Неточные совпадения
— Пожалуйста, — согласился жандарм и заворчал: —
На тысячу триста
человек прислали четыре мешка, а
в них десять пудов, не больше. Деятели… Третьи
сутки народ без хлеба.
Романтики, глядя
на крепости обоих берегов, припоминали могилу Гамлета; более положительные
люди рассуждали о несправедливости зундских пошлин, самые положительные — о необходимости запастись свежею провизией, а все вообще мечтали съехать
на сутки на берег, ступить ногой
в Данию, обегать Копенгаген, взглянуть
на физиономию города,
на картину
людей, быта, немного расправить ноги после качки, поесть свежих устриц.
В остолбенении стоял он, недоумевая, как мог он,
человек все же умный, поддаться
на такую глупость, втюриться
в этакое приключение и продолжать все это почти целые
сутки, возиться с этим Лягавым, мочить ему голову… «Ну, пьян
человек, пьян до чертиков и будет пить запоем еще неделю — чего же тут ждать?
Ермолай был
человек престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говорлив, рассеян и неловок с виду; сильно любил выпить, не уживался
на месте,
на ходу шмыгал ногами и переваливался с боку
на бок — и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал верст пятьдесят
в сутки.
В сахалинской тайге, где
на каждом шагу приходится преодолевать горы валежного леса, жесткий, путающийся
в ногах багульник или бамбук, тонуть по пояс
в болотах и ручьях, отмахиваться от ужасной мошки, — даже вольные сытые ходоки делают не больше 8 верст
в сутки,
человек же, истощенный тюрьмой, питающийся
в тайге гнилушками с солью и не знающий, где север, а где юг, не делает
в общем и 3–5 верст.
Жиру этой перепелки приписывает он странное свойство: производить
на несколько часов, или даже
на сутки, ломоту и легкие судороги
в руках, ногах и во всем теле того
человека, который ее усердно покушал.
— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь
в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль за одна ночь и вместо этого взяль девушка еще
на одна день и еще
на одна ночь. Also [Стало быть (нем.)], вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы отпускаем девочка
на ночь, мы берем десять рублей, а за
сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой
человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
Приехавши из губернского города
в Воплино, Утробин двое
суток сряду проспал непробудным сном. Проснувшись, он увидел
на столе письмо от сына, который тоже извещал о предстоящей катастрофе и писал:"Самое лучшее теперь, милый папаша, — это переселить крестьян
на неудобную землю, вроде песков: так, по крайней мере, все дальновидные
люди здесь думают".
Василий Иваныч выглядел джентльменом: одет был щеголевато, лицо имел чистое, матовое, доказывавшее, что периодическое омовение уже вошло
в его привычки; напротив того, Павел Матвеич глядел замарашкой: одет был неряшливо,
в белье рыжеватого цвета, лицо имел пористое, покрытое противною маслянистою слизью, как у
человека, который несколько
суток сряду спал, лежа
в тарантасе,
на протухлой подушке.
Манера Юлии Михайловны состояла
в презрительном молчании,
на час,
на два,
на сутки, и чуть ли не
на трое
суток, —
в молчании во что бы ни стало, что бы он там ни говорил, что бы ни делал, даже если бы полез
в окошко броситься из третьего этажа, — манера нестерпимая для чувствительного
человека!
И потому как
человеку, пойманному среди бела дня
в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся
на грабимого им
человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что
люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли,
на которой они живут, не любят работать под землей,
в воде,
в пекле, по 10—14 часов
в сутки и по ночам
на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Я уже труп недвижимый, а не
человек; ты знаешь, что Калмык двадцать раз
в сутки должен меня ворочать с боку
на бок; заменить его никто не может.
Он, например, нашел, что
человек может, без непосредственного вреда для себя, работать пятнадцать часов
в сутки и
на этом расчете основывает свои требования от
людей, которые у него работают.
«sauvez les lettres», бросилась по ступеням
в сад. Там, пробежав насколько хватило сил, она упала совершенно обгоревшая, и несколько времени спустя
на крики сестры прибежали
люди и отнесли ее
в спальню. Всякая медицинская помощь оказалась излишней, и бедняжка, протомясь четверо
суток, спрашивала — можно ли
на кресте страдать более, чем она?»
Систему воспитания он имел свою, и довольно правильную: он полагал, что всякий
человек до десяти лет должен быть
на руках матери и воспитываться материально, то есть спать часов по двадцати
в сутки, поедать неимоверное количество картофеля и для укрепления тела поиграть полчаса
в сутки мячиком или
в кегли,
на одиннадцатом году поступить к родителю или наставнику, под ферулой которого обязан выучить полупудовые грамматики и лексиконы древнего мира и десятка три всякого рода учебников; после этого, лет
в восемнадцать, с появлением страстей, поступить
в какой-нибудь германский университет, для того чтобы приобресть факультетское воспитание и насладиться жизнию.
И с сознанием этим, да еще с болью физической, да еще с ужасом надо было ложиться
в постель и часто не спать от боли большую часть ночи. А
на утро надо было опять вставать, одеваться, ехать
в суд, говорить, писать, а если и не ехать, дома быть с теми же двадцатью четырьмя часами
в сутках, из которых каждый был мучением. И жить так
на краю погибели надо было одному, без одного
человека, который бы понял и пожалел его.
Дома меня ожидали недоумение и, пожалуй, насмешки жены, унылый верхний этаж и мое беспокойство, но это
в мои годы все-таки легче и как-то роднее, чем ехать двое
суток с чужими
людьми в Петербург, где я каждую минуту сознавал бы, что жизнь моя никому и ни
на что не нужна и приближается к концу.
Матрена. Вестимо, что уж не по голове гладил, только то, что битье тоже битью бывает розь;
в этаком азарте
человек, не ровен тоже час, как и ударит…
В те поры, не утерпевши материнским сердцем своим, вбежала
в избу-то, гляжу, он сидит
на лавке и пена у рту, а она уж
в постелю повалилась: шлык
на стороне, коса растрепана и лицо закрыто!.. Другие
сутки вот лежит с той поры, словечка не промолвит, только и сказала, чтоб зыбку с ребенком к ней из горенки снесли, чтоб и его-то с голоду не уморить…
В 1800-х годах,
в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось
в наше время, —
в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая
в Петербург
в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь
суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили
в пожарские котлеты,
в валдайские колокольчики и бублики, — когда
в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати
человек,
на балах
в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, —
в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, —
в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
— Да, плохо нас везут, — сказал какой-то военный, — а все спасибо им, — лучше, чем
на конях.
На конях
в сутки бы не доехали, а тут завтра к утру будем и завтра назад можно. Должностным
людям то удобство, что завтра с родными повидаешься, а послезавтра и опять к службе.
Письмо было из губернаторской канцелярии. Нужный и осторожный правитель ее через третьи
сутки уведомлял щедрую Манефу, что для осмотра Оленевских обителей едет из Петербурга особый чиновник,
в генеральском чине, с большими полномочиями, и что к такому
человеку апостольских повелений применять нельзя…
В конце письма сказано, чтоб страшного гостя ждали
на днях.
Плата непременно предвиделась большая, потому что первый номер во всякой гостинице считается «козырной» и не роскошный
человек там не останавливается; а
в нашей гостинице цена за первый номер полагалась
в сутки, по-нынешнему, пятнадцать рублей, а по-тогдашнему счету
на ассигнации — пятьдесят два с полтиною, и кто тут стоял, звали его Козырем.
Это значит: настой двухсот граммов воды
на восьми граммах наперстянки, а восклицательные знаки, по требованию закона, предназначены для аптекаря: высшее количество листьев наперстянки, которое можно
в течение
суток без вреда дать
человеку, определяется
в 0,6 грамма; так вот, восклицательные знаки и уведомляют аптекаря, что, прописав мою чудовищную дозу, я не описался, а действовал вполне сознательно…
Как
человеку, пойманному среди бела дня
в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он не знал того, что грабимый им
человек не желал отдать ему свой кошелек, так и богатым
людям нашего мира, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что они не знали того, что те
люди рабочего народа, которые вынуждены работать под землей,
в воде, пекле по 10—14 часов
в сутки и по ночам
на разных фабриках и заводах, работают такую мучительную работу потому, что только при такой работе богатые
люди дают им возможность существования.
Прошло еще трое
суток.
На людей было страшно смотреть. Они сильно исхудали и походили
на тяжелых тифознобольных. Лица стали землистого цвета, сквозь кожу явственно выступали очертания черепа. Мошка тучами вилась над не встававшими с земли
людьми. Я и Дзюль старались поддерживать огонь, раскладывая дымокуры с наветренной стороны. Наконец свалился с ног Чжан-Бао. Я тоже чувствовал упадок сил; ноги так дрожали
в коленях, что я не мог перешагнуть через валежину и должен был обходить стороною.
В камере сидело пять женщин. Жена и дочь бежавшего начальника уездной милиции при белых. Две дамы,
на которых донесла их прислуга, что они ругали большевиков. И седая женщина с одутловатым лицом, приютившая Катю
в первую ночь, — жена директора одного из частных банков. С нею случилась странная история. Однажды,
в отсутствие мужа, к ней пришли два молодых
человека, отозвали ее
в отдельную комнату и сообщили, что они — офицеры, что большевики их разыскивают для расстрела, и умоляли дать им приют
на сутки.
Мать не видала она больше
суток.
В эти сорок часов и решилась судьба ее. Ей уже не уйти от своей страсти… «Вася» взял ее всю. Только при муже или
на людях она еще сдерживает себя, а чуть осталась одна — все
в ней затрепещет,
в голове — пожар, безумные слова толпятся
на губах, хочется целовать мантилью, шляпку,
в которой она была там, наверху, у памятника.
Доктор был бледен и покачивался, и заметно было, что если он только приляжет — он заснет
на несколько
суток кряду. И подо мною подгибались ноги, и я уверен, что я заснул, пока мы шли, — так внезапно и неожиданно, неизвестно откуда, вырос перед нами ряд черных силуэтов паровоз и вагоны. Возле них медленно и молча бродили какие-то
люди, едва видимые
в потемках. Ни
на паровозе, ни
в вагонах не было ни одного фонаря, и только от закрытого поддувала
на полотно ложился красноватый неяркий свет.
На четвертые
сутки Александр Васильевич уже был
в Слониме, пройдя более 200 верст.
Человек полтораста от усталости остались
в тылу, но Суворову некогда было их дожидаться.
Рассказывали также об игрище, которое готовили
в Питере, о диковинных
людях, похожих
на зверей, привезенных туда, о слонах, верблюдах, ослах и прочих разнородных животных,
на которых будут возиться эти
люди по городу, и даже о ледяном доме, о котором молва успела уже прокрасться
в одни
сутки из дворца
в хижины.