Неточные совпадения
Я не пошел туда, а повернул вправо по ключику Ада, чтобы выйти
в один из верхних притоков соседней реки Кумуху, намереваясь по ней спуститься к морю.
В сумерки мы немного не дошли до водораздела и стали биваком
в густом
лесу.
Наконец появились предрассветные
сумерки. Туман сделался серовато-синим и хмурым. Деревья, кусты и трава на земле покрылись каплями росы. Угрюмый
лес дремал. Река казалась неподвижной и сонной. Тогда я залез
в свой комарник и крепко заснул.
Я так ушел
в свои думы, что совершенно забыл, зачем пришел сюда
в этот час
сумерек. Вдруг сильный шум послышался сзади меня. Я обернулся и увидел какое-то несуразное и горбатое животное с белыми ногами. Вытянув вперед свою большую голову, оно рысью бежало по
лесу. Я поднял ружье и стал целиться, но кто-то опередил меня. Раздался выстрел, и животное упало, сраженное пулей. Через минуту я увидел Дерсу, спускавшегося по кручам к тому месту, где упал зверь.
Немало трудностей доставил нам переход по затопленному
лесу.
В наносной илистой почве мулы вязли, падали и выбивались из сил. Только к
сумеркам нам удалось подойти к горам с правой стороны долины. Вьючные животные страшно измучились, но еще больше устали люди. К усталости присоединился озноб, и мы долго не могли согреться.
Перед
сумерками Дерсу ходил на охоту. Назад он вернулся с пустыми руками. Повесив ружье на сучок дерева, он сел к огню и заявил, что нашел что-то
в лесу, но забыл, как этот предмет называется по-русски.
Пустая юрта, видимо, часто служила охотникам для ночевок. Кругом нее весь сухой
лес давно уже был вырублен и пожжен. Дерсу это не смутило. Он ушел поглубже
в тайгу и издалека приволок сухой ясень. До самых
сумерек он таскал дрова, и я помогал ему, сколько мог. Зато всю ночь мы спали хорошо, не опасаясь за палатку и за одежду.
Несмотря на утомление и на недостаток продовольствия, все шли довольно бодро. Удачный маршрут через Сихотэ-Алинь, столь резкий переход от безжизненной тайги к живому
лесу и наконец тропка, на которую мы наткнулись, действовали на всех подбадривающим образом.
В сумерки мы дошли до пустой зверовой фанзы. Около нее был небольшой огород, на котором росли брюква, салат и лук.
Тазы. — Ловцы жемчуга. — Скрытность китайцев. — Лесная тропа. — Таз-охотник. —
Сумерки в лесу. — Пищуха. — Бурундук. — Встреча с медведем. — Гнус
Каким затерявшимся кажется человек среди этих скалистых гор, лишенных растительности! Незадолго до
сумерек мы взобрались на перевал, высота которого измеряется
в 1215 м. Я назвал его Скалистым. Отсюда, сверху, все представляется
в мелком масштабе: вековой
лес, растущий
в долине, кажется мелкой щетиной, а хвойные деревья — тоненькими иглами.
Долинный
лес иногда бывает так густ, что сквозь ветки его совершенно не видно неба. Внизу всегда царит полумрак, всегда прохладно и сыро. Утренний рассвет и вечерние
сумерки в лесу и
в местах открытых не совпадают по времени. Чуть только тучка закроет солнце,
лес сразу становится угрюмым, и погода кажется пасмурной. Зато
в ясный день освещенные солнцем стволы деревьев, ярко-зеленая листва, блестящая хвоя, цветы, мох и пестрые лишайники принимают декоративный вид.
Днем четвероногие обитатели тайги забиваются
в чащу, но перед
сумерками начинают подыматься со своих лежек. Сначала они бродят по опушкам
леса, а когда ночная мгла окутает землю, выходят пастись на поляны. Казаки не стали дожидаться
сумерек и пошли тотчас, как только развьючили лошадей и убрали седла. На биваке остались мы вдвоем с Дерсу.
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере того как разгорался костер, ярче освещались выступавшие из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная
в осыпях пищуха подняла было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась
в норку и больше не показывалась.
Паначев рассказывал, что расстояние от Загорной до Кокшаровки он налегке проходил
в один день. Правда, один день он считал от рассвета до
сумерек. А так как мы шли с вьюками довольно медленно, то рассчитывали этот путь сделать
в 2 суток, с одной только ночевкой
в лесу.
Всякая птица, от соловья до голубенького крошечного бесочка, горячо и торопливо поет свои вечерние песни, умолкая постепенно вместе с темнеющими
сумерками, которые
в лесу ложатся ранее и быстрее.
Он напугал меня не на шутку: ходя по
лесу в серый туманный день, я убил уже много зайцев и развесил их по сучьям, чтобы собрать после, вместе с другим охотником; от наступающих
сумерек становилось темно; вдруг вижу я огромное подобие белого зайца, сидящего на корточках,
в воздухе, как мне показалось, на аршин от земли.
Как-то
в этот день маршрут затянулся, и на бивак мы встали совсем
в сумерки. Остановились мы с правой стороны реки среди молодого ельника у подножья высокой скалы. Место мне показалось удобным: с одной стороны от ветра нас защищал берег, с другой —
лес, с третьей — молодой ельник.
Приходи во зеленый сад
в сумерки серые, когда сядет за
лес солнышко красное, и скажи: «Покажись мне, верный друг!» — и покажу я тебе свое лицо противное, свое тело безобразное.
В та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли
сумерки серые, опустилося за
лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал
в частых кустах, и не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала на дорогу без памяти.
Верст тридцать от Слободы, среди дремучего
леса, было топкое и непроходимое болото, которое народ прозвал Поганою Лужей. Много чудесного рассказывали про это место. Дровосеки боялись
в сумерки подходить к нему близко. Уверяли, что
в летние ночи над водою прыгали и резвились огоньки, души людей, убитых разбойниками и брошенных ими
в Поганую Лужу.
Взглянешь назад — корабельные мачты, как горелый
лес; поднимаешь глаза к небу — небо закопчено и еще закрыто этой настилкой воздушной дороги, от которой
в улице вечные
сумерки.
Но теперь эти вздохи становились все глубже, сильнее. Я ехал лесною тропой, и, хотя неба мне не было видно, но по тому, как хмурился
лес, я чувствовал, что над ним тихо подымается тяжелая туча. Время было не раннее. Между стволов кое-где пробивался еще косой луч заката, но
в чащах расползались уже мглистые
сумерки. К вечеру собиралась гроза.
Вода, преимущественно большая,
в поздние
сумерки и ранний рассвет, особенно
в ночное время, производит на человека такое же действие невольного страха, как и дремучий
лес.
Я уже говорил
в моих «Записках ружейного охотника», что
в больших
лесах, пересекаемых глубокими оврагами,
в тишине вечерних
сумерек и утреннего рассвета,
в безмолвии глубокой ночи крик зверя и птицы и даже голос человека изменяются и звучат другими, какими-то странными, неслыханными звуками; что ночью слышен не только тихий ход лисы или прыжки зайца, но даже шелест самых маленьких зверьков.
Надвинулись
сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что
в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди говорят, что
в лесах тогда деревья с места на место переходят и шумом ветвей меж собою беседы ведут… Сорви
в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
Узкая полоса дневного света тянулась над вершинами непроглядной лесной чащи, и хоть далеко еще было до вечера, а
в лесу было уж темно, как
в осенние
сумерки.
Окон
в зимнице не бывает, да их и незачем: люди бывают только ночью, дневного света им не надо, а чуть утро забрезжит, они уж
в лес лесовать и лесуют, пока не наступят глубокие
сумерки.
Незадолго до
сумерек тяжелая пелена туч, покрывавшая небо, разорвалась. Сквозь них пробился луч заходяшего солнца. Воздух, находившийся до сих пор
в состоянии покоя, вдруг пришел
в движение.
Лес зашумел, деревья ожили и закачались, стряхивая на землю дождевые капли.
A кругом нее уже теснился
лес, весь изрытый болотами, засеянный сплошь мелкими кустарниками, испещренный кочками и канавами на каждом шагу. Заметно намечались уже
в приближающихся медленными шагами бледных утренних осенних
сумерках деревья.
A впереди
лес, болотистый
лес, который они проскакали
в сумерки с тем же милым Игорем на лихом «венгерце». Но куда же и кто ее несет, несет прямо по направлению
леса и русских позиций?
Ни просвета, ни опоры, ни
в себе, ни под собою, вот что заглодало ее, точно предсмертная агония, когда она после припадка лежала уже на боку у той же сосны и смотрела
в чащу
леса, засиневшего от густых
сумерек.
Брама-Глинский (так он зовется по театру,
в паспорте же он значится Гуськовым) отошел к окну, заложил руки
в карманы и стал глядеть на улицу. Перед его глазами расстилалась громадная пустошь, огороженная серым забором, вдоль которого тянулся целый
лес прошлогоднего репейника. За пустошью темнела чья-то заброшенная фабрика с наглухо забитыми окнами. Около трубы кружилась запоздавшая галка. Вся эта скучная, безжизненная картина начинала уже подергиваться вечерними
сумерками.
Теперь, к ночи, трава и
лес пахли еще сильнее, и сходившие люди уже не казались такими смешными и тяжелыми: прозрачные
сумерки точно окрылили их, и две женщины
в светлых платьях, казалось, не пошли, а полетели, как лебеди.
Назади остались степи, местность становилась гористою. Вместо маленьких, корявых березок кругом высились могучие, сплошные
леса. Таежные сосны сурово и сухо шумели под ветром, и осина, красавица осени, сверкала средь темной хвои нежным золотом, пурпуром и багрянцем. У железнодорожных мостиков и на каждой версте стояли охранники-часовые,
в сумерках их одинокие фигуры темнели среди глухой чащи тайги.
На полях и
в лесу уже ложились серые тени летних
сумерек. Вдоль берега лесного пруда беспокойно двигалась взад и вперед женская фигура, закутанная
в теплый плащ.
Были осенние
сумерки, слякоть. Лелька, забыв пообедать, ушла далеко
в лес. Капельки висели на иглах сосен, туман закутывал чащу. Лелька бродила и улыбалась, и недоумевала. Что такое? Что она такого особенного делала, за что такая небывалая, огромная честь? Останавливалась с застывшею на лице улыбкою, пожимала плечами, разражалась смехом и опять без дороги шла через чащу
леса, обдававшую ее брызгами.
Когда наступило лето, она снова начала на целые дни уходить
в лес и поле, возвращалась
в сумерки и поджидала у калитки, когда приедет с сенокоса о. Василий.