Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская семья,
Поймет, что ни
работоюНи вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабаком самим
Еще народу русскому
Пределы не поставлены:
Пред ним широкий путь.
Когда изменят пахарю
Поля старозапашные,
Клочки
в лесных окраинах
Он пробует пахать.
Работы тут достаточно.
Зато полоски новые
Дают без удобрения
Обильный урожай.
Такая почва добрая —
Душа народа русского…
О сеятель! приди!..
В работу полагаю я,
Всю
в деточек любовь!
Жалеть — жалей умеючи,
На мерочку господскую
Крестьянина не мерь!
Не белоручки нежные,
А люди мы великие
В работе и
в гульбе!..
В работу муж отправился,
Молчать, терпеть советовал...
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по лесу…
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А
в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
Платили им молодчики,
По мере сил,
работою,
По их делишкам хлопоты
Справляли
в городу.
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? —
Сказал бурмистр с досадою. —
Не
в их руках мы, что ль?..
Придет пора последняя:
Заедем все
в ухаб,
Не выедем никак,
В кромешный ад провалимся,
Так ждет и там крестьянина
Работа на господ...
Что шаг, то натыкалися
Крестьяне на диковину:
Особая и странная
Работа всюду шла.
Один дворовый мучился
У двери: ручки медные
Отвинчивал; другой
Нес изразцы какие-то.
«Наковырял, Егорушка?» —
Окликнули с пруда.
В саду ребята яблоню
Качали. — Мало, дяденька!
Теперь они осталися
Уж только наверху,
А было их до пропасти!
Разделенные на отряды (
в каждом уже с вечера был назначен особый урядник и особый шпион), они разом на всех пунктах начали
работу разрушения.
Дети, которые при рождении оказываются не обещающими быть твердыми
в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для
работ тоже могут быть умерщвляемы, но только
в таком случае, если, по соображениям околоточных надзирателей,
в общей экономии наличных сил города чувствуется излишек.
До первых чисел июля все шло самым лучшим образом. Перепадали дожди, и притом такие тихие, теплые и благовременные, что все растущее с неимоверною быстротой поднималось
в росте, наливалось и зрело, словно волшебством двинутое из недр земли. Но потом началась жара и сухмень, что также было весьма благоприятно, потому что наступала рабочая пора. Граждане радовались, надеялись на обильный урожай и спешили с
работами.
Хотя, по первоначальному проекту Угрюм-Бурчеева, праздники должны были отличаться от будней только тем, что
в эти дни жителям вместо
работ предоставлялось заниматься усиленной маршировкой, но на этот раз бдительный градоначальник оплошал.
На другой день, с утра, погода чуть-чуть закуражилась; но так как
работа была спешная (зачиналось жнитво), то все отправились
в поле.
Чистились, подтягивались, проходили через все манежи, строились
в каре, разводились по
работам и проч.
По принятии пищи, выстраиваются на площади
в каре и оттуда, под предводительством командиров, повзводно разводятся на общественные
работы.
После краткого отдыха, состоящего
в маршировке, люди снова строятся и прежним порядком разводятся на
работы впредь до солнечного заката.
В каждом доме находится по экземпляру каждого полезного животного мужеского и женского пола, которые обязаны, во-первых, исполнять свойственные им
работы и, во-вторых, — размножаться.
Появлялись новые партии рабочих, которые, как цвет папоротника, где-то таинственно нарастали, чтобы немедленно же исчезнуть
в пучине водоворота. Наконец привели и предводителя, который один
в целом городе считал себя свободным от
работ, и стали толкать его
в реку. Однако предводитель пошел не сразу, но протестовал и сослался на какие-то права.
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как
работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом;
в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую
в весеннее время водой. Бред продолжался.
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и
в нижнем этаже красили,
в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли
в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили
работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
С вечера Константин Левин пошел
в контору, сделал распоряжение о
работах и послал по деревням вызвать на завтра косцов, с тем чтобы косить Калиновый луг, самый большой и лучший.
Но начались дожди, не дававшие убрать оставшиеся
в поле хлеба и картофель, и остановили все
работы и даже поставку пшеницы.
Но он ясно видел теперь (
работа его над книгой о сельском хозяйстве,
в котором главным элементом хозяйства должен был быть работник, много помогла ему
в этом), — он ясно видел теперь, что то хозяйство, которое он вел, была только жестокая и упорная борьба между им и работниками,
в которой на одной стороне, на его стороне, было постоянное напряженное стремление переделать всё на считаемый лучшим образец, на другой же стороне — естественный порядок вещей.
Михайлов продал Вронскому свою картинку и согласился делать портрет Анны.
В назначенный день он пришел и начал
работу.
Не понимая, что это и откуда,
в середине
работы он вдруг испытал приятное ощущение холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на небо во время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и шел крупный дождь. Одни мужики пошли к кафтанам и надели их; другие, точно так же как Левин, только радостно пожимали плечами под приятным освежением.
Проснувшись поздно на другой день после скачек, Вронский, не бреясь и не купаясь, оделся
в китель и, разложив на столе деньги, счеты, письма, принялся за
работу. Петрицкий, зная, что
в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел, не мешая ему.
Упоминание Агафьи Михайловны о том самом, о чем он только что думал, огорчило и оскорбило его. Левин нахмурился и, не отвечая ей, сел опять за свою
работу, повторив себе всё то, что он думал о значении этой
работы. Изредка только он прислушивался
в тишине к звуку спиц Агафьи Михайловны и, вспоминая то, о чем он не хотел вспоминать, опять морщился.
— Как быстро идет у вас
работа! — сказал Свияжский. — Когда я был
в последний раз, еще крыши не было.
Анна, забывшая за
работой укладки внутреннюю тревогу, укладывала, стоя пред столом
в своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка обратила ее внимание на стук подъезжающего экипажа.
Было то время, когда
в сельской
работе наступает короткая передышка пред началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы народа уборки. Урожай был прекрасный, и стояли ясные, жаркие летние дни с росистыми короткими ночами.
Левин читал Катавасову некоторые места из своего сочинения, и они понравились ему. Вчера, встретив Левина на публичной лекции, Катавасов сказал ему, что известный Метров, которого статья так понравилась Левину, находится
в Москве и очень заинтересован тем, что ему сказал Катавасов о
работе Левина, и что Метров будет у него завтра
в одиннадцать часов и очень рад познакомиться с ним.
Когда ребенок был убран и превращен
в твердую куколку, Лизавета Петровна перекачнула его, как бы гордясь своею
работой, и отстранилась, чтобы Левин мог видеть сына во всей его красоте.
После наряда, то есть распоряжений по
работам завтрашнего дня, и приема всех мужиков, имевших до него дела, Левин пошел
в кабинет и сел за
работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась на своем месте.
Художник Михайлов, как и всегда, был за
работой, когда ему принесли карточки графа Вронского и Голенищева. Утро он работал
в студии над большою картиной. Придя к себе, он рассердился на жену за то, что она не умела обойтись с хозяйкой, требовавшею денег.
И Левину и молодому малому сзади его эти перемены движений были трудны. Они оба, наладив одно напряженное движение, находились
в азарте
работы и не
в силах были изменять движение и
в то же время наблюдать, что было перед ними.
Прелесть, которую он испытывал
в самой
работе, происшедшее вследствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти
в эту жизнь, которое
в эту ночь было для него уже не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не мог уже никак находить
в нем прежнего интереса и не мог не видеть того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой всего дела.
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И
в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за
работой, назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной.
После обеда однако Кити встала и пошла, как всегда, с
работой к больному. Он строго посмотрел на нее, когда она вошла, и презрительно улыбнулся, когда она сказала, что была больна.
В этот день он беспрестанно сморкался и жалобно стонал.
Представьте себе, должен бы я был сказать ему, что у вас хозяйство ведется, как у старика, что вы нашли средство заинтересовывать рабочих
в успехе
работы и нашли ту же середину
в усовершенствованиях, которую они признают, — и вы, не истощая почвы, получите вдвое, втрое против прежнего.
Обливавший его пот прохлаждал его, а солнце, жегшее спину, голову и засученную по локоть руку, придавало крепость и упорство
в работе; и чаще и чаще приходили те минуты бессознательного состояния, когда можно было не думать о том, что делаешь.
Сергей Иванович Кознышев хотел отдохнуть от умственной
работы и, вместо того чтоб отправиться по обыкновению за границу, приехал
в конце мая
в деревню к брату.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю
работу, зa которую она всегда бралась
в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до того, приедет или не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя под гору по лощине и на гору под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и косцы только на горке были на солнце, а
в низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли
в свежей, росистой тени.
Работа кипела.
Внешние отношения Алексея Александровича с женою были такие же, как и прежде. Единственная разница состояла
в том, что он еще более был занят, чем прежде. Как и
в прежние года, он с открытием весны поехал на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и, как обыкновенно, вернулся
в июле и тотчас же с увеличенною энергией взялся за свою обычную
работу. Как и обыкновенно, жена его переехала на дачу, а он остался
в Петербурге.
— Вы бы лучше думали о своей
работе, а именины никакого значения не имеют для разумного существа. Такой же день, как и другие,
в которые надо работать.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и
работой ужасно дорожу, но
в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
Сдерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую хода добрую лошадь, Левин оглядывался на сидевшего подле себя Ивана, не знавшего, что делать своими оставшимися без
работы руками, и беспрестанно прижимавшего свою рубашку, и искал предлога для начала разговора с ним. Он хотел сказать, что напрасно Иван высоко подтянул чересседельню, но это было похоже на упрек, а ему хотелось любовного разговора. Другого же ничего ему не приходило
в голову.
Другое немножко неприятное было то, что новый начальник, как все новые начальники, имел уж репутацию страшного человека, встающего
в 6 часов утра, работающего как лошадь и требующего такой же
работы от подчиненных.
В его
работе стала происходить теперь перемена, доставлявшая ему огромное наслаждение.
Нынче почти
в первый раз я взялся серьезно за
работу, и что же?