Неточные совпадения
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на
стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными
дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали
в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Почти
в одно и то же время вошли: хозяйка с освеженною прической и освеженным лицом из одной
двери и гости из другой
в большую гостиную с темными
стенами, пушистыми коврами и ярко освещенным столом, блестевшим под огнями
в свеч белизною скатерти, серебром самовара и прозрачным фарфором чайного прибора.
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх,
в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом
дверь и толстую старуху
в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!»
В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому
в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые
стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками
в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
Но прежде необходимо знать, что
в этой комнате было три стола: один письменный — перед диваном, другой ломберный — между окнами у
стены, третий угольный —
в углу, между
дверью в спальню и
дверью в необитаемый зал с инвалидною мебелью.
На другой
стене висели ландкарты, все почти изорванные, но искусно подклеенные рукою Карла Иваныча. На третьей
стене,
в середине которой была
дверь вниз, с одной стороны висели две линейки: одна — изрезанная, наша, другая — новенькая, собственная, употребляемая им более для поощрения, чем для линевания; с другой — черная доска, на которой кружками отмечались наши большие проступки и крестиками — маленькие. Налево от доски был угол,
в который нас ставили на колени.
Андрий уже было хотел идти прямо
в широкую дубовую
дверь, украшенную гербом и множеством резных украшений, но татарка дернула его за рукав и указала маленькую
дверь в боковой
стене.
Произошло это утром,
в десять часов.
В этот час утра,
в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой
стене и освещало угол подле
двери. У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень
в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика. Из полуотворенной
двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
На противоположной стороне,
в стене справа, была еще другая
дверь, всегда запертая наглухо.
По той же
стене, где была кровать, у самых
дверей в чужую квартиру, стоял простой тесовый стол, покрытый синенькою скатертью; около стола два плетеных стула.
Это была большая комната, но чрезвычайно низкая, единственная, отдававшаяся от Капернаумовых, запертая
дверь к которым находилась
в стене слева.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим:
дверь, наружная
дверь, из прихожей на лестницу, та самая,
в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь
стену же.
В углу,
в задней
стене, или, лучше сказать,
в перегородке, была запертая
дверь: там, далее, за перегородкой, должны были, стало быть, находиться еще какие-то комнаты.
В одно мгновение прошмыгнул он
в отворенную
дверь и притаился за
стеной, и было время: они уже стояли на самой площадке.
В большой комнате на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же стола; на одном из них бронзовый медведь держал
в лапах стержень лампы; на другом возвышался черный музыкальный ящик; около
стены, у
двери, прижалась фисгармония,
в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые
двери...
Здесь, на воздухе, выстрелы трещали громко, и после каждого хотелось тряхнуть головой, чтобы выбросить из уха сухой, надсадный звук. Было слышно и визгливое нытье летящих пуль. Самгин оглянулся назад —
двери сарая были открыты, задняя его
стена разобрана; пред широкой дырою на фоне голубоватого неба стояло голое дерево, —
в сарае никого не было.
Кутузов махнул рукой и пошел к
дверям под аркой
в толстой
стене, за ним двинулось еще несколько человек, а крики возрастали, становясь горячее, обиженней, и все чаще, настойчивее пробивался сквозь шум знакомо звонкий голосок Тагильского.
Нехаева жила
в меблированных комнатах, последняя
дверь в конце длинного коридора, его слабо освещало окно, полузакрытое каким-то шкафом, окно упиралось
в бурую, гладкую
стену, между стеклами окна и
стеною тяжело падал снег, серый, как пепел.
В стене с треском лопнули обои,
в щель приоткрытой
двери высунулось испуганное лицо свояченицы писателя.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У
стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около
двери,
в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных
в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к
стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из
дверей домов и становились
в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
«
В какие глупые положения попадаю», — подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись
двери, торопливо бегали белые фигуры сиделок, от
стены исходил запах лекарств,
в стекла окна торкался ветер.
В коридор вышел из палаты Макаров, развязывая на ходу завязки халата, взглянул на Клима, задумчиво спросил...
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя,
в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину
двери; у
стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У
двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между ног и сложив на эфесе очень красные кисти рук,
дверь закупоривали двое неподвижных понятых.
В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со
стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
Вышли
в коридор, остановились
в углу около большого шкафа, высоко
в стене было вырезано квадратное окно, из него на
двери шкафа падал свет и отчетливо был слышен голос Ловцова...
Толпа из бесформенной кучи перестроилась
в клин, острый конец его уперся
в стену хлебного магазина, и как раз на самом острие завертелся, точно ввертываясь
в дверь, красненький мужичок. Печник обернулся лицом к растянувшейся толпе, бросил на головы ее длинную веревку и закричал, грозя кулаком...
К вечеру она ухитрилась найти какого-то старичка, который взялся устроить похороны Анфимьевны. Старичок был неестественно живенький, легкий, с розовой, остренькой мордочкой,
в рамке седой, аккуратно подстриженной бородки, с мышиными глазками и птичьим носом. Руки его разлетались во все стороны, все трогали, щупали:
двери,
стены, сани, сбрую старой, унылой лошади. Старичок казался загримированным подростком, было
в нем нечто отталкивающее, фальшивое.
Когда назойливый стук
в дверь разбудил Самгина, черные шарики все еще мелькали
в глазах его, комнату наполнял холодный, невыносимо яркий свет зимнего дня, — света было так много, что он как будто расширил окно и раздвинул
стены. Накинув одеяло на плечи, Самгин открыл
дверь и,
в ответ на приветствие Дуняши, сказал...
Часовня примыкала к
стене дома Лидии,
в нижнем его этаже помещался «Магазин писчебумажных принадлежностей и кустарных изделий»; рядом с
дверью в магазин выступали на панель три каменные ступени, над ними —
дверь мореного дуба, без ручки, без скобы, посредине
двери медная дощечка с черными буквами: «Л. Т. Муромская».
Самгин попросил чаю и, закрыв
дверь кабинета, прислушался, — за окном топали и шаркали шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала
в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, — казалось, что дом отодвинулся с того места, где стоял.
Тотчас же
в стене лопнули обои, отлетел
в сторону квадратный их кусок, обнаружилась
дверь,
в комнату влез Денисов, сказал...
Самгин, протирая очки, осматривался: маленькая, без окон, комната, похожая на приемную дантиста, обставленная мягкой мебелью
в чехлах серой парусины, посредине — круглый стол, на столе — альбомы, на
стенах — серые квадраты гравюр. Сквозь драпри цвета бордо на
дверях в соседнее помещение
в комнату втекает красноватый сумрак и запах духов, и где-то далеко,
в тишине звучит приглушенный голос Бердникова...
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками
в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась
в них. Он зажег спичку, увидел
дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за
дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно у пьяного.
Белые
двери привели
в небольшую комнату с окнами на улицу и
в сад. Здесь жила женщина.
В углу,
в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за
дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на
стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Патрон повел глазами на маленькую
дверь в стене, налево от себя.
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на
дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла к барину. Она
в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со
стены снять, и что она
в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
— Как можно говорить, чего нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для дураков закон не писан. Мне самой и
в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на
стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за
дверь, но говор еще слышался с минуту за
дверью.
Обе затворенные
двери в эту комнату приходились по обоим концам одной и той же
стены.
Она была очень ярко убрана:
стены в ней, или, по-морскому, переборки, и
двери были красного дерева, пол, или палуба, устлана ковром; на окнах красные и зеленые драпри.
От нечего делать я оглядывал
стены и вдруг вижу: над
дверью что-то ползет, дальше на потолке тоже, над моей головой, кругом по
стенам,
в углах — везде. «Что это?» — спросил я слугу-португальца. Он отвечал мне что-то — я не понял. Я подошел ближе и разглядел, что это ящерицы, вершка
в полтора и два величиной. Они полезны
в домах, потому что истребляют насекомых.
Кое-как добрался я до своей каюты,
в которой не был со вчерашнего дня, отворил
дверь и не вошел — все эти термины теряют значение
в качку — был втиснут толчком
в каюту и старался удержаться на ногах, упираясь кулаками
в обе противоположные
стены.
Из просторных сеней с резными
дверями мы поднялись по деревянной, устланной циновками лестнице вверх,
в полумрачные от жалюзи комнаты, сообщающиеся круглыми
дверьми. Везде
стены и мебель тонкой резной работы, золоченые ширмы, длинные крытые галереи со всеми затеями утонченной роскоши; бронза, фарфор; по
стенам фигуры, арабески.
Двери камер были отперты, и несколько арестантов было
в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь к
стенам, проходили
в свои камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски провожая глазами начальство, останавливались у
дверей, помощник провел Нехлюдова через один коридор, подвел его к другому коридору налево, запертому железной
дверью.
Нехлюдов отворил
дверь и вошел
в небольшую камеру, слабо освещенную маленькой металлической лампочкой, низко стоявшей на нарах.
В камере было холодно и пахло неосевшей пылью, сыростью и табаком. Жестяная лампа ярко освещала находящихся около нее, но нары были
в тени, и по
стенам ходили колеблющиеся тени.
Тотчас же найдя
в ящике огромного стола, под отделом срочные,повестку,
в которой значилось, что
в суде надо было быть
в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о том, что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но, написав одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал другую — было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал
в стене пуговку.
В двери вошел
в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый с бакенбардами лакей.
Направо от диванчика была пробита
в стене небольшая
дверь, замаскированная коричневыми драпри.
Плохонький зал, переделанный из какой-то оранжереи, был скупо освещен десятком ламп; по
стенам висели безобразные гирлянды из еловой хвои, пересыпанной бумажными цветами. Эти гирлянды придавали всему залу похоронный характер. Около
стен, на вытертых диванчиках, цветной шпалерой разместились дамы;
в глубине,
в маленькой эстраде, заменявшей сцену, помещался оркестр; мужчины жались около
дверей. Десятка два пар кружились по залу, подымая облако едкой пыли.
От нечего делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки на
дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у
стены, картины, — все было необыкновенно изящно и подобрано с большим вкусом; каждая вещь была поставлена так, что рекомендовала сама себя с самой лучшей стороны и еще служила
в то же время необходимым фоном, объяснением и дополнением других вещей.
Ляховский сидел
в старом кожаном кресле, спиной к
дверям, но это не мешало ему видеть всякого входившего
в кабинет — стоило поднять глаза к зеркалу, которое висело против него на
стене.
С террасы стеклянная
дверь вела
в гостиную; а
в гостиной вот что представлялось любопытному взору наблюдателя: по углам изразцовые печи, кисленькое фортепьяно направо, заваленное рукописными нотами, диван, обитый полинялым голубым штофом с беловатыми разводами, круглый стол, две горки с фарфоровыми и бисерными игрушками екатерининского времени, на
стене известный портрет белокурой девицы с голубком на груди и закатившимися глазами, на столе ваза с свежими розами…
Он хотел сказать что-то, но только зашипел и, шаря руками вверху, внизу, по бокам, задыхаясь, с подгибавшимися коленками, перебрался из одного стойла
в другое…
в третье, почти доверху набитое сеном, толкнулся
в одну
стену,
в другую, упал, перекатился через голову, приподнялся и вдруг опрометью выбежал через полураскрытую
дверь на двор…