Неточные совпадения
Оно бы и хорошо: светло, тепло, сердце бьется; значит, она живет тут, больше ей ничего не нужно: здесь ее свет, огонь и
разум. А она вдруг встанет утомленная, и те же, сейчас вопросительные
глаза просят его уйти, или захочет кушать она, и кушает с таким аппетитом…
А она, совершив подвиг, устояв там, где падают ничком мелкие натуры, вынесши и свое и чужое бремя с
разумом и величием, тут же, на его
глазах, мало-помалу опять обращалась в простую женщину, уходила в мелочи жизни, как будто пряча свои силы и величие опять — до случая, даже не подозревая, как она вдруг выросла, стала героиней и какой подвиг совершила.
— Вот я эту хворь из нее выбью! Ладно! подожду еще немножко, посмотрю, что от нее будет. Да и ты хорош гусь! чем бы жену уму-разуму учить, а он целуется да милуется… Пошел с моих
глаз… тихоня!
Бросаются в
глаза ошибочные суждения Баадера: католичество не отрицает
разума и протестантизм не отрицает веру, сомнение Декарта и французская революция не только разрушали, но имели и положительный смысл.
Один из ваших убийц в ваших
глазах обратился в женщину, а из женщины в маленького, хитрого, гадкого карлика, — и вы всё это допустили тотчас же, как совершившийся факт, почти без малейшего недоумения, и именно в то самое время, когда, с другой стороны, ваш
разум был в сильнейшем напряжении, выказывал чрезвычайную силу, хитрость, догадку, логику?
Такова власть гения! Единственная власть, которая берет в свои прекрасные руки не подлый
разум, а теплую душу человека! Самолюбивая Женька прятала свое лицо в платье Ровинской, Манька Беленькая скромно сидела на стуле, закрыв лицо платком, Тамара, опершись локтем о колено и склонив голову на ладонь, сосредоточенно глядела вниз, а швейцар Симеон, подглядывавший на всякий случай у дверей, таращил
глаза от изумления.
— И какое еще житье-то! Скажем, к примеру, хоть об том же Хмелеве — давно ли он серым мужиком состоял! И вдруг ему господь
разум развязал! Зачал он и направо загребать, и налево загребать… Страсть! Сядет, это, словно кот в темном углу, выпустит когти и ждет… только
глаза мерцают!
Хохол заметно изменился. У него осунулось лицо и отяжелели веки, опустившись на выпуклые
глаза, полузакрывая их. Тонкая морщина легла на лице его от ноздрей к углам губ. Он стал меньше говорить о вещах и делах обычных, но все чаще вспыхивал и, впадая в хмельной и опьянявший всех восторг, говорил о будущем — о прекрасном, светлом празднике торжества свободы и
разума.
И все расходились смущенные, подавленные, избегая глядеть друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих
глазах свой собственный ужас, свою рабскую, виноватую тоску, — ужас и тоску маленьких, злых и грязных животных, темный
разум которых вдруг осветился ярким человеческим сознанием.
Что я такое и что значу в этой громаде администрации, которая пугает
глаза, поражает
разум сложностью и цепкостью всех частей своего механизма?
— Видел. Года два назад масло у них покупал, так всего туточка насмотрелся. На моих
глазах это было: облютела она на эту самую на Оринушку… Ну, точно, баба, она ни в какую работу не подходящая, по той причине, что убогая — раз, да и
разумом бог изобидел — два, а все же християнский живот, не скотина же… Так она таскала-таскала ее за косы, инно жалость меня взяла.
— Знаю, сударь, знаю; великие наши астрономы ясно читают звездную книгу и аки бы пророчествуют. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — сказал опять старик, приподняв
глаза кверху, и продолжал как бы сам с собою. — Знамения небесные всегда предшествуют великим событиям; только сколь ни быстр
разум человека, но не может проникнуть этой тайны, хотя уже и многие другие мы имеем указания.
Маленькая закройщица считалась во дворе полоумной, говорили, что она потеряла
разум в книгах, дошла до того, что не может заниматься хозяйством, ее муж сам ходит на базар за провизией, сам заказывает обед и ужин кухарке, огромной нерусской бабе, угрюмой, с одним красным
глазом, всегда мокрым, и узенькой розовой щелью вместо другого. Сама же барыня — говорили о ней — не умеет отличить буженину от телятины и однажды позорно купила вместо петрушки — хрен! Вы подумайте, какой ужас!
— Ты вот рассуждаешь, а рассуждать тебе — рано, в твои-то годы не умом живут, а
глазами! Стало быть, гляди, помни да помалкивай.
Разум — для дела, а для души — вера! Что книги читаешь — это хорошо, а во всем надо знать меру: некоторые зачитываются и до безумства и до безбожия…
Когда она говорила, все молчали, внимательно слушая складную, уверенную речь. Ее хвалили в
глаза и за
глаза, удивлялись ее выносливости,
разуму, но — никто не подражал ей. Она обшила себе рукава кофты рыжей кожей от голенища сапога, — это позволяло ей не обнажать рук по локти, не мочить рукава. Все говорили, что она хорошо придумала, но никто не сделал этого себе, а когда сделал я — меня осмеяли.
Евгеньины речи против его речей — просто детские, он же прощупал людей умом своим до глубины. От этого, видно, когда он говорит слова суровые, —
глаза его глядят отечески печально и ласково. Странно мне, что к попу он не ходит, да и поп за всё время только дважды был у него; оба раза по субботам, после всенощной, и они сидели почти до света, ведя беседу о
разуме, душе и боге.
С своей стороны и батюшка с матушкой не по
разуму усердствовали. С утра до вечера поповский сын молотил, веял и собирал в житницы, а когда возвращался домой, ему долбили в уши: опомнись! восчувствуй! А под конец даже высватали ему невесту, у которой одна ноздря залегла от природы и один
глаз вытек от болезни.
Толкущему в двери
разума — дверь отворяется. Бабушка достала себе то, что нужнее всего человеку: жизнь не раздражала ее более ничем: она, как овца, тихо шла, не сводя
глаз с пастушьего посоха, на крючке которого ей светил белый цветок с кровавою жилкой.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий
глаз — оберегающий имущество,
разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью
глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Понял народ, что закон жизни не в том, чтобы возвысить одного из семьи и, питая его волею своей, — его
разумом жить, но в том истинный закон, чтобы всем подняться к высоте, каждому своими
глазами осмотреть пути жизни, — день сознания народом необходимости равенства людей и был днём рождества Христова!
— Вам снова, — говорит, — надо тронуться в путь, чтобы новыми
глазами видеть жизнь народа. Книгу вы не принимаете, чтение мало вам даёт, вы всё ещё не верите, что в книгах не человеческий
разум заключён, а бесконечно разнообразно выражается единое стремление духа народного к свободе; книга не ищет власти над вами, но даёт вам оружие к самоосвобождению, а вы — ещё не умеете взять в руки это оружие!
Цена его слов известна мне была, а обидели они меня в тот час. Власий — человек древний, уже едва ноги передвигал, в коленях они у него изогнуты, ходит всегда как по жёрдочке, качаясь весь, зубов во рту — ни одного, лицо тёмное и словно тряпка старая, смотрят из неё безумные
глаза. Ангел смерти Власия тоже древен был — не мог поднять руку на старца, а уже
разума лишался человек: за некоторое время до смерти Ларионовой овладел им бред.
Бригадир. Премудра! Вот-на, соседушка! Ты, жалуя нас, так говорить изволишь, а мне кажется, будто премудрость ее очень на глупость походит. Иное дело твоя Авдотья Потапьевна. О! я сказать ей могу, в
глаза, и за
глаза, что ума у нее целая палата. Я мужчина и бригадир, однако ей-ей рад бы потерять все мои патенты на чины, которые купил я кровию моею, лишь бы только иметь
разум ее высокородия.
Фетинья. Нет, ты не говори. Бывают случаи. Другая девушка и с деньгами, да порок какой-нибудь в себе имеет: либо косит очень, один
глаз на нас, другой в Арзамас, либо вовсе крива; а то бывает, что
разумом недостаточна, дурой не зовешь, а и к умным не причтешь, так, полудурье; ну, вот и ищут женихов-то проще, чтоб невзыскательный был. А бедному человеку поправка.
При деньгах, так запотроев много, а нет, так денек-другой в кухне и огня не разводят: готовить нечего; сами куда-нибудь в гости уедут, а старушка дома сидит и терпит; но, как я, по моему глупому
разуму, думаю, так оне и этим бы не потяготились, тем, что теперь, как все это на наших
глазах, так оне в разлуке с ним больше убиваются.
Взглядывая на озлобленные
глаза засыпки, на раскосмаченную Анну и плакавшего навзрыд Сережу, утешал он мальчика сладкими речами, подарил ему парижских конфет и мнил себе, что самому Петру Великому будет он в версту, что он прямой продолжатель славных его деяний — ввожу, дескать,
разума свет в темный дикий народ.
— Глядеть, сударь, я в твоем
разуме не глядела, — ответила мать Таисея, — а по
глазам твои мысли узнала.
Если
глаза твои слепнут от солнца, то ты не говоришь, что нет солнца. Не скажешь ты и того, что нет бога оттого, что твой
разум путается и теряется, когда ты хочешь понять начало и причину всего.
Различие между «положительной» религией и философией принципиально стирается в
глазах Гегеля потому, что «не могут существовать два
разума и два духа, не может существовать божественный
разум и человеческий, божественный дух и человеческий, которые были бы совершенно различны между собою.
Хотел было Абрам заплатить за квас, но тетка Арина, сколь ни жадна была, удивленными
глазами поглядела, поглядела и такое слово промолвила: «Никак ты, Силыч, в
разуме рехнулся с радости-то?
Улыбнулась Дуня, припала личиком к груди тут же сидевшей Дарьи Сергевны. Ровно мукá, побелела Анисья Терентьевна, задрожали у ней губы, засверкали
глаза и запрыгали… Прости-прощай, новенький домик с полным хозяйством!.. Прости-прощай, капитал на разживу! Дымом разлетаются заветные думы, но опытная в житейских делах мастерица виду не подала, что у ней нá сердце. Скрепя досаду, зачала было выхвалять перед Марком Данилычем Дунюшку: и разуму-то она острого, и такая девочка понятливая, да такая умная.
— Напоказ…Право, можно подумать, донна Бутронца, что вы боитесь
глаз толпы, которая, так сказать, если смотреть на нее…Точка зрения искусства и
разума, донна…такова, что…
Наши мысли о жизни, наши нахождения тайно и незаметно для нас определяются чем-то, лежащим вне нашего сознания. Сознательное «я» думает, ищет, обретает дорогу, победительно вступает на нее — и не подозревает, что его все время толкал именно в этом направлении его неучитываемый «Сам», великий
разум его тела. Человек смотрит на мир, думает, что можно верить своим
глазам…
Дожив до такого возраста, в котором любовь уже начинает повиноваться
разуму, и притом преследуя цели совсем не любовные и имея пред
глазами столь жалкого соблазнителя, как Висленев, Глафира небрегла словами любви и стала в известном смысле plus royaliste que le roi. [более роялист, чем сам король (франи.).]
Яркое, праздничное освещение дома мутило их
глаза и гнело
разум досадой на невнятую просьбу их, а настрадавшиеся сердца переполняло страхом, что ради этого непотушенного огня «живой огонь» или совсем не сойдет на землю, или же если и сойдет, то будет недействителен.
Была минута, — он еще стоял, — когда ноги его дрогнули и похолодели. В
глазах стало темнеть. Позор наказания обдал его гораздо большим ужасом, чем мысль потерять
разум в сумасшедшем доме. Это он прекрасно сознавал.
Но какое «или»? Разве есть слова, которые могли бы вернуть их к
разуму, слова, на которые не нашлось бы других таких же громких и лживых слов? Или стать перед ними на колени и заплакать? Но ведь сотни тысяч слезами оглашают мир, а разве это хоть что-нибудь дает? Или на их
глазах убить себя? Убить! Тысячи умирают ежедневно и разве это хоть что-нибудь дает?
— А это то значит, ваше превосходительство, — сказал Будылда со слезами на
глазах, выступая вперед, — что он ума решился! У него ум за
разум зашел! Вот что ваш Галамидка сочинениями наделал! Бог всё видит, ваше превосходительство. А ежели вам мои слова не нравятся, то позвольте мне в отставку. Лучше с голоду помереть, чем этакое на старости лет видеть!
К пульсу… Милость божия, пульс едва-едва бьется, как слабый отзыв жизни из далекого мира. Этот признак возвращает лекарю
разум, искусство, силы, все, что было оставило его. Сделаны тотчас врачебные пособия, и Холмский открывает
глаза. Долго не в состоянии он образумиться, где он, что с ним; наконец, с помощью возрастающих сил своих и объяснений лекаря, может дать отчет в своем положении. Тронутый великодушною помощию Антона до того, что забывает его басурманство, он благодарит его со слезами на
глазах.
Красивая, высокая, статная, с почти совершенно развившимся станом, с роскошными темнокаштановыми волосами, с большими
глазами и правильными, хотя несколько грубыми чертами лица, она являлась представительницей той чистой животной женской красоты, которая способна натолкнуть мужчину на преступление, отняв у него
разум и волю. Учена она была, по тому времени, хорошо. Отставной дьячок, по прозвищу Кудиныч, обучал ее грамоте и Закону Божию с восьмилетнего возраста.
И что ж? сколько мамка ни берегла ее от худого
глаза, умывая водой, на которую пускала четверговую соль и уголья; как ни охраняли рои сенных девушек; что ни говорили ей в остережение отец, домашние и собственный
разум, покоренный общим предрассудкам, — но поганый немчин, латынщик, чернокнижник, лишь с крыльца своего, и Анастасия находила средства отдалить от себя мамку, девичью стражу, предрассудки, страх, стыдливость — и тут как тут у волокового окна своей светлицы.
— Невдомек мне, милостивец, хотя убей, в
разум слов твоих взять не сумею, при чем тут брат мой и дочь моя, смекнуть не могу, вот те Христос, боярин… В какой уж раз говорю тебе, сына твоего в
глаза не видал, и есть ли такой на свете молодец — не ведаю… А погубишь дочь мою, голубицу чистую, неповинную, грех тебе будет незамолимый, а ей на небесах обитель Христова светлая…
— Тогда язык мой прильнул бы к моей гортани! Разве я потерял
разум! Верно, говорил я о каком-нибудь другом Антоне-немце, только не о вашем будущем родственнике. О,
глаз мой далеко видит!.. Дело в том, что господин Антон бьется на славу.
Кровь у тебя кипучая;
глаза твои разгораются, когда рассказываю тебе о похождениях богатырей и могучих витязей; все у тебя стрельцы да стрельцы на
разуме; мальчик крестьянский не стань перед тобою в шапке — сейчас готов ты сорвать ее и с макушкой.
— Я вчера публично, при вашем друге, имела полное право плюнуть вам в
глаза и рассказать ваше бесчестное, постыдное бегство от опозоренной вами девушки. Я пощадила вас и принесла жертву в честь вашего, вами самими опозоренного, мундира. А почему я это сделала? Потому что я искренне любила вас, потому что не
разумом, а сердцем я до сих пор люблю вас…
Неужели мы с Домбровичем будем продолжать такие философические разговоры? Вот уже третья неделя, как в моей тетради больше почти ничего нет. Ну что ж такое. Он меня учит уму-разуму. Он мне
глаза открывает…
Жизнь каждого из тех людей, кого я видел за эти дни, движется по строго определенному кругу, столь же прочному, как коридоры нашей тюрьмы, столь же замкнутому, как циферблат тех часов, что в невинности
разума ежеминутно подносят они к
глазам своим, не понимая рокового значения вечно движущейся и вечно к своему месту возвращающейся стрелки, — и каждый из них чувствует это, но в странном ослеплении уверяет, что он совершенно свободен и движется вперед.
Такова сила человеческого воображения, когда, возбужденное, творит оно призраки и видения, заселяя ими бездонную и навеки молчаливую пустоту. Грустно сознаться, что существуют, однако, люди, которые верят в призраки и строят на этом вздорные теории о каких-то сношениях между миром живых людей и загадочной страною, где обитают умершие. Я понимаю, что может быть обмануто человеческое ухо и даже
глаз, но как может впасть в такой грубый и смешной обман великий и светлый
разум человека?