Неточные совпадения
Пока оно было
в несчастном положении и соединялось с светлой закраиной аристократии для защиты своей веры, для завоевания своих прав, оно было исполнено величия и
поэзии. Но этого стало ненадолго, и Санчо Панса, завладев местом и запросто развалясь на просторе, дал себе полную волю и потерял свой народный юмор, свой здравый смысл; вульгарная
сторона его натуры взяла верх.
Грубая же, порочная
сторона в характере Зухина до такой степени заглушалась
в то время для меня той сильной
поэзией удальства, которую я предчувствовал
в нем, что она нисколько не неприятно действовала на меня.
Глумов (садится к столу). Эпиграммы
в сторону! Этот род
поэзии, кроме вреда, ничего не приносит автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.) Всю желчь, которая будет накипать
в душе, я буду сбывать
в этот дневник, а на устах останется только мед. Один,
в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и автором, и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение.
Не говорим пока о том, что следствием подобного обыкновения бывает идеализация
в хорошую и дурную
сторону, или просто говоря, преувеличение; потому что мы не говорили еще о значении искусства, и рано еще решать, недостаток или достоинство эта идеализация; скажем только, что вследствие постоянного приспособления характера людей к значению событий является
в поэзии монотонность, однообразны делаются лица и даже самые события; потому что от разности
в характерах действующих лиц и самые происшествия, существенно сходные, приобретали бы различный оттенок, как это бывает
в жизни, вечно разнообразной, вечно новой, между тем как
в поэтических произведениях очень часто приходится читать повторения.
Живопись, скульптура и музыка достигают;
поэзия не всегда может и не всегда должна слишком заботиться о пластичности подробностей: довольно и того, когда вообще,
в целом, произведение
поэзии пластично; излишние хлопоты о пластической отделке подробностей могут повредить единству целого, слишком рельефно очертив его части, и, что еще важнее, будут отвлекать внимание художника от существеннейших
сторон его дела.)
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие
стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся
поэзия и вся изображаемая
в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
С другой
стороны, он не должен рассказывать нам, что нашел
в исторических сказаниях, иначе это будет не роман, не произведение
поэзии, а прозаическая история.
Соединить эти два требования — внести
в историю свой вымысл, но вымысл этот основать на истории, вывести его из самого естественного хода событий, неразрывно связать его со всей нитью исторического рассказа и все это представить так, чтобы читатель видел пред собою, как живые личности, знакомые ему
в истории и изображенные здесь
в очаровании
поэзии, — со
стороны их частного быта и внутренних сокровенных дум и стремлений, — вот задача исторического романиста.
«Чего хотеть, чего желать? — пишет Толстой
в «Люцерне». — Вот она, со всех
сторон обступает тебя красота и
поэзия. Вдыхай ее
в себя широкими, полными глотками, насколько у тебя есть силы, наслаждайся, чего тебе еще надо! Все твое, все благо!»
Поэзия слов и томная арфа были не нужны
в этом собранье — и без арфы все были увлечены тем, что делали: все сидящие
в кружок египтянки что-то совсем тихо пели, подражая жужжанию летающего насекомого, — хозяин танцовщиц Сергий также тихо подыгрывал им на однострунном ребабе; а танцовщица, стоявшая
в средине круга подруг, содрогалась, беспокойно отгоняя то с той, то с другой
стороны подлетающую к ней осу…
[
В рассказах Ашинова было немало тем для
поэзии в оссиановском роде: так, я помню, как он однажды рассказывал об англичанине, который им будто привез «деньги от англичанки» и требовал, чтобы они ехали сним, а они «деньги приняли», а поехали
в свою
сторону, а англичанина повезли за собою и на остановках его «драли», пока он «не стерпел более» и они его «там и закопали».