Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то и
на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Анна
говорила, что приходило ей
на язык, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего друга, Кити заметила, что М-llе Варенька и с Левиным и его женщиной находится уже в тех отношениях, как и с другими своими protégés. Она подходила к ним, разговаривала, служила переводчицей для женщины, не умевшей
говорить ни
на одном иностранном
языке.
Князь подошёл к ней. И тотчас же в глазах его Кити заметила смущавший её огонек насмешки. Он подошёл к мадам Шталь и заговорил
на том отличном французском
языке,
на котором столь немногие уже
говорят теперь, чрезвычайно учтиво и мило.
Когда она разговаривала с нами дружески, она всегда
говорила на этом
языке, который знала в совершенстве.
Жиды начали опять
говорить между собою
на своем непонятном
языке. Тарас поглядывал
на каждого из них. Что-то, казалось, сильно потрясло его:
на грубом и равнодушном лице его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламя надежды — надежды той, которая посещает иногда человека в последнем градусе отчаяния; старое сердце его начало сильно биться, как будто у юноши.
Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются
языком своим; свой с своим не хочет
говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь
на торговом рынке.
К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический
язык сплетни; про матроса
говаривали, что он где-то кого-то убил, оттого, мол, его больше не берут служить
на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что «терзается угрызениями преступной совести».
— Нельзя же было кричать
на все комнаты о том, что мы здесь
говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только
говорить этим
языком надоело. Ну куда вы такая пойдете? Или вы хотите предать его? Вы его доведете до бешенства, и он предаст себя сам. Знайте, что уж за ним следят, уже попали
на след. Вы только его выдадите. Подождите: я видел его и
говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того и звал вас, чтобы
поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
«Ну, —
говорил он ему, — излагай мне свои воззрения
на жизнь, братец: ведь в вас,
говорят, вся сила и будущность России, от вас начнется новая эпоха в истории, — вы нам дадите и
язык настоящий и законы».
Тогдашние тузы в редких случаях, когда
говорили на родном
языке, употребляли одни — эфто,другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public…
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с
языка, Самгин
на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел
на Кутузова, который, усмехаясь,
говорил ему что-то.
— Аз не пышем, — сказал он, и от широкой, самодовольной улыбки глаза его стали ясными, точно у ребенка. Заметив, что барин смотрит
на него вопросительно, он, не угашая улыбки, спросил: — Не понимаете? Это — болгарский
язык будет, цыганский. Болгаре не
говорят «я», — «аз»
говорят они. А курить, по-ихнему, — пыхать.
Слушая, он надувал багровые щеки, прищуривал медвежьи глазки, а когда
говорил, его бородища волнисто изгибалась
на батисте рубашки, точно огромный
язык, готовый все слизать.
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель —
на островах Гаити. Он знает столько слов чужого
языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности
говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
— Беспутнейший человек этот Пуаре, — продолжал Иноков, потирая лоб, глаза и
говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса
на дворе. — Я даю ему уроки немецкого
языка. Играем в шахматы. Он холостой и — распутник. В спальне у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но
на стенах развешаны в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
Но это соображение, не успокоив его, только почему-то напомнило полуумную болтовню хмельного Макарова; покачиваясь
на стуле, пытаясь причесать пальцами непослушные, двухцветные вихры, он
говорил тяжелым, пьяным
языком...
По настоянию деда Акима Дронов вместе с Климом готовился в гимназию и
на уроках Томилина обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась жадностью. Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов
говорил очень быстро и как-то так всасывая слова, точно они, горячие, жгли губы его и
язык. Клим несколько раз допытывался у товарища, навязанного ему Настоящим Стариком...
На диване все оживленнее звучали голоса Алины и Варвары, казалось, что они
говорят условным
языком и не то, о чем думают. Алина внезапно и нелепо произнесла, передразнивая кого-то, шепелявя...
Длинный, тощий, с остатками черных, с проседью, курчавых и, видимо, жестких волос
на желтом черепе, в форме дыни, с бородкой клином, горбоносый, он
говорил неутомимо, взмахивая густыми бровями, такие же густые усы быстро шевелились над нижней, очень толстой губой, сияли и таяли влажные, точно смазанные маслом, темные глаза. Заметив, что сын не очень легко владеет
языком Франции, мать заботливо подсказывала сыну слова, переводила фразы и этим еще более стесняла его.
У себя в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и жить просто, как живут другие, не смущаясь
говорить все глупости, которые подвернутся
на язык, забывать все премудрости Томилина, Варавки… И забыть бы о Дронове.
Ее поведение
на этих вечерах было поведением иностранки, которая, плохо понимая
язык окружающих, напряженно слушает спутанные речи и, распутывая их, не имеет времени
говорить сама.
Как раньше, Любаша начала устраивать вечеринки, лотереи в пользу ссыльных, шила им белье, вязала носки, шарфы; жила она переводами
на русский
язык каких-то романов, пыталась понять стихи декадентов, но
говорила, вздыхая...
— Что ж ты как вчера? — заговорил брат, опустив глаза и укорачивая подтяжки брюк. — Молчал, молчал… Тебя считали серьезно думающим человеком, а ты вдруг такое, детское. Не знаешь, как тебя понять. Конечно, выпил, но ведь
говорят: «Что у трезвого
на уме — у пьяного
на языке».
Хорошо. Отчего же, когда Обломов, выздоравливая, всю зиму был мрачен, едва
говорил с ней, не заглядывал к ней в комнату, не интересовался, что она делает, не шутил, не смеялся с ней — она похудела,
на нее вдруг пал такой холод, такая нехоть ко всему: мелет она кофе — и не помнит, что делает, или накладет такую пропасть цикория, что пить нельзя — и не чувствует, точно
языка нет. Не доварит Акулина рыбу, разворчатся братец, уйдут из-за стола: она, точно каменная, будто и не слышит.
Она иногда читала, никогда не писала, но
говорила хорошо, впрочем, больше по-французски. Однако ж она тотчас заметила, что Обломов не совсем свободно владеет французским
языком, и со второго дня перешла
на русскую речь.
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш
язык, не солгали бы глаза, изменились бы хоть
на минуту эти краски. А глаза ваши
говорят, что вы как будто вчера родились…
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги твои все прочла, вон они,
на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство… как ты и я… любили… Ох, устала, не могу
говорить… — Она остановилась, смочила
языком горячие губы. — Дай мне пить, вон там,
на столе!
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил
на немецкого гелертера, знал древние и новые
языки, хотя ни
на одном не
говорил, знал все литературы, был страстный библиофил.
— Я уже сказал тебе, что люблю твои восклицания, милый, — улыбнулся он опять
на мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечая того, ходить взад и вперед по комнате. Я тоже привстал. Он продолжал
говорить своим странным
языком, но с глубочайшим проникновением мыслью.
Здешние народы, с которыми успели
поговорить, не знаю,
на каком
языке, наши матросы, умеющие объясняться по-своему со всеми народами мира, называют себя орочаны, мангу, кекель.
В одном из прежних писем я
говорил о способе их действия: тут, как ни знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать
на его
языке, не имея грамматики и лексикона.
Он начал мне длинную какую-то речь по-французски, и хотя
говорил очень сносно
на этом
языке, но я почти ничего не понял, может быть, оттого, что он к каждому слову прибавлял: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» [«Я
говорю с вами откровенно, понимаете?» — фр.]
Он начал
говорить, но губы и
язык уже потеряли силу: он
говорил медленно; говор его походил
на тихое и ровное переливанье из бутылки в бутылку жидкости.
Все были в восторге, когда мы объявили, что покидаем Нагасаки; только Кичибе был ни скучнее, ни веселее других. Он переводил вопросы и ответы, сам ничего не спрашивая и не интересуясь ничем. Он как-то сказал
на вопрос Посьета, почему он не учится английскому
языку, что жалеет, зачем выучился и по-голландски. «Отчего?» — «Я люблю, —
говорит, — ничего не делать, лежать
на боку».
Кроме якутского
языка Евангелие окончено переводом
на тунгусский
язык, который,
говорят, сходен с манчжурским, как якутский с татарским.
Он с умилением смотрел
на каждого из нас, не различая, с кем уж он виделся, с кем нет, вздыхал, жалел, что уехал из России, просил взять его с собой, а под конец обеда, выпив несколько рюмок вина, совсем ослабел, плакал,
говорил смесью разных
языков, примешивая беспрестанно карашо, карашо.
По-французски он не знал ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он
говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и
на том и
на другом
языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские
говорят на всех
языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот
говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно,
на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Он представил нас ей, но, к сожалению, она не
говорила ни
на каком другом
языке, кроме португальского, и потому мы только поглядели
на нее, а она
на нас.
По приезде адмирала епископ сделал ему визит. Его сопровождала свита из четырех миссионеров, из которых двое были испанские монахи, один француз и один китаец, учившийся в знаменитом римском училище пропаганды. Он сохранял свой китайский костюм, чтоб свободнее ездить по Китаю для сношений с тамошними христианами и для обращения новых. Все они завтракали у нас; разговор с епископом, итальянцем, происходил
на французском
языке, а с китайцем отец Аввакум
говорил по-латыни.
9-го февраля, рано утром, оставили мы Напакианский рейд и лавировали, за противным ветром, между большим Лю-чу и другими, мелкими Ликейскими островами, из которых одни путешественники назвали Ама-Керима, а миссионер Беттельгейм
говорит, что Ама-Керима
на языке ликейцев значит: вон там дальше — Керима. Сколько по белу свету ходит переводов и догадок, похожих
на это!
Благообразный старец, хотя и кивал одобрительно своей красивой патриархальной головой или встряхивал ею, хмурясь, когда другие возражали, очевидно, с большим трудом понимал то, что
говорил Нехлюдов, и то только тогда, когда это же пересказывали
на своем
языке другие крестьяне.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь
на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением
на них рук, будет
говорить новыми
языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
— Да, да… Лоскутов и теперь постоянно бывает у Ляховских.
Говорят, что замечательный человек:
говорит на пяти
языках, объездил всю Россию, был в Америке…
— И одна племянница… Очень милая девушка, Игнатий Львович! И какие завидные способности:
говорит на трех
языках, рисует…
А за ужином уже Иван Петрович показывал свои таланты. Он, смеясь одними только глазами, рассказывал анекдоты, острил, предлагал смешные задачи и сам же решал их, и все время
говорил на своем необыкновенном
языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю…
С самого первого взгляда
на него Иван Федорович несомненно убедился в полном и чрезвычайном болезненном его состоянии: он был очень слаб,
говорил медленно и как бы с трудом ворочая
языком; очень похудел и пожелтел.
Удэгейцы
на реке Кусун сами огородничеством не занимаются, а нанимают для этого китайцев. Одеваются они наполовину по-китайски, наполовину по-своему,
говорят по-китайски и только в том случае, если хотят посекретничать между собой,
говорят на родном
языке. Женские костюмы отличаются пестротой вышивок, а
на груди, подоле и рукавах украшаются еще светлыми пуговицами, мелкими раковинами, бубенчиками и разными медными побрякушками, отчего всякое движение обладательниц их сопровождается шелестящим звоном.
Наши новые знакомые по внешнему виду мало чем отличались от уссурийских туземцев. Они показались мне как будто немного ниже ростом и шире в костях. Кроме того, они более подвижны и более экспансивны.
Говорили они по-китайски и затем
на каком-то наречии, составляющем смесь солонского
языка с гольдским. Одежда их тоже ничем не отличалась от удэгейской, разве только меньше было пестроты и орнаментов.
Как и надо было ожидать, наше появление вызвало беспокойство среди корейцев. В фанзе было свободно, и потому мы разместились
на одном из канов. Дерсу сделал вид, что не понимает их
языка, и внимательно стал прислушиваться к тому, что они
говорили между собою.