Неточные совпадения
В густом сосновом
бору, который широким кольцом охватывал город со всех
сторон, дымилось до десятка больших фабрик и заимок, а по течению Узловки раскинулись дачи местных богачей.
Мы миновали православное кладбище, поднявшись на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских исчезли за косогором… По
сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди,
в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то
в первый раз слушал шум соснового
бора…
А вот кстати,
в стороне от дороги, за сосновым
бором, значительно, впрочем, поредевшим, блеснули и золоченые главы одной из тихих обителей. Вдали, из-за леса, выдвинулось на простор темное плёсо монастырского озера. Я знал и этот монастырь, и это прекрасное, глубокое рыбное озеро! Какие водились
в нем лещи! и как я объедался ими
в годы моей юности! Вяленые, сушеные, копченые, жареные
в сметане, вареные и обсыпанные яйцами — во всех видах они были превосходны!
Маленький городок, куда ехали мои путники, стоял на судоходной реке и имел довольно красивые окрестности: по реке его тихо шли небольшие барки;
в стороне виднелись сосновый
бор и чье-то зеленеющее озимое поле.
Пришелец еще несколько секунд смотрел
в это лицо… Несмотря на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что на нем был американский пиджак и шляпа, было все-таки что-то
в этой фигуре, пробуждавшее воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась равнина, покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий
бор по
сторонам дороги и люди с такими же глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед скачущей тройкой…
Когда вследствие частых посещений буфета шум
в приемной увеличился, со всех
сторон поднялись голоса, обращавшиеся к Протасову с просьбой: «Дедушка, хрюкни!» Долго старик отнекивался, но наконец, остановившись посреди комнаты, стал с совершенным подсвистываньем
борова хрюкать, причем непонятным образом двигал и вращал своим огромным сферическим животом.
А весною, когда отец и мать, поднявшись с рассветом, уходят
в далекое поле на работу и оставляют его одного-одинехонького вместе с хилою и дряхлою старушонкой-бабушкой, столько же нуждающейся
в присмотре, сколько и трехлетние внучата ее, — о! тогда, выскочив из избы, несется он с воплем и криком вслед за ними, мчится во всю прыть маленьких своих ножек по взбороненной пашне, по жесткому, колючему валежнику; рубашонка его разрывается на части о пни и кустарники, а он бежит, бежит, чтоб прижаться скорее к матери… и вот сбивается запыхавшийся, усталый ребенок с дороги; он со страхом озирается кругом: всюду темень лесная, все глухо, дико; а вот уже и ночь скоро застигнет его… он мечется во все
стороны и все далее и далее уходит
в чащу
бора, где бог весть что с ним будет…
В полутораста верстах от ближней железнодорожной станции,
в стороне от всяких шоссейных и почтовых дорог, окруженная старинным сосновым Касимовским
бором, затерялась деревня Большая Курша.
Усадьба наша находится на высоком берегу быстрой речки, у так называемого быркого места, где вода шумит день и ночь; представьте же себе большой старый сад, уютные цветники, пасеку, огород, внизу река с кудрявым ивняком, который
в большую росу кажется немножко матовым, точно седеет, а по ту
сторону луг, за лугом на холме страшный, темный
бор.
Я перебрался через овраг и пошел перелеском. По ту
сторону Шелони, над
бором, тянулись ярко-золотые тучки, и сам
бор под ними казался мрачным и молчаливым. А кругом стоял тот смутный, непрерывный и веселый шум, которым днем и ночью полон воздух
в начале лета.
Солнце садилось за
бор. Тележка, звякая бубенчиками, медленно двигалась по глинистому гребню. Я сидел и сомнительно поглядывал на моего возницу. Направо, прямо из-под колес тележки, бежал вниз обрыв, а под ним весело струилась темноводная Шелонь; налево, также от самых колес, шел овраг, на дне его тянулась размытая весенними дождями глинистая дорога. Тележка переваливалась с боку на бок, наклонялась то над рекою, то над оврагом.
В какую
сторону предстояло нам свалиться?
Мы вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые волны мрачно и медленно вздымались, водная гладь казалась выпуклою. По ту
сторону озера нежно голубели далекие горы. На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как тоска.
В отрогах и на вершинах белел снег. Черные горы эти казались густо закопченными, и
боры на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает
в долго не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и
боры.
Лишь только стали они подъезжать к
бору, загрохотали пушки к
стороне московской,
в городе ударили
в набат и начали посады освещаться.
— О! Отлично! Идем. Тут недалеко, всего две версты лесом. Метель затихла. Шли просекой через сосновый
бор. Широкий дом на краю села, по четыре окна
в обе
стороны от крыльца. Ярко горела лампа-молния. Много народу.
В президиуме — председатель сельсовета, два приезжих студента (товарищи дивчины), другие. Выделялась старая деревенская баба
в полушубке, закутанная
в платок: сидела прямо и неподвижно, как идол, с испуганно-окаменевшим лицом.