Неточные совпадения
Всё, что он видел
в окно кареты, всё
в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие
в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания
заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые
тени, падавшие от домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
Мы шли
в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за
забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то.
В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной на другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
Глаза разбегались у нас, и мы не знали, на что смотреть: на пешеходов ли, спешивших, с маленькими лошадками и клажей на них, из столицы и
в столицу; на дальнюю ли гору, которая мягкой зеленой покатостью манила войти на нее и посидеть под кедрами; солнце ярко выставляло ее напоказ, а тут же рядом пряталась
в прохладной
тени долина с огороженными высоким
забором хижинами, почти совсем закрытыми ветвями.
Мы шли, шли
в темноте, а проклятые улицы не кончались: все
заборы да сады. Ликейцы, как
тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали
в открытое море.
Только собаки да свиньи лежат кое-где у
забора в тени.
У
забора,
в тени деревьев, сняв фуражки, стояли два мальчика-реалиста над присевшим перед ними на коленки морожеником.
Часу
в одиннадцатом
в конце пустой улицы послышалось тихое дребезжание извозчичьих дрожек. Утлый экипаж долго полз по немощеной улице и, не доезжая нескольких сажен до дома, занятого гражданами, остановился
в тени, падавшей от высокого деревянного
забора.
Ромашов зажмурил глаза и съежился. Ему казалось, что если он сейчас пошевелится, то все сидящие
в столовой заметят это и высунутся из окон. Так простоял он минуту или две. Потом, стараясь дышать как можно тише, сгорбившись и спрятав голову
в плечи, он на цыпочках двинулся вдоль стены, прошел, все ускоряя шаг, до ворот и, быстро перебежав освещенную луной улицу, скрылся
в густой
тени противоположного
забора.
Ромашов долго кружил
в этот вечер по городу, держась все время теневых сторон, но почти не сознавая, по каким улицам он идет. Раз он остановился против дома Николаевых, который ярко белел
в лунном свете, холодно, глянцевито и странно сияя своей зеленой металлической крышей. Улица была мертвенно тиха, безлюдна и казалась незнакомой. Прямые четкие
тени от домов и
заборов резко делили мостовую пополам — одна половина была совсем черная, а другая масляно блестела гладким, круглым булыжником.
А уж при лунном свете я решительно не мог не вставать с постели и не ложиться на окно
в палисадник и, вглядываясь
в освещенную крышу Шапошникова дома, и стройную колокольню нашего прихода, и
в вечернюю
тень забора и куста, ложившуюся на дорожку садика, не мог не просиживать так долго, что потом просыпался с трудом только
в десять часов утра.
Тихими ночами мне больше нравилось ходить по городу, из улицы
в улицу, забираясь
в самые глухие углы. Бывало, идешь — точно на крыльях несешься; один, как луна
в небе; перед тобою ползет твоя
тень, гасит искры света на снегу, смешно тычется
в тумбы,
в заборы. Посредине улицы шагает ночной сторож, с трещоткой
в руках,
в тяжелом тулупе, рядом с ним — трясется собака.
Город был насыщен зноем,
заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием,
в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над
заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые
тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Ночь была лунная,
в густом монастырском саду, покрытом
тенями, лежала дремотная тишина; вдруг одна
тень зашевелилась, зашуршала травою и — чёрная, покачиваясь, подошла к
забору.
Потом он долго, до света, сидел, держа
в руках лист бумаги, усеянный мелкими точками букв, они сливались
в чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда небо стало каким-то светло-зелёным,
в саду проснулись птицы, а от
забора и деревьев поползли
тени, точно утро, спугнув, прогоняло остатки не успевшей спрятаться ночи, — он медленно, строку за строкой стал разбирать многословное письмо.
Солнце пекло смертно. Пылища какая-то белая, мелкая, как мука, слепит глаза по пустым немощеным улицам, где на
заборах и крышах сидят вороны. Никогошеньки. Окна от жары завешены. Кое-где
в тени возле стен отлеживаются
в пыли оборванцы.
Переулок был весь
в садах, и у
заборов росли липы, бросавшие теперь при луне широкую
тень, так что
заборы и ворота на одной стороне совершенно утопали
в потемках; слышался оттуда шепот женских голосов, сдержанный смех, и кто-то тихо-тихо играл на балалайке.
Жуткое чувство страха охватило парня; он вздрогнул и быстро оглянулся вокруг. На улице было пустынно и тихо; темные окна домов тускло смотрели
в сумрак ночи, и по стенам, по
заборам следом за Фомой двигалась его
тень.
Лента странных впечатлений быстро опутывала сердце, мешая понять то, что происходит. Климков незаметно ушёл домой, унося с собою предчувствие близкой беды. Она уже притаилась где-то, протягивает к нему неотразимые руки, наливая сердце новым страхом. Климков старался идти
в тени, ближе к
заборам, вспоминая тревожные лица, возбуждённые голоса, бессвязный говор о смерти, о крови, о широких могилах, куда, точно мусор, сваливались десятки трупов.
И, придерживаясь за
забор, опираясь на палку, Носков начал медленно переставлять кривые ноги, удаляясь прочь от огородов,
в сторону тёмных домиков окраины, шёл и как бы разгонял холодные
тени облаков, а отойдя шагов десять, позвал негромко...
Он смотрел вслед охотнику до поры, пока тот не исчез
в ночных
тенях. Как будто всё было просто и понятно: Носков напал с явной целью — ограбить, Яков выстрелил
в него, а затем начиналось что-то тревожно-запутанное, похожее на дурной сон. Необыкновенно идёт Носков вдоль
забора, и необыкновенно густыми лохмотьями ползут за ним
тени; Яков впервые видел, чтоб
тени так тяжко тащились за человеком.
Однажды, погружась
в мечтанье,
Сидел он позднею порой;
На темном своде без сиянья
Бесцветный месяц молодой
Стоял, и луч дрожащий, бледный
Лежал на зелени холмов,
И
тени шаткие дерев
Как призраки на крыше бедной
Черкесской сакли прилегли.
В ней огонек уже зажгли,
Краснея он
в лампаде медной
Чуть освещал большой
забор…
Всё спит: холмы, река и бор.
В увлечении беседы редкая из присутствующих замечала, как прибрежные ветлы постепенно окутывались
тенью и
в то же время все ярче и ярче разгорался закат; как нежданно вырывался из-за угла соседней дачи косой луч солнца; как внезапно охваченные им макушки ветел и края
заборов отражались вместе с облаком
в уснувшей воде и как, одновременно с этим, над водою и
в теплом воздухе появлялись беспокойно движущиеся сверху вниз полчища комаров, обещавшие такую же хорошую погоду и на завтрашний день.
Золотая ночь! Тишина, свет, аромат и благотворная, оживляющая теплота. Далеко за оврагом, позади сада, кто-то завел звучную песню; под
забором в густом черемушнике щелкнул и громко заколотил соловей;
в клетке на высоком шесте забредил сонный перепел, и жирная лошадь томно вздохнула за стенкой конюшни, а по выгону за садовым
забором пронеслась без всякого шума веселая стая собак и исчезла
в безобразной, черной
тени полуразвалившихся, старых соляных магазинов.
В нем не переводилась лихорадка и была топкая грязь даже летом, особенно под
заборами, над которыми сгибались старые вербы, дававшие широкую
тень.
Этапный двор казался угрюм и неприветлив. Ровная с прибитой пылью площадка замыкалась
забором. Столбы частокола, поднявшись рядами, встали угрюмой
тенью между взглядом и просторною далью. Зубчатый гребень как-то сурово рисовался на темной синеве ночного неба. Двор казался какой-то коробкой…
в тени смутно виднелся ворот колодца и еще неясные очертания каких-то предметов. Глухое бормотание и дыхание спящих арестантов неслись из открытых окон…
Конечно, никого чужого не было
в этом саду, да и не могло быть, так как единственная калитка
в заборе давно уже была наглухо заколочена и попасть
в сад можно было только через дом, — а
в дом никого не впускали крепко запертые наружные двери. Никого не видели печальные очи пленной молодой госпожи. Только резкие
тени неподвижно лежали на песке расчищенных дорожек, да деревья с блеклою от зноя листвою изнывали
в неподвижном безмолвии завороженной своей жизни, да цветы благоухали пряным и раздражающим ароматом.
А послезавтра
в восемь приходи
На монастырь и стань там у
забораИ на калитку с улицы гляди —
Хоть на часок уйду из-под надзора, —
Стой там
в тени и терпеливо жди.
Как восемь станет бить, приду я скоро.
Недаром злые видела я сны!
Но верь ты мне, мы будем спасены».
На дворе
в это время стояли человеконенавистные дни октября: ночью мокрая вьюга и изморозь, днем ливень, и
в промежутках тяжелая серая мгла; грязь и мощеных, и немощеных улиц растворилась и топила и пешего, и конного. Мокрые
заборы, мокрые крыши и запотелые окна словно плакали, а осклизшие деревья садов, доставлявших летом столько приятной
тени своею зеленью, теперь беспокойно качались и, скрипя на корнях, хлестали черными ветвями по стеклам не закрытых ставнями окон и наводили уныние.
Я уже три дня
в Чемеровке. Вот оно, это грозное Заречье!.. Через горки и овраги бегут улицы, заросшие веселой муравкой. Сады без конца.
В тени кленов и лозин ютятся вросшие
в землю трехоконные домики, крытые почернелым тесом. Днем на улицах тишина мертвая, солнце жжет; из раскрытых окон доносится стук токарных станков и лязг стали; под
заборами босые ребята играют
в лодыжки. Изредка пробредет к реке, с простынею на плече, отставной чиновник или семинарист.
Далеко около
забора в кружевной
тени, какую бросали на траву молодые липы, бродила кухарка Дарья и собирала щавель для зеленых щей…
Яков Потапович не ошибся: она не решилась вернуться
в дом князя Василия, а, убежав с места побоища, притаилась
в кустах у
забора княжеского сада. Кусты были густы, несмотря на то, что были лишены листвы; кроме того, от высокого
забора падала
тень, скрывавшая ее от посторонних взоров. Она же сама видела все.