Неточные совпадения
Он злился. Его раздражало шумное оживление Марины, и почему-то была неприятна встреча с Туробоевым. Трудно было признать, что именно вот этот человек с бескровным лицом и какими-то кричащими
глазами — мальчик, который стоял перед Варавкой и звонким голосом говорил о любви своей к Лидии. Неприятен был и бородатый
студент.
Его слушали, сидя за двумя сдвинутыми столами, три девицы, два
студента, юнкер, и широкоплечий атлет в форме ученика морского училища, и толстый, светловолосый юноша с румяным лицом и счастливой улыбкой в серых
глазах.
Направо от Самгина сидели, солидно кушая, трое: широкоплечая дама с коротенькой шеей в жирных складках, отлично причесанный, с подкрученными усиками,
студент в пенсне, очень похожий на переодетого парикмахера, и круглолицый барин с орденом на шее, с большими
глазами в синеватых мешках; медленно и обиженно он рассказывал...
Молодцеватый Маракуев и другой
студент, отличный гитарист Поярков, рябой, длинный и чем-то похожий на дьячка, единодушно ухаживали за Варварой, она трагически выкатывала на них зеленоватые
глаза и, встряхивая рыжеватыми волосами, старалась говорить низкими нотами, под Ермолову, но иногда, забываясь, говорила в нос, под Савину.
Остроносая Варвара сидела, гордо подняв голову, ее зеленоватые
глаза улыбались
студенту Маракуеву, который нашептывал ей в ухо и смешливо надувал щеки. Лидия, разливая чай, хмурилась.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним —
студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой на
глаза, и толстый, седобородый генерал и еще
студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Видел он также, что этот человек в купеческом сюртуке ничем, кроме косых
глаз, не напоминает Лютова-студента, даже строй его речи стал иным, — он уже не пользовался церковнославянскими словечками, не щеголял цитатами, он говорил по-московски и простонародно.
— Интересуюсь понять намеренность
студентов, которые убивают верных слуг царя, единственного защитника народа, — говорил он пискливым, вздрагивающим голосом и жалобно, хотя, видимо, желал говорить гневно. Он мял в руках туго накрахмаленный колпак, издавна пьяные
глаза его плавали в желтых слезах, точно ягоды крыжовника в патоке.
— Вот, например, англичане:
студенты у них не бунтуют, и вообще они — живут без фантазии, не бредят, потому что у них — спорт. Мы на Западе плохое — хватаем, а хорошего — не видим. Для народа нужно чаще устраивать религиозные процессии, крестные хода. Папизм — чем крепок? Именно — этими зрелищами, театральностью. Народ постигает религию
глазом, через материальное. Поклонение богу в духе проповедуется тысячу девятьсот лет, но мы видим, что пользы в этом мало, только секты расплодились.
Сюртук
студента, делавший его похожим на офицера, должно быть, мешал ему расти, и теперь, в «цивильном» костюме, Стратонов необыкновенно увеличился по всем измерениям, стал еще длиннее, шире в плечах и бедрах, усатое лицо округлилось, даже
глаза и рот стали как будто больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца, и почти не верилось, что этот человек был
студентом.
— Ой, больно! Ну, и больно же, ой, господи! Да — не троньте же… Как я буду жить без руки-то? — с ужасом спрашивал он, хватая здоровой рукой плечо
студента; гладя, пощупывая плечо и косясь мокрыми
глазами на свою руку, он бормотал...
Из комнаты Анфимьевны вышли
студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды;
студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив
глаза, начал выть.
Самгин видел, что Маракуеву тоже скучно слушать семинарскую мудрость Дьякона,
студент нетерпеливо барабанил пальцами по столу, сложив губы так, как будто хотел свистнуть. Варвара слушала очень внимательно,
глаза ее были сдвинуты в сторону философа недоверчиво и неприязненно. Она шепнула Климу...
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные
глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный
студент, не похожий на еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
— Парадокс, — это, брат, протест против общепринятой пошлости, — внушительно сказал
студент, оглянулся, прищурив серые, холодненькие
глаза, и добавил...
Климу показалось, что у веселого
студента подгибаются ноги; он поддержал его под локоть, а Маракуев, резким движением руки сорвав повязку с лица, начал отирать ею лоб, виски, щеку, тыкать в
глаза себе.
Когда у дяди Хрисанфа веселый
студент Маракуев и Поярков начинали шумное состязание о правде народничества и марксизма со своим приятелем Прейсом, евреем, маленьким и элегантным, с тонким лицом и бархатными
глазами, Самгин слушал эти споры почти равнодушно, иногда — с иронией.
Сигару курил, стоя среди комнаты,
студент в сюртуке, высокий, с кривыми ногами кавалериста; его тупой, широкий подбородок и бритые щеки казались черными, густые усы лихо закручены; он важно смерил Самгина выпуклыми, белыми
глазами, кивнул гладко остриженной, очень круглой головою и сказал басом...
— Значит, рабочие наши задачи такие: уничтожить самодержавие — раз! Немедленно освободить всех товарищей из тюрем, из ссылки — два! Организовать свое рабочее правительство — три! — Считая, он шлепал ладонью по ящику и притопывал ногою в валенке по снегу; эти звуки напоминали работу весла — стук его об уключину и мягкий плеск. Слушало Якова человек семь, среди них — двое
студентов, Лаврушка и толстолицый Вася, — он слушал нахмуря брови, прищурив
глаза и опустив нижнюю губу, так что видны были сжатые зубы.
Кофей, чай, булки, завтрак, обед — все это опрокинулось на
студента, еще стыдливого, робкого, нежного юношу, с аппетитом ранней молодости; и всему он сделал честь. А бабушка почти не сводила
глаз с него.
Должно сказать правду: не отличался ты излишним остроумием; природа не одарила тебя ни памятью, ни прилежанием; в университете считался ты одним из самых плохих
студентов; на лекциях ты спал, на экзаменах — молчал торжественно; но у кого сияли радостью
глаза, у кого захватывало дыхание от успеха, от удачи товарища?
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в
глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна
студентами — они надеялись на меня; под кафедрой за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах».
Утром один
студент политического отделения почувствовал дурноту, на другой день он умер в университетской больнице. Мы бросились смотреть его тело. Он исхудал, как в длинную болезнь,
глаза ввалились, черты были искажены; возле него лежал сторож, занемогший в ночь.
— Бабочка молодая, — говорили кругом, — а муж какой-то шалый да ротозей. Смотрит по верхам, а что под носом делается, не видит. Чем бы первое время после свадьбы посидеть дома да в кругу близких повеселить молодую жену, а он в Москву ее повез, со
студентами стал сводить. Городят
студенты промеж себя чепуху, а она сидит,
глазами хлопает. Домой воротился, и дома опять чепуху понес. «Святая» да «чистая» — только и слов, а ей на эти слова плюнуть да растереть. Ну, натурально, молодка взбеленилась.
В семидесятых годах формы у
студентов еще не было, но все-таки они соблюдали моду, и
студента всегда можно было узнать и по манерам, и по костюму. Большинство, из самых радикальных, были одеты по моде шестидесятых годов: обязательно длинные волосы, нахлобученная таинственно на
глаза шляпа с широченными полями и иногда — верх щегольства — плед и очки, что придавало юношам ученый вид и серьезность. Так одевалось студенчество до начала восьмидесятых годов, времени реакции.
Студент весь красный… Слезы на
глазах. А те рвут… рвут…
— Очень плохо, — сказал Авдиев. — Ласточка, ласточка, а затем… господин в поношенном испанском плаще, с слегка оплывшими
глазами и крашеными усами. Знаете что, — никогда не пейте, и главное — не начинайте. Ни из удальства, ни для того, чтобы быть ласточкой. Запомните вы этот мой совет, когда станете
студентом?
Оказалось, что это три сына Рыхлинских,
студенты Киевского университета, приезжали прощаться и просить благословения перед отправлением в банду. Один был на последнем курсе медицинского факультета, другой, кажется, на третьем. Самый младший — Стасик, лет восемнадцати, только в прошлом году окончил гимназию. Это был общий любимец, румяный, веселый мальчик с блестящими черными
глазами.
— Вот послушай ты его, — говорил Ставрученко Максиму, лукаво подталкивая его локтем, когда
студент ораторствовал с раскрасневшимся лицом и сверкающими
глазами. — Вот, собачий сын, говорит, как пишет!.. Подумаешь, и в самом деле голова! А расскажи ты нам, ученый человек, как тебя мой Нечипор надул, а?
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1)
студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын,
студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен,
глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый
студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
Студент Слободзиньский был на вид весьма кроткий юноша — высокий, довольно стройный, с несколько ксендзовским, острым носом, серыми умными
глазами и очень сдержанными манерами. Ему было двадцать два, много двадцать три года.
Женя, которая все время пристально глядела на
студента, весело и злобно играя блестящими темными
глазами, вдруг захлопала в ладоши.
Девушки тронулись в путь. Но вдруг откуда-то сбоку, из-за памятников, отделился рослый, крепкий
студент. Он догнал Любку и тихо притронулся к ее рукаву. Она обернулась и увидела Соловьева. Лицо ее мгновенно побледнело,
глаза расширились и губы задрожали.
И еще приходили и уходили какие-то чиновники, курчавые молодые люди в лакированных сапогах, несколько
студентов, несколько офицеров, которые страшно боялись уронить свое достоинство в
глазах владетельницы и гостей публичного дома.
Он попался впервые на
глаза Лихонину, и
студент с удивлением и брезгливостью читал эти строки, изложенные мертвым, казенным языком полицейских участков.
На какую-нибудь четверть секунды, на мгновение ему показалось, что в этих неживых
глазах запечатлелось выражение острой, бешеной ненависти; и холод ужаса, какое-то смутное предчувствие грозной, неизбежной беды пронеслось в мозгу
студента.
В комнату вошла маленькая старушка, с красновекими
глазами, узкими, как щелочки, и с удивительно пергаментным лицом, на котором угрюмо и зловеще торчал вниз длинный острый нос. Это была Александра, давнишняя прислуга студенческих скворечников, друг и кредитор всех
студентов, женщина лет шестидесяти пяти, резонерка и ворчунья.
Наконец дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу в
глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда
студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Весь этот монолог Белавина
студент прослушал,
глазом не мигнувши.
— Отчего ж не хорошо? — отнесся вдруг к нему
студент с разгоревшимися
глазами.
Студент глядел на нее с каким-то умилением. Белавин тоже останавливал на ней по временам свои задумчивые голубые
глаза.
Эти строки единственные остались у меня в памяти из газеты, которая мозолила мне
глаза десятки лет в Москве во всех трактирах, ресторанах, конторах и магазинах. В доме Чебышева, на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих
студентов Московского университета, действительно оказались двое
студентов Андреевых, над которыми побалагурили товарищи, и этим все и окончилось.
Елена забралась с ногами на скамейку, положила локти на буковые перила и, угнездив между ними голову, закрыла
глаза. Моряк вдруг стал в ее
глазах ничуть не опасным, а смешным и жалким трусом. Ей вспомнились какие-то глупые куплеты о пароходном капитане, которые пел ее брат,
студент Аркадий — «сумасшедший
студент», как его звали в семье. Там что-то говорилось о даме, плывшей на пароходе в Одессу, о внезапно поднявшейся буре и морской болезни.
Он искал случая подойти к Нине, но она все время была занята болтовней с двумя горными
студентами, которые наперерыв старались ее рассмешить. И она смеялась, сверкая мелкими белыми зубами, более кокетливая и веселая, чем когда-либо. Однако два или три раза она встретилась
глазами с Бобровым, и ему почудился в ее слегка приподнятых бровях молчаливый, но не враждебный вопрос.
Слушайте, — продолжала она, глядя ему в
глаза, — пять знакомых
студентов, люди ограниченные и бестолковые, но, несомненно, бедные, не внесли платы, и их теперь исключают.
— Саша кричит — бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду, говорит, стрелять прямо в
глаза, Красавин подбирает шайку каких-то людей и тоже всё говорит о ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то
студента убить за то, что
студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал...
— Я его знал года четыре тому назад! — рассказывал Макаров. Теперь лицо у него как будто вдруг удлинилось, высохло, стали заметны кости,
глаза раскрылись и, тёмные, твёрдо смотрели вдаль. — Он выдал одного
студента, который книжки нам давал читать, и рабочего Тихонова.
Студента сослали, а Тихонов просидел около года в тюрьме и помер от тифа…
И говорил и ходил он, как
студент, и взгляд его серых
глаз был такой же живой, простой и открытый, как у хорошего
студента.
Учитель француз, дядька немец,
студенты и большая часть других гостей столпились вокруг Степана Кондратьевича, который, устремив
глаза в потолок, продолжал протирать очки и посвистывать весьма значительным образом.
Когда я вошел в музей профессора, Изборского окружала кучка
студентов. Изборский был высок, и его
глаза то и дело сверкали над головами молодежи. Рядом с ним стоял Крестовоздвиженский, и они о чем-то спорили.
Студент нападал. Профессор защищался.
Студенты, по крайней мере те, кто вмешивался изредка в спор, были на стороне Крестовоздвиженского. Я не сразу вслушался, что говорил Крестовоздвиженский, и стал рассматривать таблицы, в ожидании предстоявшей лекции.