Неточные совпадения
Чисто одетая молодайка,
в калошках
на босу ногу, согнувшись, подтирала
пол в новых
сенях.
В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую
на полу. «Экий бес-девка!» — закричал казак, расположившийся
на соломе и мечтавший согреться остатками чая.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она
в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как
на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько
в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один
в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
Илья Ильич заглянул
в людскую:
в людской все легли вповалку, по лавкам, по
полу и
в сенях, предоставив ребятишек самим себе; ребятишки ползают по двору и роются
в песке. И собаки далеко залезли
в конуры, благо не
на кого было лаять.
Пройдя
сени и до тошноты вонючий коридор,
в котором, к удивлению своему, они застали двух прямо
на пол мочащихся арестантов, смотритель, англичанин и Нехлюдов, провожаемые надзирателями, вошли
в первую камеру каторжных.
Она уложила их, как малых детей, одного —
на полу, другого
на койке, и, когда они захрапели, вышла
в сени.
Набежало множество тёмных людей без лиц. «Пожар!» — кричали они
в один голос, опрокинувшись
на землю, помяв все кусты, цепляясь друг за друга, хватая Кожемякина горячими руками за лицо, за грудь, и помчались куда-то тесной толпою, так быстро, что остановилось сердце. Кожемякин закричал, вырываясь из крепких объятий горбатого
Сени, вырвался, упал, ударясь головой, и — очнулся сидя, опираясь о
пол руками, весь облепленный мухами, мокрый и задыхающийся.
— Знаю и я эти звуки, знаю и я то умиление и ожидание, которые находят
на душу под
сенью леса,
в его недрах, или вечером,
в открытых
полях, когда заходит солнце и река дымится за кустами.
Казаки сидели за ужином
в мазаных
сенях кордона,
на земляном
полу, вокруг низкого татарского столика, когда речь зашла о череде
в секрет. — Кому ж нынче итти? — крикнул один из казаков, обращаясь к уряднику
в отворенную дверь хаты.
Калитка вела
на маленький двор с деревянным
полом и уютно поставленными службами; выкрашенное зеленой краской крыльцо вело
в сени, где всегда были настланы чистые половики.
Я пожал руку бродяге, поклонился целовальнику и вышел из теплого кабака
на крыльцо. Ветер бросил мне снегом
в лицо. Мне мелькнуло, что я теперь совсем уж отморожу себе уши, и я вернулся
в сени, схватил с
пола чистый половичок, как башлыком укутал им голову и бодро выступил
в путь. И скажу теперь, не будь этого половика, я не писал бы этих строк.
Далее вы входите
в большую, просторную комнату, занимающую весь флигель, если не считать
сеней. Стены здесь вымазаны грязно-голубою краской, потолок закопчен, как
в курной избе, — ясно, что здесь зимой дымят печи и бывает угарно. Окна изнутри обезображены железными решетками.
Пол сер и занозист. Воняет кислою капустой, фитильною гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь
в первую минуту производит
на вас такое впечатление, как будто вы входите
в зверинец.
Отпечатки грязных ног явственно обозначались
на полу сеней и каморы. Комки мокрой грязи висели еще
на перекладинах лестницы, ведшей
на чердак. Спинка сундука, кой-как прислоненная, обвалилась сама собою во время ночи. Подле лежали топор и замок. Окно было отворено!.. Но кто ж были воры? Старушка и Дуня долго не решались произнести окончательного приговора. Отсутствие Гришки, прогулки
в лодке, бражничество, возобновленная дружба с Захаром обличили приемыша. Надо было достать откуда-нибудь денег.
Забыв все предосторожности, он кой-как приложил оторванную доску к сундуку, пихнул его под нару, оставил топор
на полу и, не захлопнув даже подвижной доски, которой запиралось окошко, выбежал
в сени.
Хмель совсем уже успел омрачить рассудок приемыша. Происшествие ночи живо еще представлялось его памяти. Мысль, что жена и тетка Анна побежали
в Сосновку, смутно промелькнула
в разгоряченной голове его. Ступая нетвердою ногою по
полу, он подошел к двери и отворил ее одним ударом. Он хотел уже броситься
в сени, но голос старухи остановил его
на пороге и рассеял подозрения. Тем не менее он топнул ногой и закричал во все горло...
Действительно, весь
пол в сенях был занят спящими вповалку бурлаками. Даже из дверей избы выставлялись какие-то ноги
в лаптях: значит,
в избе не хватало места для всех. Слышался тяжелый храп, кто-то поднял голову, мгновение посмотрел
на нас и опять бессильно опустил ее. Мы попали
в самый развал сна, когда все спали, как зарезанные.
Германн долго не мог опомниться. Он вышел
в другую комнату. Денщик его спал
на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться никакого толку. Дверь
в сени была заперта. Германн возвратился
в свою комнату, засветил свечку и записал свое видение.
Когда Федосей, пройдя через
сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания:
на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову
на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились
в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет
на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след
на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Полусонный и мокрый, как
в компрессе, под кожаной курткой, я вошел
в сени. Сбоку ударил свет лампы, полоса легла
на крашеный
пол. И тут выбежал светловолосый юный человек с затравленными глазами и
в брюках со свежезаутюженной складкой. Белый галстук с черными горошинами сбился у него
на сторону, манишка выскочила горбом, но пиджак был с иголочки, новый, как бы с металлическими складками.
Акулина Ивановна. Обедать-то надо
в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит
в сени.
Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя
на дверь
в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессеменов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Лишь только пан полковник встал, то и весь женский
пол поднялся, т. е. с своих мест; а пан полковник,
в сопровождении батеньки, вышед
в сени, закричал караульным:"А нуте же сурмите, сурмите: вот я иду!"И разом
на сурмах и бубнах отдавали ему честь до тех пор, пока он не возвратился
в покои.
К иному едва проберешься через грязный двор;
в сенях, за облупившимися парусинными ширмами, храпит денщик;
на полу — гнилая солома;
на плите — сапоги и донышко банки, залитое ваксой;
в самой комнате — покоробленный ломберный стол, исписанный мелом;
на столе стаканы, до половины наполненные холодным темно-бурым чаем; у стены — широкий, проломленный, замасленный диван;
на окнах — трубочный пепел…
Я это письмо
в сенях, когда принимал от денщика деньги, разорвал
на мелкие кусочки и швырнул
на пол.
— Что вы сделали с рукой? — Она вспомнила звук, который слышала, и, схватив лампаду, выбежала
в сени и увидала
на полу окровавленный палец. Бледнее его она вернулась и хотела сказать ему; но он тихо прошел
в чулан и запер за собой дверь.
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной
поля;
Вдали, под тихой лавров
сеньюЯ слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит;
Она с безоблачных небес
На долы,
на холмы,
на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из дома
в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной...
Келейник вышел, и через четверть часа по плитяному
полу сеней послышались шаги и какое-то мычанье. Отворилась дверь, и моим удивленным глазам предстал Овцебык. Он был одет
в короткую свитку из великорусского крестьянского сукна, пестрядинные порты и высокие юхтовые, довольно ветхие, сапоги. Только
на голове у него была высокая черная шапочка, какие носят монастырские послушники. Наружность Овцебыка так мало изменилась, что, несмотря
на довольно странный наряд, я узнал его с первого взгляда.
Паранька одна воротилась. Кошкой крадучись, неслышными стопами пробралась она пó мосту [Мостом называют большие холодные
сени между переднею и заднею избами,
в иных местах — только
пол в этих
сенях.] к чулану, где у нее с сестрой постель стояла. Как
на грех скрипнула половица. Трифон услыхал и крикнул дочь.
Вдруг слышит он возню
в сенях. Прислушивается — что-то тащат по
полу… Не воры ль забрались?.. Отворил дверь: мать Манефа
в дорожной шубе со свечой
в руках
на пороге моленной стоит, а дюжая Анафролия с Евпраксией-канонницей тащит вниз по лестнице чемодан с пожитками игуменьи.
Агашка вскрикнула и, не попав
на приставную лестницу, свалилась прямо с потолка избы
на пол сеней, а когда прибежала
в горницу, то заговорила, что «
на птичной избе под застрехой
в хворостинах, близко к трубе, сидит что-то страшное».
Мать не поверила, но как увидала, сама испугалась и заперла
сени и дверь
в избу. Ужи проползли под ворота и вползли
в сени, но не могли пройти
в избу. Тогда они выползли назад, все вместе свернулись клубком и бросились
в окно. Они разбили стекло, упали
на пол в избу и поползли по лавкам, столам и
на печку. Маша забилась
в угол
на печи, но ужи нашли ее, стащили оттуда и повели к воде.
Исчезновение ее удивило всех, и все бросились отыскивать ее, кто куда вздумал. Искали ее и
на кухне, и
в сенях, и
в саду, и
на рубежах
на поле, и даже
в темной церкви, где, думалось некоторым, не осталась ли она незаметно для всех помолиться и не запер ли ее там сторож? Но все эти поиски были тщетны, и гости, и хозяева впали
в немалую тревогу.
Раненые лежали
на полу между коек, лежали
в проходах и
сенях бараков, наполняли разбитые около бараков госпитальные шатры, И все-таки места всем не хватало.
Шаги отца Зосимы еще не затихли
на чугунном
полу узких
сеней терема Борецкой, как Болеслав Зверженовский — незнакомец, разговаривавший со сторожем, — вошел
в противоположную дверь светлицы Марфы, блеснув из-под своего короткого полукафтанья ножнами кривой польской сабли.
Шаги отца Зосимы не затихали
на чугунном
полу узких
сеней терема Борецкой, как Болеслав Зверженовский — незнакомец, разговаривавший со сторожем, — вошел
в противоположную дверь светлицы Марфы, блеснув своим коротким полукафтаньем и ножками кривой польской сабли.
Под
сенью Кавказа садил он виноград,
в степях полуденной России — сосновые и дубовые леса, открывал порт
на Бельте, заботился о привозе пива для своего погреба, строил флот, заводил ассамблеи и училища, рубил длинные
полы у кафтанов, комплектовал полки, потому что, как он говорил, при военной школе много учеников умирает, а не добро голову чесать, когда зубья выломаны из гребня; шутил, рассказывал о своих любовных похождениях и часто, очень часто упоминал о какой-то таинственной Катеньке; все это говорил Петр под сильным дождем, готовясь
на штурм неприятельских кораблей, как будто
на пирушку!
— Нет, мама, я лягу тут
на полу, — сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стоны адъютанта послышались из открытого окна явственнее. Она высунула голову
в сырой воздух ночи и графиня видела, как тонкая шея ее тряслась от рыданий и билась о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал
в той же связи, где они были,
в другой избе через
сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
Она сошла
на пол, бойко постукивая своими, с высокими каблучками, новыми ботинками, не глядя
на ребят, вышла
в сени.