Неточные совпадения
Когда Левин вошел
в черную избу, чтобы вызвать своего кучера, он увидал всю
семью мужчин за столом. Бабы прислуживали стоя. Молодой здоровенный сын, с полным ртом каши, что-то рассказывал смешное, и все хохотали, и
в особенности весело баба
в калошках, подливавшая щи
в чашку.
«Московский, первой гильдии, лишний человек». Россия, как знаешь, изобилует лишними людями. Были из дворян лишние, те — каялись, вот — явились кающиеся купцы. Стреляются. Недавно
в Москве трое сразу — двое
мужчин и девица Грибова. Все — богатых купеческих
семей. Один — Тарасов — очень даровитый.
В массе буржуазия наша невежественна и как будто не уверена
в прочности своего бытия. Много нервнобольных.
Стоя
в буфете у окна, он смотрел на перрон, из-за косяка. Дуняшу не видно было
в толпе, окружавшей ее. Самгин машинально сосчитал провожатых: тридцать
семь человек
мужчин и женщин. Марина — заметнее всех.
Он сосчитал огни свеч: двадцать
семь. Четверо
мужчин — лысые,
семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все,
в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех
мужчин держал
в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой
в руке.
Мужчины, одни, среди дел и забот, по лени, по грубости, часто бросая теплый огонь, тихие симпатии
семьи, бросаются
в этот мир всегда готовых романов и драм, как
в игорный дом, чтоб охмелеть
в чаду притворных чувств и дорого купленной неги. Других молодость и пыл влекут туда,
в царство поддельной любви, со всей утонченной ее игрой, как гастронома влечет от домашнего простого обеда изысканный обед искусного повара.
Стрелки шли лениво и часто отдыхали. Незадолго до сумерек мы добрались до участка, носящего странное название Паровози. Откуда произошло это название, так я и не мог добиться. Здесь жил старшина удэгейцев Сарл Кимунка со своей
семьей, состоящей из 7
мужчин и 4 женщин.
В 1901 году он с сотрудником Переселенческого управления Михайловым ходил вверх по Иману до Сихотэ-Алиня.
В награду за это ему был отведен хуторской участок.
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта, есть селение Вальзы, основанное
в 1889 г. Тут 40
мужчин и ни одной женщины. За неделю до моего приезда, из Рыковского были посланы три
семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения,
в которых жизнь едва только начинается, я оставлю на долю того автора, который будет иметь возможность проехать к ним по хорошей дороге и видеть их близко.
Дома,
в глухой деревне, где этот напиток считался еще почти редкостью, лакомой роскошью зажиточных семейств, и заваривался лишь при почетных гостях и по большим праздникам, — там над разливанием чая священнодействовал старший
мужчина семьи.
Что до дам и девиц, то давешние расчеты Петра Степановича (теперь уже очевидно коварные) оказались
в высшей степени неправильными: съехалось чрезвычайно мало; на четырех
мужчин вряд ли приходилась одна дама, да и какие дамы! «Какие-то» жены полковых обер-офицеров, разная почтамтская и чиновничья мелюзга, три лекарши с дочерьми, две-три помещицы из бедненьких,
семь дочерей и одна племянница того секретаря, о котором я как-то упоминал выше, купчихи, — того ли ожидала Юлия Михайловна?
— Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не можешь, какая это пагубная страсть
в мужчинах к картам! Они забывают все: себя,
семью, знакомятся с такими людьми, которых
в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали
в Москву и когда у нас бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло хуже и хуже.
И ни
в чем еще не был виноват Алексей Степаныч: внушениям
семьи он совершенно не верил, да и самый сильный авторитет
в его глазах был, конечно, отец, который своею благосклонностью к невестке возвысил ее
в глазах мужа; об ее болезненном состоянии сожалел он искренне, хотя, конечно, не сильно, а на потерю красоты смотрел как на временную потерю и заранее веселился мыслию, как опять расцветет и похорошеет его молодая жена; он не мог быть весел, видя, что она страдает; но не мог сочувствовать всем ее предчувствиям и страхам, думая, что это одно пустое воображение; к тонкому вниманию он был, как и большая часть
мужчин, не способен; утешать и развлекать Софью Николавну
в дурном состоянии духа было дело поистине мудреное: как раз не угодишь и попадешь впросак, не поправишь, а испортишь дело; к этому требовалось много искусства и ловкости, которых он не имел.
Он мало понимал романическую сторону любви, и мужская его гордость оскорблялась влюбленностью сына, которая казалась ему слабостью, унижением, дрянностью
в мужчине; но
в то же время он понял, что Софья Николавна тут ни
в чем не виновата и что всё дурное, слышанное им на ее счет, было чистою выдумкою злых людей и недоброжелательством собственной
семьи.
Тихон, видите, наслышан от кого-то, что он «тоже
мужчина» и потому должен
в семье иметь известную долю власти и значения; поэтому он себя ставит гораздо выше жены и, полагая, что ей уж так и бог судил терпеть и смиряться, — на свое положение под началом у матери смотрит как на горькое и унизительное.
Тамбовское дворянство наполнило зал. Помещики из своих имений съехались с
семьями. Шуршали шелка, звенели шпоры. Дамы
в закрытых платьях,
мужчины в сюртуках: танцев по случаю поста не было.
И вот для женщины только два выхода: один — сделать из себя урода, уничтожить или уничтожать
в себе по мере надобности способность быть женщиной, т. е. матерью, для того чтобы
мужчина мог спокойно и постоянно наслаждаться; или другой выход, даже не выход, а простое, грубое, прямое нарушение законов природы, который совершается во всех так называемых честных
семьях.
Сгорбленный и худой, он казался старше своих лет, но это только казалось, а
в действительности это был очень сильный
мужчина, поднимавший одною рукой
семь пудов.
Даже свои, близкие
мужчины как-то избегают ходить
в гости
в знакомые
семьи, а предпочитают видеться
в кофейне или на пристани.
Пройдя раза два по главной аллее, я сел рядом на скамейку с одним господином из Ярославля, тоже дачным жителем, который был мне несколько знаком и которого прозвали
в Сокольниках воздушным, не потому, чтобы
в наружности его было что-нибудь воздушное, — нисколько: он был
мужчина плотный и коренастый, а потому, что он, какая бы ни была погода, целые дни был на воздухе: часов
в пять утра он пил уж чай
в беседке, до обеда переходил со скамейки на скамейку, развлекая себя или чтением «Северной пчелы» [«Северная пчела» — газета, с 1825 года издававшаяся реакционными писателями Ф.Булгариным и Н.Гречем.], к которой чувствовал особенную симпатию, или просто оставался
в созерцательном положении, обедал тоже на воздухе, а после обеда ложился где-нибудь
в тени на ковре, а часов
в семь опять усаживался на скамейку и наблюдал гуляющих.
И поверить можно, потому и отец у них, и все
мужчины в семье, все как есть на дурах женаты, и у этого-то тоже жена дурища — всё, когда ни приди, сидит да печатаные пряники ест.
Матрена. Народом это, мать, нынче стало; больно стал не крепок ныне народ: и
мужчины и женщины. Я вот без Ивана Петровича…
Семь годков он
в те поры не сходил из Питера… Почти что бобылкой экие годы жила, так и то: лето-то летенски на работе, а зимой за скотинкой да за пряжей умаешься да упаришься, — ляжешь, живота у себя не чувствуешь, а не то, чтобы о худом думать.
Вы все здесь,
семь, восемь здоровых, молодых
мужчин и женщин, спали до десяти часов, пили, ели, едите еще и играете и рассуждаете про музыку, а там, откуда я сейчас пришел с Борисом Александровичем, встали с трех часов утра, — другие и не спали
в ночном, и старые, больные, слабые, дети. женщины с грудными и беременные из последних сил работают, чтобы плоды их трудов проживали мы здесь.
— Горе, да и только! — продолжала матушка. — Братец сказал, что он будет обедать не
в полдень, а
в седьмом часу, по-столичному. Просто у меня с горя ум за разум зашел! Ведь к 7 часам весь обед перепарится
в печке. Право,
мужчины совсем ничего не понимают
в хозяйстве, хотя они и большого ума. Придется, горе мое, два обеда стряпать! Вы, деточки, обедайте по-прежнему
в полдень, а я, старуха, потерплю для родного брата до
семи часов.
Приехали, вошли
в избу, сказали.
Семья, состоявшая, кроме
мужчин, из трех баб и троих детей, оставшихся от умершего
в прошлом году сына Ивана Петровича, начала выть. Парасковья, Никитина жена, сомлела. Бабы выли целую неделю.
Ведь это, значит, с нынешнего дня он, как Савельич, и обедать с нами будет и чай пить, а куда отъедет Патап Максимыч, он один
мужчина в семье останется.
Половина седьмого. Без четверти
семь.
Семь. Погода не чудная, погода, собственно, средняя, все небо
в тучах, но, во всяком случае, дождя нет. Еще нет. Половина восьмого. Он, конечно, задержался на рынке и сейчас, сейчас будет. И не может же герр Майер,
мужчина, эти несколько капель считать за дождь! Капли учащаются, сначала струи, потом потоки.
В восемь часов явление младшей начальницы, фрейлейн Энни.
Там наши туристы были встречены целой
семьей темнокожих хозяев:
мужчинами, женщинами и детьми, и приняты самым радушным образом. Тотчас же на столе появились бананы и апельсины.
В большой комнате, пол которой был устлан циновками, было тесно, но относительно чисто; стены были выбелены, кое-какая мебель имела приличный вид.
В боковые комнаты, вероятно, спальные, ни доктор, ни Володя не заглядывали.
В семь часов к ним приехали гости,
мужчины.
Глава
семьи был
мужчина лет пятидесяти
семи с сильной проседью
в волосах. Он был широк
в костях, имел нос с горбинкой, подслеповатые глаза, носил бороду и редкие усы. Родом он был с Амура. Отец его, как я узнал впоследствии, был полукореец, полугольд, а мать орочка. Нашего нового знакомого звали Лайгур.
На Аку мы застали одну
семью орочей. Они тоже недавно прибыли с Копи и жили
в палатке. Когда выяснилось, что дальше нам плыть не удастся, я позвал Савушку и вместе с ним отправился к орочскому жилищу. Привязанные на цепь собаки встретили нас злобным лаем. Из палатки поспешно выбежал человек. Это был пожилой
мужчина с окладистой бородой. Узнав Савушку, он прикрикнул на собак и, приподняв полу палатки, предложил нам войти
в нее. Я нагнулся и прошел вперед.
Селение Улема состояло из трех деревянных домиков,
в которых проживало
семь мужчин, шесть женщин и
семь детей, всего двадцать человек. Туземцы с рек Хади и Тумнина считают себя настоящими орочами. Копинских жителей они тоже считают своими людьми, но говорят, что язык их немного другой, и потому называют их «орочами-копинка».
Вечный трагизм
семьи в том, что
мужчина и женщина представляют разные миры, и цели их никогда не совпадают.
Принесли чай, сухари, варенья, масло, потом покормили малиной со сливками.
В семь часов вечера был ужин из шести блюд, и во время этого ужина я услышал громкий зевок; кто-то громко зевнул
в соседней комнате. Я с удивлением поглядел на дверь: так зевать может только
мужчина.
В один июньский вечер, когда заходило солнце и
в воздухе пахло сеном, теплым навозом и парным молоком, во двор к Дюде въехала простая повозка, на которой сидело трое:
мужчина лет тридцати
в парусинковом костюме, рядом с ним мальчик, лет семи-восьми,
в длинном черном сюртуке с большими костяными пуговицами, и молодой парень
в красной рубахе за кучера.
Этим самым всякая идеология
семьи признает, что лишь то соединение
мужчины и женщины хорошо и оправданно,
в котором совершается сексуальный акт.
Уже начиная с сумерек к подъезду дома стали вереницей подъезжать изящные экипажи, привозившие целые
семьи —
мужчин во фраках, дам и девиц
в бальных нарядах.
Всякое восхождение
в поле, всякий взлет к более высоким формам общения
мужчины и женщины преодолевает
семью, делает ее ненужной.
Всякое соединение
мужчины и женщины,
в котором преодолевается грех сексуального акта,
в котором восстанавливается цельность пола, не есть семейное соединение и не имеет оправдания
в семье.
Я представляю себе такого человека,
мужчину или женщину или
семью с средними средствами, положим с тысячью рублями
в год, переехавшего так
в неурожайную местность.
Для того же, чтобы не делать этого, надо, чтобы изменился взгляд на плотскую любовь, чтобы
мужчины и женщины воспитывались бы
в семьях и общественным мнением так, чтобы они и до и после женитьбы не смотрели на влюбление и связанную с ним плотскую любовь как на поэтическое и возвышенное состояние, как на это смотрят теперь, а как на унизительное для человека животное состояние, и чтобы нарушение обещания верности, даваемого
в браке, казнилось бы общественным мнением по крайней мере так же, как казнятся им нарушения денежных обязательств и торговые обманы, а не воспевалось бы, как это делается теперь,
в романах, стихах, песнях, операх и т. д.