Неточные совпадения
Кончив завтрак, он по одной
таблице припоминает, какое число и какой
день сегодня, справляется, что делать, берет машинку, которая сама делает выкладки: припоминать и считать
в голове неудобно.
Кажется, честность, справедливость, сострадание добываются как каменный уголь, так что
в статистических
таблицах можно, рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей, показывать, что вот таким-то законом для той провинции или колонии добыто столько-то правосудия или для такого
дела подбавлено
в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п.
Это
дело казалось безмерно трудным всей канцелярии; оно было просто невозможно; но на это никто не обратил внимания, хлопотали о том, чтоб не было выговора. Я обещал Аленицыну приготовить введение и начало, очерки
таблиц с красноречивыми отметками, с иностранными словами, с цитатами и поразительными выводами — если он разрешит мне этим тяжелым трудом заниматься дома, а не
в канцелярии. Аленицын переговорил с Тюфяевым и согласился.
Министерство внутренних
дел было тогда
в припадке статистики; оно велело везде завести комитеты и разослало такие программы, которые вряд возможно ли было бы исполнить где-нибудь
в Бельгии или Швейцарии; при этом всякие вычурные
таблицы с maximum и minimum, с средними числами и разными выводами из десятилетних сложностей (составленными по сведениям, которые за год перед тем не собирались!), с нравственными отметками и метеорологическими замечаниями.
Помещение дорогое, расходы огромные, но число членов росло не по
дням, а по часам. Для поступления
в действительные члены явился новый термин: «общественный деятель». Это было очень почтенно и модно и даже иногда заменяло все.
В баллотировочной
таблице стояло: «…такой-то, общественный деятель», — и выборы обеспечены.
В члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого стажа.
— Ах, какая забавная эта одна добрая мать, — повторял Пепко, натягивая на себя одеяло. — Она все еще видит во мне ребенка… Хорош ребеночек!.. Кстати, вот что, любезный друг Василий Иваныч: с завтрашнего
дня я устраиваю революцию — пьянство прочь, шатанье всякое прочь, вообще беспорядочность. У меня уже составлена такая
таблица, некоторый проспект жизни: встаем
в семь часов утра, до восьми умыванье, чай и краткая беседа, затем до двух часов лекции, вообще занятия, затем обед…
Когда я вошел
в музей профессора, Изборского окружала кучка студентов. Изборский был высок, и его глаза то и
дело сверкали над головами молодежи. Рядом с ним стоял Крестовоздвиженский, и они о чем-то спорили. Студент нападал. Профессор защищался. Студенты, по крайней мере те, кто вмешивался изредка
в спор, были на стороне Крестовоздвиженского. Я не сразу вслушался, что говорил Крестовоздвиженский, и стал рассматривать
таблицы,
в ожидании предстоявшей лекции.
Дня через два мы принялись с Ферапонтовым за латынь. Оказалось, что
в этом
деле он гораздо дальше меня ушел. Знания входили туго
в его голову, но, раз уже попавши туда, никогда оттуда не выскакивали: все знакомые ему слова он помнил точнейшим образом, во всех их значениях;
таблицы склонений, спряжений, все исключения были у него как на ладони.
— Постой. Еще успеем разочароваться. Это во второй строке сверху, значит, выигрыш
в 75000. Это не деньги, а сила, капитал! И вдруг я погляжу сейчас
в таблицу, а там — 26! А? Послушай, а что если мы
в самом
деле выиграли?
Однажды, на другой
день тиража, просматривая
в конторе
таблицу выигрышей, Павел Петрович был поражен: на билет Марфы Силантьевны пал главный выигрыш
в двести тысяч.