Неточные совпадения
— Да, вот растем, — сказала она ему, указывая главами на Кити, — и стареем. Tiny bear [Медвежонок] уже стал большой! — продолжала Француженка смеясь и напомнила ему его шутку
о трех барышнях, которых он называл тремя медведями из английской
сказки. — Помните, вы бывало так
говорили?
Нехаева, повиснув на руке Клима,
говорила о мрачной поэзии заупокойной литургии, заставив спутника своего с досадой вспомнить
сказку о глупце, который пел на свадьбе похоронные песни. Шли против ветра,
говорить ей было трудно, она задыхалась. Клим строго, тоном старшего, сказал...
— Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня… по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за
сказка о Лорелее? [Лорелея — имя девушки, героини немецкого фольклора. Лорелея зазывала своим пением рыбаков, и те разбивались
о скалы.] Ведь это еескала виднеется?
Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась в воду. Мне нравится эта
сказка. Фрау Луизе мне всякие
сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми глазами…
Объявили сударю (sieur) Александру Герцену,
говоря ему, как сказано в оригинале». Тут следует весь текст опять. В том роде, как дети
говорят сказку о белом быке, повторяя всякий раз с прибавкой одной фразы: «Сказать ли вам
сказку о белом быке?»
— Га! — сказал он решительно. — Я давно
говорю, что пора бросить эти бабьи
сказки. Философия и наука что-нибудь значат… А священное писание? Его писали люди, не имевшие понятия
о науке. Вот, например, Иисус Навин… «Стой, солнце, и не движись, луна»…
Теперь я снова жил с бабушкой, как на пароходе, и каждый вечер перед сном она рассказывала мне
сказки или свою жизнь, тоже подобную
сказке. А про деловую жизнь семьи, —
о выделе детей,
о покупке дедом нового дома для себя, — она
говорила посмеиваясь, отчужденно, как-то издали, точно соседка, а не вторая в доме по старшинству.
Они рассказывали
о своей скучной жизни, и слышать это мне было очень печально;
говорили о том, как живут наловленные мною птицы,
о многом детском, но никогда ни слова не было сказано ими
о мачехе и отце, — по крайней мере я этого не помню. Чаще же они просто предлагали мне рассказать
сказку; я добросовестно повторял бабушкины истории, а если забывал что-нибудь, то просил их подождать, бежал к бабушке и спрашивал ее
о забытом. Это всегда было приятно ей.
Ветер шевелил прядь волос, свесившуюся из-под его шляпы, и тянулся мимо его уха, как протяжный звон эоловой арфы. Какие-то смутные воспоминания бродили в его памяти; минуты из далекого детства, которое воображение выхватывало из забвения прошлого, оживали в виде веяний, прикосновений и звуков… Ему казалось, что этот ветер, смешанный с дальним звоном и обрывками песни,
говорит ему какую-то грустную старую
сказку о прошлом этой земли, или
о его собственном прошлом, или
о его будущем, неопределенном и темном.
— Нечего уж и
говорить о том, что я стал теперь позорной
сказкою всего университета.
И он настойчиво, с непоколебимой уверенностью в правде своих пророчеств, глядя через очки в лицо ее добрыми глазами,
говорил ей
сказки о будущем.
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он
говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не
говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала
сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта
сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
И каждый раз, когда женщина
говорила о многотрудной жизни сеятелей разумного, он невольно вспоминал яркие рассказы отца
о старинных людях, которые смолоду весело промышляли душегубством и разбоем, а под старость тайно и покорно уходили в скиты «душа́ спасать». Было для него что-то общее между этими двумя рядами одинаково чуждых и неведомых ему людей, — соединяла их какая-то иная жизнь, он любовался ею, но она не влекла его к себе, как не влекли его и все другие
сказки.
— Нет ни мудрых волшебников, ни добрых фей, есть только люди, одни — злые, другие — глупые, а всё, что
говорят о добре, — это
сказка! Но я хочу, чтобы
сказка была действительностью. Помнишь, ты сказала: «В богатом доме всё должно быть красиво или умно»? В богатом городе тоже должно быть всё красиво. Я покупаю землю за городом и буду строить там дом для себя и уродов, подобных мне, я выведу их из этого города, где им слишком тяжело жить, а таким, как ты, неприятно смотреть на них…
— Но рядом со всем этим он замечал, что каждый раз, когда ему приходится
говорить о позорной современности,
о том, как она угнетает человека, искажая его тело, его душу, когда он рисовал картины жизни в будущем, где человек станет внешне и внутренне свободен, — он видел ее перед собою другой: она слушала его речи с гневом сильной и умной женщины, знающей тяжесть цепей жизни, с доверчивой жадностью ребенка, который слышит волшебную
сказку, и эта
сказка в ладу с его, тоже волшебно сложной, душою.
При жизни мать рассказала Евсею несколько
сказок. Рассказывала она их зимними ночами, когда метель, толкая избу в стены, бегала по крыше и всё ощупывала, как будто искала чего-то, залезала в трубу и плачевно выла там на разные голоса. Мать
говорила сказки тихим сонным голосом, он у неё рвался, путался, часто она повторяла много раз одно и то же слово — мальчику казалось, что всё,
о чём она
говорит, она видит во тьме, только — неясно видит.
Не нянькины
сказки, а полные смысла прямого ведутся у Иды беседы. Читает она здесь из Плутарха про великих людей;
говорит она детям
о матери Вольфганга Гете; читает им Смайльса «Self-Help» [«Самопомощь» (англ.)] — книгу, убеждающую человека «самому себе помогать»; читает и про тебя, кроткая Руфь, обретшая себе, ради достоинств души своей, отчизну в земле чуждой.
Рассказывал Серафим
о разбойниках и ведьмах,
о мужицких бунтах,
о роковой любви,
о том, как ночами к неутешным вдовам летают огненные змеи, и обо всём он
говорил так занятно, что даже неуёмная дочь его слушала эти
сказки молча, с задумчивой жадностью ребёнка.
Или начинает Серафим
о Кавказе
говорить — представит нам страну мрачную и прекрасную, место,
сказке подобное, где ад и рай обнялись, помирились и красуются, братски равные, гордые величием своим.
Сравните это хоть с рассказом Карамзина, который
говорит: «Аскольд и Дир, может быть недовольные Рюриком, отправились искать счастья…» В примечании же Карамзин прибавляет: «У нас есть новейшая
сказка о начале Киева, в коей автор пишет, что Аскольд и Дир, отправленные Олегом послами в Царьград, увидели на пути Киев», и пр… Очевидно, что г. Жеребцову понравилась эта
сказка, и он ее еще изменил по-своему для того, чтобы изобразить Аскольда и Дира ослушниками великого князя и оправдать поступок с ними Олега.
Но солдат был порядочный ротозей, и однажды, когда я читал «
Сказку о трех братьях» Толстого, [«
Сказка об Иване-дураке и его двух братьях».] за плечом у меня раздалось лошадиное фырканье Семенова, протянулась его маленькая, пухлая рука, схватила книжку, и — не успел я опомниться — как он, помахивая ею, пошел к печи,
говоря на ходу...
Сократ сам воздерживался от всего того, что едят не для утоления голода, а для вкуса, и уговаривал своих учеников делать так же. Он
говорил, что не только для тела, но и для души большой вред от лишней еды или питья, и советовал выходить из-за стола, пока еще есть хочется. Он напоминал своим ученикам
сказку о мудром Улиссе: как волшебница Цирцея не могла заколдовать Улисса оттого только, что он не стал объедаться, а товарищей его, как только они набросились на ее сладкие кушанья, всех обратила в свиней.
О том же
говорит животный эпос,
сказки, поверья и т. п.
Другой ямщик, сидевший в одних санях с советчиком, ничего не
говорил Игнашке и вообще не вмешивался в это дело, хотя по спал еще,
о чем я заключил по неугасаемой его трубочке и по тому, что, когда мы останавливались, я слышал его мерный, непрерываемый говор. Он рассказывал
сказку. Раз только, когда Игнашка в шестой или седьмой раз остановился, ему, видимо, досадно стало, что прерывается его удовольствие езды, и он закричал ему...
Николай Ростов хозяйничает в деревне. «Когда жена
говорила ему
о заслуге, состоящей в том, что он делает добро своим подданным, он сердился и отвечал: «Вот уж нисколько; для их блага вот чего не сделаю. Все это поэзия и бабьи
сказки — все это благо ближнего». И должно быть, потому, что Николай не позволял себе мысли
о том, что он делает что-нибудь для других, для добродетели, все, что он делал, было плодотворно».
Точно такое же впечатление получит в наше время всякий свободный от внушения читатель и от всех других восхваляемых драм Шекспира, не
говоря уже
о нелепых драматизированных
сказках «Перикла», «Двенадцатой ночи», «Бури», «Цимбелина», «Троила и Крессиды».
Достаточно прочесть одного «Лира», с его сумасшествием, убийствами, выкалыванием глаз, прыжком Глостера, отравлениями, ругательствами, не
говоря уже
о «Перикле», «Цимбелине», «Зимней
сказке», «Буре» (все произведения зрелого периода), чтобы убедиться в этом.
— Э, вы не можете себе представить, что сейчас делается в штабах! Это
сказка какая-то, которой свежий человек не поверит. Казалось бы, чего уж горячей время, чем теперь, штабы должны бы работать день и ночь. А все сидят сложа руки. Я себе выдумал дело, чтоб не видеть, что кругом… И только один горячий, поднимающий интерес у всех — к наградам. Только
о наградах везде и
говорят.
Разговор происходил в спальне Глафиры Петровны Салтыковой. Она лежала в постели, так как уже третий день, вернувшись от молодых Салтыковых, чувствовала себя дурно. В спальне было чисто прибрано и не было ни одной приживалки, не
говоря уже
о мужике, рассказывавшем
сказки, богадельницах и нищих. Дарья Николаевна не любила этот сброд, окружавший тетушку, и сумела деликатно дать ей понять это. Очарованная ею генеральша, не приказала им являться, когда у ней бывала племянница.
— Вот видите, князь, я была права,
говоря, что легенда
о беседке не
сказка.
— Если… Хорошо, допустим, что там найдут тех,
о которых
говорит старая
сказка, то и тогда я совершаю этим далеко не дурное дело. Они оба искупили свою земную вину строгим земным наказанием, за что же они должны быть лишены погребения и кости их должны покоиться без благословения в этом каменном мешке? Вы, как служитель алтаря, батюшка, можете осудить их на это?