Неточные совпадения
—
О, баловень, сибарит! —
говорил Волков, глядя, куда бы положить шляпу, и, видя везде пыль, не положил никуда; раздвинул обе полы фрака, чтобы сесть, но, посмотрев внимательно на кресло, остался на ногах.
Тот,
о ком я
говорю, был человек смелости испытанной, не побоявшийся ни «Утюга», ни «
волков Сухого оврага», ни трактира «Каторга», тем более, что он знал и настоящую сибирскую каторгу.
Эти строгие теоретические рассуждения разлетались прахом при ближайшем знакомстве с делом. Конечно, и пшеничники виноваты, а с другой стороны, выдвигалась масса таких причин, которые уже не зависели от пшеничников. Первое дело, своя собственная темнота одолевала, тот душевный глад,
о котором
говорит писание. Пришли
волки в овечьей шкуре и воспользовались мглой… По закону разорили целый край. И как все просто: комар носу не подточит.
Зайцев истребляют все, кто может:
волки, лисы, дворные и легавые собаки, которые сами собою ходят охотиться за ними в лес, даже горностаи и ласки,
о чем я имел уже случай
говорить.
Не
говорю уже
о том, что
волки, а особенно лисы нередко их истребляют.
Сначала
Волков приставал, чтоб я подарил ему Сергеевку, потом принимался торговать ее у моего отца; разумеется, я сердился и
говорил разные глупости; наконец, повторили прежнее средство, еще с большим успехом: вместо указа
о солдатстве сочинили и написали свадебный договор, или рядную, в которой было сказано, что мой отец и мать, с моего согласия, потому что Сергеевка считалась моей собственностью, отдают ее в приданое за моей сестрицей в вечное владение П. Н. Волкову.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение.
О ненависти к русским никто и не
говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и
волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
Собака взглянула на него здоровым глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув с воем. На площадь из улицы, точно
волки из леса на поляну, гуськом вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо
поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
Мы ничего не имели в мыслях, кроме интересов казны; мы ничего не желали, кроме благополучного разрешения благих начинаний; мы трудились, усердствовали, лезли из кожи и в свободное от усердия время мечтали:
о! если бы и
волки были сыты, и овцы целы!.. Словом сказать, мы день и ночь хлопотали
о насаждении древа гражданственности. И вот теперь нам
говорят: вы должны претерпеть!
— А у нас Мусенька — умница, грамотная, —
говорила нянька, меня не любившая, но при случае мною хваставшаяся, когда исчерпаны были все разговоры
о господах и выпиты были все полагающиеся чашки. — А ну-ка, Мусенька, расскажи про
волка и овечку. Или про того (барабанщика).
—
О, дурак! Я про этого
говорю, что
волком на меня посмотрел. Вон, стоит — не работает.
А коза и
говорит: «Не за тем ты,
волк, меня вниз зовешь, — ты не об моем, а
о своем корме хлопочешь».
Девочка и раздумалась
о том, как мать будет впотьмах у
волка из зубов мясо вырывать, и
говорит...
А Кишенский не мог указать никаких таких выгод, чтоб они показались Глафире вероятными, и потому прямо писал: «Не удивляйтесь моему поступку, почему я все это вам довожу: не хочу вам лгать, я действую в этом случае по мстительности, потому что Горданов мне сделал страшные неприятности и защитился такими путями, которых нет на свете презреннее и хуже, а я на это даже не могу намекнуть в печати, потому что, как вы знаете, Горданов всегда умел держаться так, что он ничем не известен и
о нем нет повода
говорить; во-вторых, это небезопасно, потому что его протекторы могут меня преследовать, а в-третьих, что самое главное, наша петербургская печать в этом случае уподобилась тому пастуху в басне, который, шутя, кричал: „
волки,
волки!“, когда никаких
волков не было, и к которому никто не вышел на помощь, когда действительно напал на него
волк.
На это шут
говорит прибаутку
о том, что нельзя верить смиренности
волка, здоровью лошади, любви мальчика и клятве распутницы.
— «А зачем же ты их ешь? Ведь они, эти цыплята, такие же живые, как и ты. Каждое утро — пойди посмотри, как их ловят, как повар несет их на кухню, как перерезают им горло, как их матка кудахчет
о том, что цыплят у нее берут. Видел ты это?» —
говорит волк.
— А к тому, что хотела я ему сватать какую ни на есть из твоих сенных девушек, да и брякнула
о том Семену Аникичу, а он мне в ответ: Ермака-де оженить нельзя, так как он
волк, сам
говорил мне. Как его ни корми, он все в лес глядит.
— В том, что стала на моей дороге… Вы знаете басню Лафонтена «
Волк и ягненок». — Я
волк — вы меня сделали им… Но довольно об этом,
поговорим о вас… Вы хотите поступить снова на службу?
— Tiens, nous parlons comme dans la fable du chien en du loup [ — Мы еще увидимся? Ты мне нравишься. Что сказать Домбровичу? — Ничего! — Как ничего? — Пустяки! — Послушай, мы
говорим как в басне
о собаке и
волке (фр.).].
— Ну что ж
волк? Ты что ж пужаешь. А я небось не боюсь, —
говорила Грушка, и, забывшись, она, думая
о волке, клала ягоду за ягодой, и самые лучшие не в кружку, а в рот.