Неточные совпадения
Вообразите себе только то, что является вооруженный с ног до головы, вроде Ринальда Ринальдина, [Ринальдо Ринальдини — разбойник,
герой одноименного романа немецкого
писателя Х.-А.
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду
писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных
героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта.
Я сама имением управляю, и, представьте, у меня староста Ерофей — удивительный тип, точно Патфайндер [Патфайндер (следопыт) —
герой романов «Кожаный чулок», «Следопыт», «Прерия», «Последний из могикан» американского
писателя Джеймса Фенимора Купера (1789–1851).]
Положение
писателя — трудное: нужно сочинять новых
героев, попроще, поделовитее, а это — не очень ловко в те дни, когда старые
герои еще не все отправлены на каторгу, перевешаны.
Захару было за пятьдесят лет. Он был уже не прямой потомок тех русских Калебов, [Калеб —
герой романа английского
писателя Уильяма Годвина (1756–1836) «Калеб Вильямс» — слуга, поклоняющийся своему господину.] рыцарей лакейской, без страха и упрека, исполненных преданности к господам до самозабвения, которые отличались всеми добродетелями и не имели никаких пороков.
Время шло быстро: известность
героя моего, как
писателя, с каждым днем росла все более и более, а вместе с тем увеличивалось к нему и внимание Плавина, с которым он иногда встречался у Эйсмондов; наконец однажды он отвел его даже в сторону.
Басов. Нельзя же так, уважаемая! По-вашему выходит, что если
писатель, так уж это непременно какой-то эдакий…
герой, что ли? Ведь это, знаете, не всякому
писателю удобно.
Гораздо спустя, только уже у позднейших, далее развившихся
писателей встречаем, что предприятели шныряют по городам, сидят где-то в слободках и все пишут до бела света, но и эти позднейшие
писатели все-таки опять не могли придумать, что такое именно пишут их предприниматели, и оттого эти
герои их опытному человеку всего более напоминали собою нарочных чиновников, секретно поверяющих ревизские сказки.
Не смотря на все возражения моего рассудка, дерзкая мысль сделаться
писателем поминутно приходила мне в голову. Наконец не будучи более в состоянии противиться влечению природы, я сшил себе толстую тетрадь с твердым намерением наполнить ее чем бы то ни было. Все роды поэзии (ибо о смиренной прозе я еще и не помышлял) были мною разобраны, оценены, и я непременно решился на эпическую поэму, почерпнутую из Отечественной Истории. Не долго искал я себе
героя. Я выбрал Рюрика — и принялся за работу.
По мощи тоскуют упадочные
герои Достоевского, по ней же тоскует ряд очень ярких новых
писателей.
Я узнал обо всем этом позднее; но, когда являлся к нему и студентом, и уже профессиональным
писателем, — никак бы не мог подумать, что этот высокоприличный русский джентльмен с такой чопорной манерой держать себя и холодноватым тоном мог быть
героем даже и не похождений только, а разных эротических затей.
Стр. 119. Селадон — здесь: дамский угодник, волокита (по имени
героя романа французского
писателя О. д'Юрфе «Астрея»).
Что она увлеклась любимым
писателем? Ничего тут нет ни дикого, ни постыдного. В жизни все так бывает. Много ли удачных влечений? И в нее влюблен был — тоже неудачно —
герой пьесы, молодой декадент.
Не далее, как вчера, со мной и известным
героем китайской войны 1900 года и военным
писателем Ю. Л. Ельцом произошёл следующий, чуть не окончившийся печально для одного из нас случай.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским
героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды
писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды
писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.