Неточные совпадения
Много и долго
говорил в этом духе Карл Иваныч:
говорил о том, как лучше умели ценить его заслуги у какого-то генерала, где он прежде жил (мне очень больно было это слышать),
говорил о Саксонии,
о своих
родителях,
о друге своем портном Schönheit и т. д., и т. д.
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как
о предках и
родителях бесстыдный разговор в пьяном виде с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, —
говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, — бог с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое дело он способен!
— Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых
родителей.
Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец на уровень синеватого носа.
О Климе он сказал, положив сухую руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Может быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что
говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что
родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит
о беспорядках и поставит вверх дном весь дом.
Стали старшие дочери его допрашивать: не потерял ли он своего богатства великого; меньшая же дочь
о богатстве не думает, и
говорит она своему
родителю: «Мне богатства твои ненадобны; богатство дело наживное, а открой ты мне свое горе сердешное».
—
О, жестокий
родитель! — воскликнул Салов. — Но вы знаете, не
говорите об этом в обществе… Сюжет уж очень избит, во всех драмах…
О, я не
говорю про гвардейцев, которые танцуют на балах,
говорят по-французски и живут на содержании своих
родителей и законных жен.
— А чем мои занятия худы? — спросил он в свою очередь, — напротив того, я полагаю, что они в высшей степени нравственны, потому что мои откровенные беседы с молодым поколением поселяют в нем отвращение к тем мерзостям, в которых закоренели их милые
родители… Да позвольте полюбопытствовать,
о каких это «других» занятиях вы
говорите?
Ребенок рос одиноко; жизнь
родителей, тоже одинокая и постылая, тоже шла особняком, почти не касаясь его. Сынок удался — это был тихий и молчаливый ребенок, весь в отца. Весь он, казалось, был погружен в какую-то загадочную думу, мало
говорил, ни
о чем не расспрашивал, даже не передразнивал разносчиков, возглашавших на дворе всякую всячину.
За нею три тысячи десятин земли в одной из черноземных губерний, прекрасная усадьба и сахарный завод, не
говоря уже
о надеждах в будущем (еще сахарный завод), потому что она — единственная дочь и наследница у своих
родителей.
— Да ведь она года три тому назад, — начал уж шепотом рассказывать ополченец, — убегала от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни единым словом не промолвился
о том и всем
говорил, что она уехала к
родителям своим.
Раз,
говоря со мной
о здоровом сложении, наследственном в их семействе, он прибавил: «Вот
родитель мой, так тот до самой кончины своей не жаловался ни на какую болезнь».
Я стала
о тебе
говорить и немножко на тебя нападать, а Софья Николавна заступилась за тебя не на шутку, и наконец, сказала, что ты должен быть человек очень добрый, скромный, тихий и почтительный к
родителям, что таких людей благословляет бог и что такие люди лучше бойких говорунов».
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием
говорила о прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно рассказала про его настоящее и будущее состояние; рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез письмо полное согласие и благословение
родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа
родителей и несказанной любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной даму, узнать: угодно ли, не противно ли будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
— Не
говорить о твоем суженом? Ох, дитятко, нехорошо! Я уж давно замечаю, что ты этого не жалуешь… Неужли-то в самом деле?.. Да нет! где слыхано идти против отцовой воли; да и девичье ли дело браковать женихов! Нет, родимая, у нас благодаря бога не так, как за морем: невесты сами женихов не выбирают: за кого благословят
родители, за того и ступай. Поживешь, боярышня, замужем, так самой слюбится.
— Надо, мой друг, подумать
о будущем, —
говорят дворянскому сыну
родители, — ведь ты не объедок какой-нибудь, чтобы голубей гонять!
Отец Егор приласкал детей и не без ловкости уронил какой-то комплимент, относившийся к счастливым
родителям «будущей России»; мать Муфеля
говорила по-русски лучше сына и за обедом, между прочим, сильно жаловалась на
о. Андроника.
Оно так и было. На другой день, ввиду возвращения
родителей, нам это открыли и взяли с нас клятву, чтобы мы ни за что не
говорили отцу и матери
о происшедшей с нами истории.
Надобно вам сказать, что новая моя родительница была из настоящей дворянской фамилии, но бедной и очень многочисленной. Новый
родитель мой женился на ней для поддержания своей амбиции, что у меня-де жена дворянка и много родных, все благородные. Тетушек и дядюшек было несметное множество, а
о братьях и сестрах с племянничеством в разных степенях и
говорить нечего. Оттого-то столько набралось званых по необходимости.
За меня стоял новый
родитель мой, Иван Афанасьевич, и какими-то словами как спутал братьев всех, что те… пик-пик!.. замялись, и это место вот-вот досталось бы мне, как брат Петрусь, быв, как я всегда
говорил о нем, человек необыкновенного ума, и, в случае неудачи, бросающий одну цель и нападающий на другую, чтоб смешать все, вдруг опрокидывается на моего нового
родителя, упрекает его, что он овладел моим рассудком, обобрал меня, и принуждает меня, слабого, нерассудливого, жениться на своей дочери, забыв то, что он, Иван Афанасьевич, из подлого происхождения и бывший подданный пана Горбуновского…
Советник. Да разве дети могут желать того, чего не хотят
родители? Ведаешь ли ты, что отец и дети должны думать одинаково? Я не
говорю о нынешних временах: ныне все пошло новое, а в мое время, когда отец виноват бывал, тогда дерут сына; а когда сын виноват, тогда отец за него отвечает; вот как в старину бывало.
Зоркий и опытный в этих делах его взгляд скоро отличил тут даже нечто особенное: по слишком любезному приему
родителей, по некоторому особенному виду девиц и их наряду (хотя, впрочем, день был праздничный) у него замелькало подозрение, что Павел Павлович схитрил и очень могло быть, что внушил здесь, не
говоря, разумеется, прямых слов, нечто вроде предположения об нем как
о скучающем холостяке, «хорошего общества», с состоянием и который, очень и очень может быть, наконец, вдруг решится «положить предел» и устроиться, — «тем более что и наследство получил».
Вопрос этот так общ, что и в прежнее время нельзя было не
говорить о нем, и действительно, даже в самое глухое время нашей литературы нередко появлялись у нас книжки и статейки: «
О задачах педагогики как науки», «
О воспитании детей в духе христианского благочестия», «Об обязанности детей почитать
родителей» и т. п.
«Ты не имеешь
родителей, —
говорил он, — отечество признает тебя великим сыном своим, и главный защитник прав новогородских да живет там, где князь добродетельный утвердил их своею печатию и где Новгород желает ныне угостить новобрачных!..» — «Нет, — ответствовала Марфа, — еще меч Иоаннов не преломился
о щит Мирослава или не обагрился его кровию за Новгород!..
И, задумчиво рассказав ему
о том, как юноша — сын богатых и важных
родителей — ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не
говоря им до смерти своей, кто он, — Мальва тихо спросила у Якова...
И она уже имела свои мнения и за ужином
говорила с
родителями Саши
о том, как теперь детям трудно учиться в гимназиях, но что все-таки классическое образование лучше реального, так как из гимназии всюду открыта дорога: хочешь — иди в доктора, хочешь — в инженеры.
— «Пишу аз к вам,
родители,
о сем, что хощете меня поминати и друга моего советного заставляете псалтырь по мне
говорить.
Пока Абрамовна раздумывала, сказать аль нет
родителям про то, что подглядела, Масляников, собравшись в путь, попросил Гаврилу Маркелыча переговорить с ним наедине
о каком-то важном деле. Долго
говорили они в беседке, и кончился разговор их тем, что Евграф Макарыч весело распростился со всеми, а Гаврила Маркелыч обещался на другой день проводить его до пристани.
Она не помнит своего покойного брата, потому что Гуль-Гуль был всего год, когда погиб мой бедный папа, но мы часто
говорили о нем потихоньку (иначе Гуль-Гуль не смела, боясь рассердить
родителей, которые так и не простили сыну принятия христианства).
«Меня постоянно держали в неизвестности
о том, кто были мои
родители, —
говорила она перед смертию князю Голицыну, — да и сама я мало заботилась
о том, чтоб узнать, чья я дочь, потому что не ожидала от того никакой себе пользы».
Я поняла, что мои
родители говорили о деде Хаджи-Магомете, все еще не желавшем простить свою христианку-дочь.
Теркин слушал внимательно, и в голове у него беспрестанно мелькал вопрос: «зачем Серафима рассказывает ему так подробно об этой Калерии?» Он хотел бы схватить ее и увлечь к себе, забыть про то, кто она, чья жена, чьих
родителей, какие у нее заботы… Одну минуту он даже усомнился: полно, так ли она страстно привязалась к нему, если способна
говорить о домашних делах, зная, что он здесь только до рассвета и она опять его долго не увидит?..
Ученики и ученицы
говорили о нем с трепетом,
родители — с ненавистью; не одному учащемуся пришлось перевестись в Орел или Калугу, спасаясь от садической строгости и беспощадной требовательности этого щупленького молодого человека с незначительным лицом.
В старших классах гимназии после такой проповеди я иногда вдруг начинал возражать на выраженные там мысли, и, вместо благоговейного настроения, получалась совсем для
родителей нежелательная атмосфера спора. Раз, например, после одной вдохновенной проповеди, где оратор
говорил о великом милосердии бога, пославшего для спасения людей единственного сына, я спросил: «Какой же это всемогущий бог, который не сумел другим путем спасти людей? Почему ему так приятны были мучения даже собственного сына?»
Чтобы не обидеть отца отказом, Борис взял рюмку и молча выпил. Когда принесли самовар, он молча, с меланхолическим лицом, в угоду старику, выпил две чашки противного чаю. Молча он слушал, как «бабенция» намеками
говорила о том, что на этом свете есть жестокие и безбожные дети, которые бросают своих
родителей.
Васильеву хотелось
поговорить с барышней
о многом. Он чувствовал сильное желание узнать, откуда она родом, живы ли ее
родители и знают ли они, что она здесь, как она попала в этот дом, весела ли и довольна или же печальна и угнетена мрачными мыслями, надеется ли выйти когда-нибудь из своего настоящего положения… Но никак он не мог придумать, с чего начать и какую форму придать вопросу, чтоб не показаться нескромным. Он долго думал и спросил...
Я хочу
говорить о человеческих страданиях и человеческом горе, хочу сказать
о борьбе житейской,
о сильных и слабых людях,
о горячо любящих
родителях, теряющих свои сокровища,
о детях-сиротах, оторванных от семьи, как жалкие листики от деревьев…
Не думая завязывать вновь былых связей, Хабар
говорил ей
о святости своих обязанностей перед отцом земным и отцом небесным, перед сестрою, уверял ее клятвенно (без клятвы не поверила б), что навсегда оставил Гаиду и полюбит только ту суженую, беспорочную девицу, которая может быть его женою по выбору
родителя и благословению божью.
— Действительно, в последних письмах он упоминает с восторгом
о какой-то Зине, приемной дочери его
родителей;
говорит, что только она составляет для него некоторую отраду в его грустной жизни в деревне, — задумчиво произнесла Маргарита Максимилиановна.
В молодости Ольга Николаевна была выдающеюся красавицей,
о чем красноречиво
говорили тонкие черты ее старческого лица, и украшением двора императрицы Екатерины II, при котором она была фрейлиной и в водовороте блеска и роскоши которого погибло громадное состояние ее
родителей.
Вперемежку с песнями дубасят в честь весны друг друга в спину, вспоминают после каждого слова
родителей и
говорят о недоимках.
— Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма
родителям, ежели ты думаешь
о том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне
говаривал наш костромской медвежатник: медведя-то,
говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
Обвинитель
говорит о том, что подсудимый, как сам
говорит, не принадлежит ни к какой секте, что
родители его православные и что поэтому отказ его от военной службы имеет основанием своим только упорство.