Неточные совпадения
На одном из листов, который был
в книге заглавным, едва разборчивым почерком было написано: «Мы, Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, высажены
в анивском селении Томари-Анива
Хвостовым 17 августа 1805 года, перешли на реку Тыми
в 1810 году,
в то время, когда пришли
в Томари японцы».
В настоящее время русские, оставленные
Хвостовым, на Северном Сахалине уже забыты, и об их детях ничего не известно.
На верхней половине шеи лежит поперечная белая полоса, которая, однако, под горлом не соединяется, и немцы не совсем верно называют витютина «кольцовый голубь» (Ringtaube); на плечном сгибе крыла также видно белое, несколько продолговатое пятно, которое вытягивается полосою, если распустить крыло; концы крайних длинных перьев
в крыльях и хвосте — темного цвета; на нижней внутренней стороне
хвостовых перьев лежит поперек опять белая полоса, состоящая из белых пятен на каждом пере, которых на другой, верхней стороне совсем незаметно; ножки красные, как у русского голубя; нос бледно-красноватый или розовый; глаза ясные, не темные и не серые: какого-то неопределенного светло-пепельного цвета.
Хвостовые перья сверху пестрые, а снизу почти белые; над хвостом, под коричневыми длинными перьями, уже с половины спины лежат ярко-белые перья с небольшими копьеобразными крапинками; на шее, под горлышком, перышки светлы, даже белесоваты; глаза небольшие, темные, шея длиною
в три вершка; нос темно-рогового цвета, довольно толстый, загнутый книзу,
в два вершка с половиною; крылья очень большие, каждое длиною
в две четверти с вершком, если мерить от плечевого сустава до конца последнего пера; хвост коротенький; ноги
в четверть длиною, пальцы соразмерные; цвет кожи на ногах темный, пальцы еще темнее, ногти совсем черные, небольшие и крепкие.
Глаза темные, брови широкие и красные, голова небольшая, шея довольно толстая; издали глухарь-косач покажется черным, но это несправедливо: его голова и шея покрыты очень темными, но
в то же время узорно-серыми перышками; зоб отливает зеленым глянцем, хлупь испещрена белыми пятнами по черному полю, а спина и особенно верхняя сторона крыльев — по серому основанию имеют коричневые длинные пятна; нижние
хвостовые перья — темные, с белыми крапинками на лицевой стороне, а верхние, от спины идущие, покороче и серые; подбой крыльев под плечными суставами ярко-белый с черными крапинами, а остальной — сизо-дымчатый; ноги покрыты мягкими, длинными, серо-пепельного цвета перышками и очень мохнаты до самых пальцев; пальцы же облечены, какою-то скорлупообразною, светлою чешуйчатою бронею и оторочены кожаною твердою бахромою; ногти темные, большие и крепкие.
Шея также пестрая, с дольными беловатыми полосками, головка черновата, а зоб и верхняя часть хлупи по белому полю испещрены, напротив, поперечными полосками; остальная хлупь вся белая, и под крыльями подбой также белый;
в крыльях три первые пера сверху темные, а остальные белые с темными коймами на концах; хвост короткий, весь
в мелких серых пестринках; на каждом
хвостовом пере, на палец от конца, лежит поперек темная узенькая полоска; ноги бледно-зеленоватого цвета.
Носик у ней с пережабинкой, светло-рогового цвета; голова, шея и зоб сизо-розовые; около темных прекрасных глаз лежит ободочек, довольно широкий, из не заросшей перышками кожицы светло-малинового цвета; на обеих сторонах шеи, на палец от глаз, есть продолговатое, очень красивое, кофейное пятно, пересекаемое белыми полосками, или, лучше сказать, три темно-кофейные пятнышка, обведенные белою каемочкой; по крыльям от плеч лежат темные продолговатые пятна, отороченные коричневым ободочком; длинные перья
в крыльях светло-кофейные, такого же цвета и хвост, довольно длинный; два верхние
хвостовые пера без каемок, а все нижние оканчиваются белою полосою
в палец шириной; по спине видны небольшие, неясные пестринки; хлупь чисто-белая и ножки розовые.
Все остальные части шеи, зоб и хлупь — чисто-белые; из-под шеи, по обеим щекам, по кофейному полю идут извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на крыльях лежат зеленовато-кофейные, золотистые полосы, сверху обведенные ярко-коричневою, а снизу белою каемочкою; по спинке к хвосту лежат длинные темные перья, окаймленные по краям беловатою бахромкою, некоторые из них имеют продольные беловатые полоски; вообще оттенки темного и белого цвета очень красивы; верхняя сторона крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние
хвостовые перья; два из них потемнее и почти
в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила свое имя.
На голове у вальдшнепа сверху лежат четыре поперечные полоски, или растянутые пятна темного цвета; красноты больше на спине и верхней стороне крыльев, а нижняя, зоб и брюхо — светлее и покрыты правильными поперечными серо-пепельными полосками; хвост коротенький, исподние его перья подлиннее верхних, очень темны, даже черны, и каждое оканчивается с изнанки белым пятнышком, а сверху красно-серым; верхние же
хвостовые перышки помельче, покороче и светло-коричневые; нос
в длину вершок с четвертью; ноги для кулика такой величины коротки; цвет носа и ног светло-роговой.
Длина этой утки от носа до хвоста, или, лучше сказать до ног, ибо
хвостовых перьев у гагар нет, — одиннадцать вершков, нос длиною
в вершок, темно-свинцового цвета, тонкий и к концу очень острый и крепкий; голова небольшая, продолговатая, вдоль ее, по лбу, лежит полоса темно-коричневого цвета, оканчивающаяся позади затылочной кости хохлом вокруг всей шеи, вышиною с лишком
в вершок, похожим более на старинные брыжжи или ожерелье ржавого, а к корню перьев темно-коричневого цвета; шея длинная, сверху темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая как будто оканчивается торчащими из зада ногами, темно-свинцового цвета сверху и беловато-желтого снизу, с редкими, неправильными, темными пятнами; ноги гагары от лапок до хлупи не кругловаты, но совершенно плоски, три ножные пальца, соединенные между собой крепкими глухими перепонками, почти свинцового цвета и тоже плоские, а не круглые, как бывает у всех птиц.
Она имеет под горлышком и около носика перья красноватые или светло-коричневые, такого же цвета нижние
хвостовые перья и,
в виде подковы, пятна на груди или на верхней половине хлупи, которые несколько больше, ярче и темнее; красноватые поперечные полоски лежат по серым перьям боков.
Оно имело
в длину около шести метров и оканчивалось
хвостовыми плавниками, как у всякого китообразного.
Говоря об язях, я рассказал, как пятифунтовый язь был выужен за спинное перо; но тот же охотник выудил щуку
в восемнадцать фунтов за перо
хвостовое, проколотое крючком.
Эта рыба по преимуществу хищная: длинный брусковатый стан, широкие
хвостовые перья для быстрых движений, вытянутый вперед рот, нисходящий от глаз
в виде ткацкого челнока, огромная пасть, усеянная внизу и вверху сплошными острыми, скрестившимися зубами, [Щука меняет зубы ежегодно
в мае месяце.
Охотник вытягивает ему ноги, складывает ровно крылья, выправляет
хвостовые перья и, оставя на свободе одну голову, спеленывает его
в платок, нарочно для того сшитый вдвое, с отверстием для головы, плотно обвивает краями платка и завязывает слегка снурком или тесемкой;
в таком положении носит он на ладони спеленанного гнездаря по крайней мере часа два, и непременно там, где много толпится народа; потом, развязав сзади пеленку, надевает ему на ноги нагавки с опутинками, которые привязываются обыкновенною петлею к должнику, [Нагавками, или обносцами, называются суконные или кожаные, но подшитые тоненьким суконцем онучки, шириною
в большой палец, которыми обертывают просторно,
в одну рядь, ноги ястреба; па онучках, то есть пагавках, нашиты опутинки, плетеные тесемочки волос
в тридцать, длиною четверти
в полторы; каждая опутинка нижним концом своим продевается
в петельку, пришитую к нагавке, затягивается и держится крепко и свободно на ноге.
Дутый медный бубенчик, величиною с крупный русский орех или несколько побольше, но круглый, звонкий и легкий, пришпиливается
в хвосте, для чего надобно взять ястреба
в обе руки, а другому охотнику разобрать бережно хвост на две равные половинки и, отступя на вершок от репицы, проколоть одно из средних
хвостовых перьев посредине обыкновенной медной булавкой; на нее надеть за ушко бубенчик, острый конец воткнуть
в другое среднее соседнее перо и вогнать булавку до самой головки; она будет так крепко держаться, что точно врастет
в перо; иногда ушко бубенчика отломится, а булавка останется навсегда.
В половине четвертого мы были
в гостиной, где нашли тетку, двух ее племянниц, девиц
Хвостовых, и двух молодых людей, приятелей Казначеева, Хвощинского и Татаринова, с которыми я уже познакомился поутру, потому что они жили на одной квартире с Казначеевым.
Наши посещения дома Шишковых устроились правильным образом: три раза
в неделю мы с братом у них обедали и проводили иногда вечера, вместе с Казначеевым и его мнимыми родственниками и нередко с семейством
Хвостовых.
Но потом вдруг все разом они подымаются на поверхность воды и превращаются
в изящные крылатые создания бледноголубого цвета с прозрачными крылышками и тремя
хвостовыми щетинками.
Наталья Федоровна передала
в коротких словах Екатерине Петровне причину ее приезда
в дом
Хвостовой.
Чуткое сердце старухи
Хвостовой угадало причины этого состояния духа выздоравливающего и занялось изысканием средств оказать ему радикальную помощь. Она поняла, что все здесь,
в Москве и московском доме должно было напоминать молодому человеку ту, за которую он неустрашимо посмотрел
в глаза преждевременной смерти. Его надо было по совершенном выздоровлении удалить из этого дома, из Москвы.
Отступление было отрезано… Не принять было нельзя, доложить Ольге Николаевне, но она всегда просит ее, Зою, принимать приезжающих гостей вместе… Сослаться на нездоровье, но Наталья Федоровна может приехать и
в другой раз, и
в третий… верно, ей необходимо ее видеть… Лучше принять ее одной, без свидетелей, без старухи
Хвостовой, и без того подозревавшей, что она, Зоя, знает графиню Аракчееву.
Добрая Ольга Николаевна приютила свою дальнюю родственницу с сыном, и Вася, превратившийся с летами
в Василия Васильевича, вырос вместе с Петей и Машей, детьми
Хвостовой, с которыми его соединяли узы искренней дружбы детства, а относительно Марьи Валериановны это чувство вскоре со стороны молодого человека превратилось
в чувство немого обожания и любви, увы, неразделенной.
Близкая соседка Погореловой Ольга Николаевна Хвостова была ее давнишней и задушевной приятельницей. Не раз Ираида Степановна обращалась к ней за более крупными суммами, которых не имела
в своем распоряжении, но которые были нужны для поддержки того или другого лица, могущего поправить свои дела при своевременной помощи, и никогда не встречала отказа. Возвращенные деньги Погорелова
в тот же час отправляла к
Хвостовой.
— К
Хвостовой? —
в один голос спросили фон Зееманы.
Дело об убийстве жены полковника Зои Никитишны
Хвостовой, рожденной Белоглазовой, после долгого хождения по разным судебным инстанциям было прекращено, за неразысканием виновных, или, выражаясь языком закона того времени, «предано воле Божьей» и до сих пор хранится
в одном из новгородских архивов.
На кладбище было пусто и тихо. Только яркое солнце по-прежнему весело играло на крестах монастырского храма и некоторых надгробных памятников, внося жизнь
в это царство смерти и далеко не гармонируя ни с печальным видом ряда могил, ни с настроением одиноко сидевшей на скамье
Хвостовой,
в душе которой были тоже и смерть, и могила.
Старик Хрущев, действительно, вел при своей жизни крупный процесс, но он давно был проигран во всех инстанциях, пять же тысяч годового дохода, о которых говорила Хрущева, были с положенного Ольгою Николаевною
Хвостовой капитала на имя Василия Васильевича
в благодарность за заступничество за ее дочь.
По воскресеньям Екатерина Петровна неукоснительно бывала
в своей приходской церкви — святых Афанасия и Кирилла, а по большим праздникам ездила к обедне
в Новодевичий монастырь и после службы приходила к могильному склепу
Хвостовых, где служила панихиды об успокоении душ усопших рабов Божиих Ольги, Марии, Ираиды и Василия.
То, чего особенно опасалась Ольга Николаевна Хвостова, свершилось. Чуть ли не ранним утром другого дня вся Москва уже знала о разыгравшейся
в саду
Хвостовой кровавой драме и о бегстве Марьи Валерьяновны с Евгением Николаевичем Зыбиным.
С тех пор семейство
Хвостовых, состоявшее из мужа и жены, сына Петра, родившегося
в Петербурге, и дочери Марии — москвички по рождению, не покидало Москвы, где Валериан Павлович, лет за семь до того времени, с которого начинается наш рассказ, умер сенатором.
К числу таких домов принадлежал и дом Ольги Николаевны
Хвостовой,
в котором, как мы знаем, жила Агния Павловна Хрущева — несчастная мать не менее несчастного сына.
Сознание, что такая встреча может случиться, тяжелое предчувствие, что она должна случиться, отравляло, повторяем, каждую минуту ее безотрадного существования
в качестве приживалки у Ираиды Степановны и
в доме
Хвостовой и продолжало отравлять и тогда, когда она
в этом последнем доме стала равноправной с Ольгою Николаевною хозяйкой.
Радость, говорят, молодит, и это всецело оправдалось на старушке
Хвостовой. Приезд сына, которого она
в течение двух лет считала мертвым, положительно влил
в ее скорбную душу живительный бальзам, вдохнул
в нее прежнюю силу и энергию.
С мельчайшими подробностями рассказал он ей свою жизнь
в Москве, свою любовь к Марье Валерьяновне
Хвостовой, брат которой служил
в военных поселениях графа Аракчеева и пропал без вести, дуэль с Зыбиным, бегство
Хвостовой из родительского дома, свой приезд
в Петербург и, наконец, роковое сознание участия
в братоубийственном деле, охватившее его на Сенатской площади, его бегство и жизнь
в полуразрушенной барке.
Все шло
в доме
Хвостовых своим обыденным порядком. Петр Валерьянович с утра до вечера занимался чтением книг и газет, убивая этим казавшееся ему бесконечным время, и лишь
в конце недели видимо заскучал, ожидая писем от жены.
— У нее
в Москве мать… Она только один день переночует здесь, а завтра я поеду к
Хвостовой…
Крупная ассигнация перешла из руки
Хвостовой в руку эскулапа.
Никто
в этой худой, не по летам состарившейся женщине не узнал бы гордой красавицы-девушки — Марьи Валерьяновны
Хвостовой, какою мы знали ее около десяти лет тому назад.
Дом вдовы действительного тайного советника Ольги Николаевны
Хвостовой находился
в Москве на Сивцевом Вражке —
в местности между Арбатом и Пречистенкой.
Поединок начался. Сперва медленно и нерешительно, как бы
в фехтовальной зале. Оба молодых человека обладали почти одинаковой силой, но на стороне Зыбина была крепость руки и невозмутимое хладнокровие. Очевидно, сперва он не хотел убить или даже тяжело ранить своего противника, который мог оказаться родственником
Хвостовой, но мало-помалу
в нем зашевелилась и подавила все соображения ревность.
В тот год, когда
в доме
Хвостовой произошло известное читателям кровавое романическое происшествие, Ираиде Степановне было далеко более шестидесяти лет.
Толки о позорном, из ряда вон выходящем «messaliance» — как московские матроны называли брак полковника Хвостова с приживалкой своей матери — возбудили много сплетен
в обществе, но прошло несколько месяцев, явилась новая московская злоба и «молодых»
Хвостовых оставили
в покое.
При этих чтениях присутствовала и Зоя Никитишна, к которой, к слову сказать, Ольга Николаевна и Агния Павловна успели очень быстро и сильно привязаться. Она внесла относительную жизнь
в осиротелый после отъезда молодого Хрущева дом
Хвостовой.
В доме
Хвостовых не было лиц, носящих подобные перчатки, и эта перчатка была, несомненно, перчаткой Зыбина.
В сердце и уме Василия Васильевича явилась
в этом какая-то безотчетная непоколебимая уверенность.
Старушка слегла недели за две до кровавого происшествия
в саду
Хвостовой, слегла не вследствие какой-нибудь болезни, а вследствие ослабления всего организма.
Дня через два после этого письма прислано было на имя
Хвостовой от князя Голицына письмо,
в котором излагалась точная справка о судьбе корнета гвардии Василия Васильевича Хрущева.
В доме
Хвостовых запрещено было произносить имя Марьи Валерьяновны, хотя среди прислуги шепотком передавались московские сплетни.
Прах ее был опущен
в фамильный склеп
Хвостовых на кладбище Ново-Девичьего монастыря.
Жизнь
в доме
Хвостовой после этих эпизодов снова вошла
в свою обычную печальную колею.