Неточные совпадения
Полгубернии разодето и весело гуляет под деревьями, и никому не является дикое и грозящее в сем насильственном освещении, когда театрально выскакивает из древесной гущи озаренная поддельным светом ветвь, лишенная своей яркой зелени, а вверху темнее, и суровее, и в двадцать раз грознее является чрез то ночное небо и, далеко трепеща листьями в вышине, уходя
глубже в непробудный
мрак, негодуют суровые вершины дерев на сей мишурный блеск, осветивший снизу их корни.
Он мог очнуться и встать от
глубокого сна (ибо он был только во сне: после припадков падучей болезни всегда нападает
глубокий сон) именно в то мгновение, когда старик Григорий, схватив за ногу на заборе убегающего подсудимого, завопил на всю окрестность: «Отцеубивец!» Крик-то этот необычайный, в тиши и во
мраке, и мог разбудить Смердякова, сон которого к тому времени мог быть и не очень крепок: он, естественно, мог уже час тому как начать просыпаться.
И вот он в отцовском саду — поле чисто, свидетелей нет,
глубокая ночь,
мрак и ревность.
Над ним и вокруг него по-прежнему стоял
глубокий, непроницаемый
мрак;
мрак этот навис над его мозгом тяжелою тучей, и хотя он залег над ним со дня рождения, хотя, по-видимому, мальчик должен был свыкнуться с своим несчастием, однако детская природа по какому-то инстинкту беспрестанно силилась освободиться от темной завесы.
Он припоминал, впрочем, и прежде мгновения, когда иногда странные мысли приходили ему при взгляде, например, на эти глаза: как бы предчувствовался в них какой-то
глубокий и таинственный
мрак.
Он подошел к окну, прислонился лбом к углу стены рядом с Ромашовым и, задумчиво глядя в теплый
мрак весенней ночи, заговорил вздрагивающим,
глубоким, проникновенным голосом...
Мы вышли из западни. И без того душный воздух был теперь наполнен густыми клубами динамитных паров и пылью. Лампы погасли. Мы очутились в полном
мраке. Выйдя из западни, мы ощутили только одно —
глубокую, густую темь. Эта темь была так густа, что осенняя ночь в сравнении с ней казалась сумерками. Дышалось тяжело. Ощупью, по колено в воде, стараясь не сбиться с деревянной настилки, мы пошли к камере. Я попробовал зажечь спичку, но она погасла. Пришлось ожидать, пока вентилятор очистит воздух.
Редел на небе
мрак глубокий,
Ложился день на темный дол,
Взошла заря. Тропой далекой
Освобожденный пленник шел,
И перед ним уже в туманах
Сверкали русские штыки,
И окликались на курганах
Сторожевые казаки.
И стал бродить, как метеор,
Во
мраке полночи
глубокой…
Внизу сгустился
мрак, и черные тени залегли по
глубоким лугам; горы и лес слились в темные сплошные массы; а вверху, в голубом небе, как алмазная пыль, фосфорическим светом горят неисчислимые миры.
Представьте себе этот почти волшебный переход от холода к теплу, от
мрака к свету, от смерти к жизни; представьте себе эту радость возрождения, радость до того
глубокую и яркую, что для нее делаются уже тесными пределы случая, ее породившего.
Луна скрылась; воцарился
глубокий, непроницаемый
мрак; подходя к избе, Антон едва-едва различил подводы, стоявшие у ворот.
В избушке царствовал еще
глубокий, непроницаемый
мрак, когда Антон приподнял потихоньку голову и начал прислушиваться…
Силуэт «Фитиля» почти исчезал в темной полосе берега, часть рей и стеньг чернела на засыпающем небе; внизу громоздился
мрак. Светлые водяные чешуйки вспыхивали и гасли. Прошло минут пять в
глубоком молчании последняя атака тьмы затопила все. Аян вынул из-под кормы заржавленный железный фонарь, зажег его, сообразил положение и круто повернул влево.
Очевидно, при известной обстановке, в день легкий или черный, слово становится делом, обе стихии равноценны, могут заменять друг друга; за магическим действом и за магическим словом — одинаково лежит стихия темной воли, а где-то еще
глубже, в глухом
мраке, теплится душа кудесника, обнявшаяся с душой природы.
Керосин догорает в ночниках, и в казарме становится совсем темно. Позы у спящих мучительно напряженные, неестественные. Должно быть, у всех на жестких сенниках обомлели руки и затекли головы. Отовсюду, со всех сторон, раздаются жалобные стоны,
глубокие вздохи, нездоровый, захлебывающийся храп. Что-то зловещее, удручающее, таинственное слышится в этих нечеловеческих звуках, идущих среди печального
мрака из-под серых, однообразных ворохов…
Знак, когда-то высеченный твердой рукой, стоит перед ним неведомым иероглифом, и, несмотря на это указание, чаща стоит вокруг него полная прежней тайны, и
мрак кажется еще
глубже, лесная глушь еще враждебнее и страшнее…
— Граждане, гонимые тоскою из домов своих, нередко видали по ночам, при свете луны, старца Феодосия, стоящего на коленях пред храмом Софийским; юная Ксения вместе с ним молилась, но мать ее, во время тишины и
мрака, любила уединяться на кладбище Борецких, окруженном древними соснами: там, облокотясь на могилу супруга, она сидела в
глубокой задумчивости, беседовала с его тению и давала ему отчет в делах своих.
Медленно, в
глубокой тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, и плавно накладывал одна на другую, и снова поднимал, и снова накладывал, и что-то росло во
мраке, ширилось беззвучно, раздвигало границы.
Однажды в молодости он утопал в быстрой и
глубокой реке; и долго потом он сохранял в душе бесформенный образ удушающего
мрака, бессилия и втягивающей в себя, засасывающей глубины.
А между тем в
глубокой темноте, около солдатского бивуака, потайно, незаметно и в высшей степени осторожно шныряла какая-то неведомая личность, которую трудно было разглядеть в густом и мглистом
мраке; но зато часовые и дежурные легко могли принять ее за какого-нибудь своего же проснувшегося солдатика, тем более что неведомая личность эта была одета во что-то не то вроде крестьянской, не то вроде солдатской сермяги.
В отношении Толстого к злу жизни есть одна поразительная особенность, которая резко выделяет его из сонма обычных обличителей жизни. Для большинства их жизнь — это черная,
глубокая пропасть; в ней из века в век бьется и мучается страдалец-человечество; зло давит его мрачною, непроглядною тучею, кругом бури, отвесные скалы,
мрак и только где-то
Чем
глубже человек идет в нее, тем гуще
мрак; и шевелится в этом
мраке глухой, темный и немой властитель жизни — огромный, отвратительный тарантул.
В
глубокую полночь, когда и сторожевой склонил свою усталую голову на копье, что-то тихо зашевелилось в средине спавших, чья-то голова начала медленно подниматься, дико озираясь кругом, силясь прорезать взглядом окружающий
мрак.
В
глубокую полночь, когда и сторожевой склонил свою усталую голову на копье, что-то тихо зашевелилось в середине спавших, чья-то голова начала медленно подниматься, дико озираясь кругом, силясь прорезать взглядом окружающий
мрак.
И это совсем не в смысле «
мрака средневековья», выдуманного просветителями новой истории, а в более
глубоком и онтологическом смысле слова.
Резцов
глубже засовывал руки в рукава полушубка. Впереди люнета смутно шевелился сухой, несрезанный каолян, слышался шорох его листьев. Отчего они шуршат? И повсюду что-то чернело, осторожно шевелилось и старалось спрятаться в тишину. Вдруг, беззаботно к этой тишине, злобно и хрипло огрызнулась во
мраке собака; другая, молоденькая, жалобно завизжала. Там, в каоляне, они гложут неубранные трупы. И опять стало тихо.
Наш Фигнер старцем в стан врагов
Идёт во
мраке ночи;
Как тень прокрался вкруг шатров,
Всё зрели быстры очи…
И стан ещё в
глубоком сне,
День светлый не проглянул —
А он уж, витязь, на коне.
Уже с дружиной грянул.
Сеславин — где ни пролетит
С крылатыми полками:
Там брошен в прах и меч, и щит,
И устлан путь врагами.