Неточные совпадения
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и
в нижнем этаже красили,
в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли
в первую большую комнату.
Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные
окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на
стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких
окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали
в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Равномерно вздрагивая на стычках рельсов, вагон,
в котором сидела Анна, прокатился мимо платформы, каменной
стены, диска, мимо других вагонов; колеса плавнее и маслянее, с легким звоном зазвучали по рельсам,
окно осветилось ярким вечерним солнцем, и ветерок заиграл занавеской.
— Посмотрим, однако ж, — сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился
в фуражку, висевшую над
окном; выстрел раздался — дым наполнил комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита
в самой середине, и пуля глубоко засела
в стене.
Солнце сквозь
окно блистало ему прямо
в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на
стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках
в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
В то самое время, когда Чичиков
в персидском новом халате из золотистой термаламы, развалясь на диване, торговался с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора, и перед ними уже лежали купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки с отличнейшим мылом первостатейнейшего свойства (это было мыло то именно, которое он некогда приобретал на радзивилловской таможне; оно имело действительно свойство сообщать нежность и белизну щекам изумительную), —
в то время, когда он, как знаток, покупал эти необходимые для воспитанного человека продукты, раздался гром подъехавшей кареты, отозвавшийся легким дрожаньем комнатных
окон и
стен, и вошел его превосходительство Алексей Иванович Леницын.
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской избы, несколько
в большем размере. Резные узорочные карнизы из свежего дерева вокруг
окон и под крышей резко и живо пестрили темные его
стены; на ставнях были нарисованы кувшины с цветами.
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца
стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее
в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что
в носу у него сидит гусар.
Но прежде необходимо знать, что
в этой комнате было три стола: один письменный — перед диваном, другой ломберный — между
окнами у
стены, третий угольный —
в углу, между дверью
в спальню и дверью
в необитаемый зал с инвалидною мебелью.
В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой — черной тенью; вместе с тенями от рам падала на пол,
стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал
в чугунную доску.
Здесь,
в мутном свете остроконечных
окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли маленькие и большие бочки; самая большая,
в форме плоского круга, занимала всю поперечную
стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился, как отшлифованный.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к
окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо
в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся
в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех
стен и углов.
Она грустно стояла пред
окном и пристально смотрела
в него, — но
в окно это была видна только одна капитальная небеленая
стена соседнего дома.
В самую эту минуту
в углу, между маленьким шкафом и
окном, он разглядел как будто висящий на
стене салоп.
Ее тоже отделывали заново;
в ней были работники; это его как будто поразило. Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так же, как оставил тогда, даже, может быть, трупы на тех же местах на полу. А теперь: голые
стены, никакой мебели; странно как-то! Он прошел к
окну и сел на подоконник.
Я приехал
в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые
стены без крыш и
окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли
в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня
в тюрьму и оставили одного
в тесной и темной конурке, с одними голыми
стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя
окнами; по
стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко
в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос
в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках
в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки;
в одном углу стояла сломанная электрическая машина.
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость.
В темноватой столовой, с одним
окном, смотревшим
в кирпичную
стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у
стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта
в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди
в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их
в сторону.
Самгин сел на нары. Свет падал
в камеру из квадратного
окна под потолком, падал мутной полосой, оставляя
стены в сумраке. Тагильский сел рядом и тихонько спросил Самгина...
Нехаева жила
в меблированных комнатах, последняя дверь
в конце длинного коридора, его слабо освещало
окно, полузакрытое каким-то шкафом,
окно упиралось
в бурую, гладкую
стену, между стеклами
окна и
стеною тяжело падал снег, серый, как пепел.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у
стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла
окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
А
в общем было скучно, и Самгина тихонько грызли тягостные ощущения ненужности его присутствия
в этой комнате с
окнами в слепую каменную
стену, глупости Дронова и его дамы.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул
в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к
стене, под
окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел
в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек
в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была
в крови, точно
в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
«
В какие глупые положения попадаю», — подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись двери, торопливо бегали белые фигуры сиделок, от
стены исходил запах лекарств,
в стекла
окна торкался ветер.
В коридор вышел из палаты Макаров, развязывая на ходу завязки халата, взглянул на Клима, задумчиво спросил...
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную комнату, с двумя
окнами в ее задней
стене, с голыми
стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Сидели
в большой полутемной комнате, против ее трех
окон возвышалась серая
стена, тоже изрезанная
окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась на крышу, ясно было, что это
окна кухонь.
В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож на соединение пяти гробов.
Редакция помещалась на углу тихой Дворянской улицы и пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался
в железные ворота богадельни. Двухэтажный дом был переломлен: одна часть его осталась на улице, другая, длиннее на два
окна, пряталась
в переулок. Дом был старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его
стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла
окон в фиолетовые тона, и над полуслепыми
окнами этого дома неприятно было видеть золотые слова: «Наш край».
Взволнованный, он стал шагать по комнате быстрее, так, что
окно стало передвигаться
в стене справа налево.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму,
в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался
в пустом купе второго класса, посматривая
в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла
стена фабрики, десятки красных
окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них
в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у
окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя,
в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери; у
стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
Пузатый комод и на нем трюмо
в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на низких ножках кресло у стола, под
окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями
стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
«Бедно живет», — подумал Самгин, осматривая комнатку с
окном в сад;
окно было кривенькое, из четырех стекол, одно уже зацвело, значит — торчало
в раме долгие года. У
окна маленький круглый стол, накрыт вязаной салфеткой. Против кровати — печка с лежанкой, близко от печи комод, шкатулка на комоде, флаконы, коробочки, зеркало на
стене. Три стула, их манерно искривленные ножки и спинки, прогнутые плетеные сиденья особенно подчеркивали бедность комнаты.
Самгин оглядывался. Комната была обставлена, как
в дорогом отеле, треть ее отделялась темно-синей драпировкой, за нею — широкая кровать, оттуда доносился очень сильный запах духов. Два открытых
окна выходили
в небольшой старый сад, ограниченный
стеною, сплошь покрытой плющом, вершины деревьев поднимались на высоту
окон, сладковато пахучая сырость втекала
в комнату,
в ней было сумрачно и душно. И
в духоте этой извивался тонкий, бабий голосок, вычерчивая словесные узоры...
Вышли
в коридор, остановились
в углу около большого шкафа, высоко
в стене было вырезано квадратное
окно, из него на двери шкафа падал свет и отчетливо был слышен голос Ловцова...
Через час он шагал по блестящему полу пустой комнаты, мимо зеркал
в простенках пяти
окон, мимо стульев, чинно и скучно расставленных вдоль
стен, а со
стен на него неодобрительно смотрели два лица, одно — сердитого человека с красной лентой на шее и яичным желтком медали
в бороде, другое — румяной женщины с бровями
в палец толщиной и брезгливо отвисшей губою.
Ему показалось, что он принял твердое решение, и это несколько успокоило его. Встал, выпил еще стакан холодной, шипучей воды. Закурил другую папиросу, остановился у
окна. Внизу, по маленькой площади, ограниченной
стенами домов, освещенной неяркими пятнами желтых огней, скользили, точно
в жидком жире, мелкие темные люди.
Самгин понимал, что подслушивать под
окном — дело не похвальное, но Фроленков прижал его широкой спиной своей
в угол между
стеной и шкафом. Слышно было, как схлебывали чай с блюдечек, шаркали ножом о кирпич, правя лезвие, старушечий голос ворчливо проговорил...
Когда назойливый стук
в дверь разбудил Самгина, черные шарики все еще мелькали
в глазах его, комнату наполнял холодный, невыносимо яркий свет зимнего дня, — света было так много, что он как будто расширил
окно и раздвинул
стены. Накинув одеяло на плечи, Самгин открыл дверь и,
в ответ на приветствие Дуняши, сказал...
Комната, оклеенная темно-красными с золотом обоями, казалась торжественной, но пустой,
стены — голые, только
в переднем углу поблескивал серебром ризы маленький образок да из простенков между
окнами неприятно торчали трехпалые лапы бронзовых консолей.
На
стене, по стеклу картины, скользнуло темное пятно. Самгин остановился и сообразил, что это его голова, попав
в луч света из
окна, отразилась на стекле. Он подошел к столу, закурил папиросу и снова стал шагать
в темноте.
Она точно не слышала испуганного нытья стекол
в окнах, толчков воздуха
в стены, приглушенных, тяжелых вздохов
в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть,
в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но о ее вине и вообще о ней не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
Затем явилось тянущее, как боль, отвращение к окружающему, к этим
стенам в пестрых квадратах картин, к черным стеклам
окон, прорубленных во тьму, к столу, от которого поднимался отравляющий запах распаренного чая и древесного угля.
Дунаев подтянул его к пристройке
в два
окна с крышей на один скат, обмазанная глиной пристройка опиралась на бревенчатую
стену недостроенного, без рам
в окнах, дома с обгоревшим фасадом.
Она ушла, сердито шаркая туфлями. Самгин встал, снова осторожно посмотрел
в окно,
в темноту;
в ней ничего не изменилось, так же по
стене скользил свет фонаря.
В тишине комнаты успокоительно звучал грудной голос женщины, она, явно стараясь развлечь его, говорила о пустяках, жаловалась, что
окна квартиры выходят на двор и перед ними —
стена.
Идя садом, он увидал
в окне своей комнаты Варвару, она поглаживала пальцами листья цветка. Он подошел к
стене и сказал тихонько, виновато...
Самгин попросил чаю и, закрыв дверь кабинета, прислушался, — за
окном топали и шаркали шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала
в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, — казалось, что дом отодвинулся с того места, где стоял.
Она не ответила. Свирепо ударил гром,
окно как будто вырвало из
стены, и Никонова, стоя
в синем пламени, показалась на миг прозрачной.
Иногда эти голые мысли Клим представлял себе
в форме клочьев едкого дыма, обрывков облаков; они расползаются
в теплом воздухе тесной комнаты и серой, грязноватой пылью покрывают книги,
стены, стекла
окна и самого мыслителя.
Самгин, протирая очки, осматривался: маленькая, без
окон, комната, похожая на приемную дантиста, обставленная мягкой мебелью
в чехлах серой парусины, посредине — круглый стол, на столе — альбомы, на
стенах — серые квадраты гравюр. Сквозь драпри цвета бордо на дверях
в соседнее помещение
в комнату втекает красноватый сумрак и запах духов, и где-то далеко,
в тишине звучит приглушенный голос Бердникова...