют.
День выпал хороший и теплый. По небу громоздились массы кучевых облаков. Сквозь них прорывались солнечные лучи и
светлыми полосами ходили по
воздуху. Они отражались
в лужах воды, играли на камнях,
в листве ольшаников и освещали то один склон горы, то другой. Издали доносились удары грома.
…Сбитый с толку, предчувствуя несчастия, недовольный собою, я жил
в каком-то тревожном состоянии; снова кутил, искал рассеяния
в шуме, досадовал за то, что находил его, досадовал за то, что не находил, и ждал, как чистую струю
воздуха середь пыльного жара, несколько строк из Москвы от Natalie. Надо всем этим брожением страстей всходил
светлее и
светлее кроткий образ ребенка-женщины. Порыв любви к Р. уяснил мне мое собственное сердце, раскрыл его тайну.
За несколько дней до праздника весь малиновецкий дом приходил
в волнение. Мыли полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо.
В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом
в течение девяти месяцев (с последнего
Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
Хотя
в нашем доме было достаточно комнат, больших,
светлых и с обильным содержанием
воздуха, но это были комнаты парадные; дети же постоянно теснились: днем —
в небольшой классной комнате, а ночью —
в общей детской, тоже маленькой, с низким потолком и
в зимнее время вдобавок жарко натопленной.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по
воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед;
светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины
в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Ночь была тихая,
светлая, и
воздух благорастворенной вливал
в чувства особую нежность, которую лучше ощущать, нежели описать удобно.
Ни один звук с вольного
воздуха, ни один луч
светлого дня не проникает
в нее.
Звезды исчезали
в каком-то
светлом дыме; неполный месяц блестел твердым блеском; свет его разливался голубым потоком по небу и падал пятном дымчатого золота на проходившие близко тонкие тучки; свежесть
воздуха вызывала легкую влажность на глаза, ласково охватывала все члены, лилась вольною струею
в грудь.
Светлый и звенящий голос пронесся
в воздухе, как струя яркого света, и шумевшая толпа стихла.
Тем и кончилось дело на чистом
воздухе.
В большой
светлой зале сконфуженного Егора Николаевича встретил улыбающийся Гловацкий.
Надежд! надежд! сколько темных и неясных, но благотворных и здоровых надежд слетают к человеку, когда он дышит
воздухом голубой,
светлой ночи, наступающей после теплого дня
в конце марта. «Август теплее марта», говорит пословица. Точно, жарки и сладострастны немые ночи августа, но нет у них того таинственного могущества, которым мартовская ночь каждого смертного хотя на несколько мгновений обращает
в кандидата прав Юстина Помаду.
Я сидел: над моей головой
в потемневшей листве хлопотливо ворошилась маленькая птичка; серая кошка, вытянув спину, осторожно кралась
в сад, и первые жуки тяжело гудели
в воздухе, еще прозрачном, хотя уже не
светлом.
Но
в воздухе медленно задрожал
светлый голос Феди Мазина...
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся
в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее
светлые, лучшие побуждения!»
Все оно словно раскрыто: раскрыты глаза, алчные,
светлые, дикие; губы, ноздри раскрыты тоже и дышат жадно; глядит она прямо,
в упор перед собою, и, кажется, всем, что она видит, землею, небом, солнцем и самым
воздухом хочет завладеть эта душа, и об одном только она и жалеет: опасностей мало — все бы их одолела!
Через всю залу, по диагонали, Александров сразу находит глазами Зиночку. Она сидит на том же месте, где и раньше, и быстрыми движениями веера обмахивает лицо. Она тревожно и пристально обегает взором всю залу, очевидно, кого-то разыскивая
в ней. Но вот ее глаза встречаются с глазами Александрова, и он видит, как радость заливает ее лицо. Нет. Она не улыбается, но юнкеру показалось, что весь
воздух вокруг нее
посветлел и заблестел смехом, точно сияние окружило ее красивую голову. Ее глаза звали его.
Весело было теперь князю и легко на сердце возвращаться на родину. День был
светлый, солнечный, один из тех дней, когда вся природа дышит чем-то праздничным, цветы кажутся ярче, небо голубее, вдали прозрачными струями зыблется
воздух, и человеку делается так легко, как будто бы душа его сама перешла
в природу, и трепещет на каждом листе, и качается на каждой былинке.
Вода тоже сера и холодна; течение ее незаметно; кажется, что она застыла, уснула вместе с пустыми домами, рядами лавок, окрашенных
в грязно-желтый цвет. Когда сквозь облака смотрит белесое солнце, все вокруг немножко
посветлеет, вода отражает серую ткань неба, — наша лодка висит
в воздухе между двух небес; каменные здания тоже приподнимаются и чуть заметно плывут к Волге, Оке. Вокруг лодки качаются разбитые бочки, ящики, корзины, щепа и солома, иногда мертвой змеей проплывет жердь или бревно.
Ливень прошёл, по саду быстро скользили золотые пятна солнца, встряхивали ветвями чисто вымытые деревья, с листьев падали
светлые, живые, как ртуть, капли, и
воздух, тёплый, точно
в бане, был густо насыщен запахом пареного листа.
Софья Николавна, уже с неделю прогостившая
в семействе своего мужа и сестер, обрадовалась Чичаговым, как
светлому празднику; пахнуло на нее свежим
воздухом, отдохнули ее душа и живой ум, и она проговорила с друзьями чуть не до полночи.
Гордей Евстратыч сел
в мягкое пастушье седло и, перекрестившись, выехал за ворота. Утро было
светлое;
в воздухе чувствовалась осенняя крепкая свежесть, которая заставляет барина застегиваться на все пуговицы, а мужика — туже подпоясываться. Гордей Евстратыч поверх толстого драпового пальто надел татарский азям, перехваченный гарусной опояской, и теперь сидел
в седле молодцом. Выглянувшая
в окно Нюша невольно полюбовалась, как тятенька ехал по улице.
Из арки улицы, как из трубы,
светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и
в своих плащах похожие на огромных птиц, они идут играя, окруженные толпою детей с фонарями на высоких древках, десятки огней качаются
в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли
в его руках и
в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Точно птицы
в воздухе, плавают
в этой
светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под камня высунется злая голова мурены с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное тело, всё
в красивых пятнах, — она точно ведьма
в сказке, но еще страшней и безобразнее ее; вдруг распластается
в воде, точно грязная тряпка, серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес живет
в прозрачной воде, под небом, таким же ясным, но более пустынным, чем море.
Как скоро ястреб усядется на руке, то надобно стоять смирно и оставаться с полчаса
в том же темном месте; потом растворить двери, отчего сделается
светлее, и ястреб непременно станет слетать с руки; когда же он успокоится, охотник потихоньку выходит на вольный
воздух и ходит с своим учеником по местам уединенным и открытым.
Лунный свет, пробиваясь сквозь листья и цветы яблони, самыми причудливыми,
светлыми пятнышками разбегался по лицу и всей фигуре лежавшей навзничь Катерины Львовны;
в воздухе стояло тихо; только легонький теплый ветерочек чуть пошевеливал сонные листья и разносил тонкий аромат цветущих трав и деревьев. Дышалось чем-то томящим, располагающим к лени, к неге и к темным желаниям.
Действительно, день был
светлый и солнечный, с весенним холодком
в воздухе. Наш коробок бойко покатился по широкой городской улице к Шарташскому озеру. Мелькали новые постройки на каждом шагу, и все на купеческую руку.
— Начинай! Эх, соплеменные, — держись!
В сырой и душный
воздух вечера врываются заунывные ноты высокого
светлого голоса...
Я находил особого рода отраду
в мысли, что во мгле холодной ночи моя одинокая юрта сверкает
светлыми льдинами и сыплет, точно маленький вулкан, целым снопом огненных искр, судорожно трепещущих
в воздухе, среди клубов белого дыма.
Катерина подошла к столу, уже не смеясь более и стала убирать книги, бумаги, чернилицу, все, что было на столе, и сложила все на окно. Она дышала скоро, прерывисто, и по временам жадно впивала
в себя
воздух, как будто ей сердце теснило. Тяжело, словно волна прибрежная, опускалась и вновь подымалась ее полная грудь. Она потупила глаза, и черные, смолистые ресницы, как острые иглы, заблистали на
светлых щеках ее…
Половецкому совсем не хотелось разговаривать с истеричным купчиком, но Теплоухов не отставал. Они прошли на скотный двор, а потом за монастырскую ограду. День выдался теплый и
светлый, с той печальной ласковостью, когда солнце точно прощается с зеылей и дарит ее своими последними поцелуями.
В самом
воздухе чувствовалась близость холодного покоя.
Мороз усилился, и, когда Сашка проходил
в светлом круге, который образовался от зажженного фонаря, он видел медленно реявшие
в воздухе маленькие сухие снежинки.
Идут по небу облака, кроют нас своими тенями,
в серых волнах плавает и прячется
светлая луна. Шуршат деревья, тихо плещет вода, лес и земля ещё дышат теплом, а
воздух прозрачен по-осеннему. За деревней, у мельниц, девки песню запели — их крикливые, сухие голоса издали кажутся мягкими и сочными, как свирель.
— Где же туча? — спросил я, удивленный тревожной торопливостью ямщиков. Старик не ответил. Микеша, не переставая грести, кивнул головой кверху, по направлению к
светлому разливу. Вглядевшись пристальнее, я заметил, что синяя полоска, висевшая
в воздухе между землею и небом, начинает как будто таять. Что-то легкое, белое, как пушинка, катилось по зеркальной поверхности Лены, направляясь от широкого разлива к нашей щели между высокими горами.
Утром Стрелецкая слобода проснулась
в дымчатом, пахнущем гарью тумане, мягком и теплом, а когда туман рассеялся,
воздух стал ясный и
светлый, и ни на чем не было теней.
Отрадно было то время, время всеобщего увлечения и горячности… Как-то открытее была душа каждого ко всему доброму, как-то
светлее смотрело все окружающее. Точно теплым дыханьем весны повеяло на мерзлую, окоченелую землю, и всякое живое существо с радостью принялось вдыхать
в себя весенний
воздух, всякая грудь дышала широко, и всякая речь понеслась звучно и плавно, точно река, освобожденная ото льда. Славное было время! И как недавно было оно!
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного света; остальное море было черно; до стоявшего на высоте доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались на рейде; один огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился
в светлой полосе луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей
в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым
воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием смотрел на море, лунный свет, пароходы, корабли и радостно,
в первый раз
в жизни, вдыхал морской
воздух.
И тихо осеняет их радостный Ярило спелыми колосьями и алыми цветами.
В свежем утреннем
воздухе, там, высоко,
в голубом небе, середь легких перистых облаков, тихо веет над Матерью Сырой Землей белоснежная, серебристая объярь Ярилиной ризы, и с недоступной высоты обильно льются
светлые потоки любви и жизни.
Любы Земле Ярилины речи, возлюбила она бога
светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными лесами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озера́ми. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери,
в реках и морях заплавали рыбы,
в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки… И все жило, все любило, и все пело хвалебные песни: отцу — Яриле, матери — Сырой Земле.
Весть о скором приезде Стрешневой окрылила его, как птицу
в ясном
воздухе,
светлою радостью.