Неточные совпадения
Он тряхнул
головой,
оторвался от стены и пошел; идти было тяжко, точно по песку, мешали люди; рядом с ним шагал человек с ремешком на
голове, в переднике и тоже в очках, но дымчатых.
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и на седую
голову. Люди вставали с пола, поднимая друг друга за руки, под мышки, снова становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на пол, — в круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь
оторваться от пола.
— Смерти я не боюсь, но устал умирать, — хрипел Спивак, тоненькая шея вытягивалась из ключиц, а
голова как будто хотела
оторваться. Каждое его слово требовало вздоха, и Самгин видел, как жадно губы его всасывают солнечный воздух. Страшен был этот сосущий трепет губ и еще страшнее полубезумная и жалобная улыбка темных, глубоко провалившихся глаз.
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят на нее не
отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала
головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие огни…
Я любил смотреть в глаза ей подолгу, не
отрываясь, не мигая; она щурилась, вертела
головою и просила тихонько, почти шепотом...
Они отталкивали друг друга, приподнимали на минуту кверху
головы, чтобы перевести дух, причем с губ звонко капала вода, и опять с новой жаждой приникали к водоему, не будучи в силах от него
оторваться.
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние силы, чтобы
оторваться от места и всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались сами собой. Набоб, схватившись за
голову, с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
Светловолосая
голова без бороды рвалась вверх, точно хотела
оторваться, и вдруг — исчезла за стеной.
Стало тихо, чутко. Знамя поднялось, качнулось и, задумчиво рея над
головами людей, плавно двинулось к серой стене солдат. Мать вздрогнула, закрыла глаза и ахнула — Павел, Андрей, Самойлов и Мазин только четверо
оторвались от толпы.
Не
отрываясь от дела, она кивнула
головой в сторону Степана Трофимовича и, когда тот пробормотал какое-то приветствие, подала ему наскоро руку и указала, не глядя, подле себя место.
Но однажды, поднявшись к старцу Иоанну и оглянув толпу, он заметил в ней одинокий, тёмный глаз окуровского жителя Тиунова: прислонясь к стволу сосны, заложив руки за спину, кривой, склонив
голову набок, не
отрываясь смотрел в лицо старца и шевелил тёмными губами. Кожемякин быстро отвернулся, но кривой заметил его и дружелюбно кивнул.
— Нет, они мне не дети! Никогда ими не были! — надорванным голосом возразил Глеб. — На что им мое благословение? Сами они от него отказались. Век жили они ослушниками! Отреклись — была на то добрая воля — отреклись от отца родного, от матери, убежали из дома моего… посрамили мою
голову, посрамили всю семью мою, весь дом мой…
оторвались они от моего родительского сердца!..
И снова очертя
голову задурил Гришка. Снова, когда темная ночь окутывала площадку, Оку и луга и когда старики, утомленные дневными трудами, крепко засыпали, начал он украдкой исчезать из клетушки, — снова, полная беспокойства, затаенной грусти и трепетных ожиданий, стала просиживать Дуня целые ночи на завалинке, карауля возвращение беспутного мужа и
отрываясь тогда лишь, когда призывал ее слабый крик младенца.
От избытка достоинства шея его была напряжена и подбородок тянуло вверх с такой силой, что
голова, казалось, каждую минуту готова была
оторваться и полететь вверх.
— Нас, конечно, опрокинуло. Вот — мы оба в кипящей воде, в пене, которая ослепляет нас, волны бросают наши тела, бьют их о киль барки. Мы еще раньше привязали к банкам всё, что можно было привязать, у нас в руках веревки, мы не
оторвемся от нашей барки, пока есть сила, но — держаться на воде трудно. Несколько раз он или я были взброшены на киль и тотчас смыты с него. Самое главное тут в том, что кружится
голова, глохнешь и слепнешь — глаза и уши залиты водой, и очень много глотаешь ее.
И так много лет набивала она бездонную, неустанно жевавшую пасть, он пожирал плоды ее трудов, ее кровь и жизнь,
голова его росла и становилась всё более страшной, похожая на шар, готовый
оторваться от бессильной, тонкой шеи и улететь, задевая за углы домов, лениво покачиваясь с боку на бок.
Когда он бежал, его
голова так болталась от плеча к плечу, точно готова была
оторваться.
— Шевелись — живее! — звучно крикнул он вниз. Несколько
голов поднялось к нему, мелькнули пред ним какие-то лица, и одно из них — лицо женщины с черными глазами — ласково и заманчиво улыбнулось ему. От этой улыбки у него в груди что-то вспыхнуло и горячей волной полилось по жилам. Он
оторвался от перил и снова подошел к столу, чувствуя, что щеки у него горят.
Сердце у меня
оторвалось, как говорится, грусть залегла в душе; но
голова не была смущена, я понимал ясно, что вокруг меня происходило и что ожидает впереди.
Отчаянным мазуром летал он, тормоша и подбрасывая за руку свою легкую даму; становился перед нею, не теряя такта, на колени, вскакивал, снова несся, глядел ей с удалью в ее голубиные глазки,
отрывался и, ловя на лету ее руки, увлекал ее снова и, наконец, опустившись на колено, перенес через свою
голову ее руку, раболепно поцеловал концы ее пальцев и, не поворачиваясь к дамам спиною, задом отошел на свое место.
Тетя Соня долго не могла
оторваться от своего места. Склонив
голову на ладонь, она молча, не делая уже никаких замечаний, смотрела на детей, и кроткая, хотя задумчивая улыбка не покидала ее доброго лица. Давно уже оставила она мечты о себе самой: давно примирилась с неудачами жизни. И прежние мечты свои, и ум, и сердце — все это отдала она детям, так весело играющим в этой комнате, и счастлива она была их безмятежным счастьем…
Изумруд не видел в темноте ее тела, но каждый раз, когда она,
отрываясь от сена, поворачивала назад
голову, ее большой глаз светился на несколько секунд красивым фиолетовым огоньком.
Рыбников сидел у стола, расставив локти и опустив на них
голову. Он, не
отрываясь, глядел на ее большие, но красивые ноги с полными икрами, которые ловко обтягивали черные ажурные чулки.
Пронзительно завизжали колёса кресла, полковник качнулся вперёд, откинулся назад и разразился хриплым кашлем, так болтая
головой, точно желал, чтоб она у него
оторвалась.
В спешном и беспорядочном бегстве по дороге было несколько столкновений, несколько падений, немного смеха и немало перепугов. Выпавшим из саней казалось, что бревно
оторвалось от веревки и свистит, пролетая над их
головами, а за ними гонится рассвирепевший зверь.
Его рука, вздрагивая, сама собою поднималась для удара, глаза не могли
оторваться от упорного кошачьего взгляда неподвижно и туго, точно струна, вытянувшейся женщины. Он не кончил слов своих и не успел ударить — под кроватью сильно зашумело, потом высунулась растрепанная
голова Симы. Юноша торопливо крикнул...
Но старые коллежские секретари, титулярные и надворные советники идут скоро, потупивши
голову: им не до того, чтобы заниматься рассматриванием прохожих; они еще не вполне
оторвались от забот своих; в их
голове ералаш и целый архив начатых и неоконченных дел; им долго вместо вывески показывается картонка с бумагами или полное лицо правителя канцелярии.
Я протянул ему ствол ружья, держась сам одной рукой за приклад, а другой за несколько зажатых вместе ветвей ближнего куста. Мне было не под силу вытянуть его. «Ложись! Ползи!» — закричал я с отчаянием. И он тоже ответил мне высоким звериным визгом, который я с ужасом буду вспоминать до самой смерти. Он не мог выбраться. Я слышал, как он шлепал руками по грязи, при блеске молний я видел его
голову все ниже и ниже у своих ног и эти глаза… глаза… Я не мог
оторваться от них…
Он замолчал, тихо и скорбно покачивая
головой. После первых же фраз слушатели привыкли к глухому и сиплому тембру его голоса и теперь глядели на Цирельмана не
отрываясь, захваченные словами старой национальной мелодрамы. Убогая обстановка не мешала этим страстным подвижным натурам, жадным до всяких театральных зрелищ, видеть в своем пылком восточном воображении: и пустынную улицу, озаренную луной, и белый домик с каменной оградой, и резкие, черные тени деревьев на земле и на стенах.
Порвалась нитка, и бусы рассыпались по всему полу, свалился с
головы зеленый платок, и вместо Любки мелькало только одно красное облако, да сверкали темные глаза, а у Мерика, того и гляди, сейчас
оторвутся руки и ноги.
И хвост
оторвался от
головы и пополз вперед. Но только что он отполз от
головы, попал в трещину и провалился.
С ободранного тополя внезапно
оторвался желтый дырявый лист и, кружась, поплыл книзу — и сразу вихрем в
голове закружились: взмах белого платка, выстрелы, кровь.
Но мы не можем еще
оторваться от предубеждений, набившихся в нашу
голову из ложных книг и уроков, которыми воспитана и загублена была наша молодость, не можем
оторваться от мелочных понятий, внушенных нам окружающим обществом; нам все кажется (пустая мечта, но все еще неотразимая для нас мечта), будто он оказал какие-то услуги нашему обществу, будто он представитель нашего просвещения, будто он лучший между нами, будто бы без него было бы нам хуже.
При входе Алексея с дядей Елистратом они засуетились, и один, ровно
оторвавшись от кучки товарищей, немилосердно передергивая плечами и размахивая руками, подвел «новых гостей» к порожнему столику, разостлал перед ними чистую салфетку и, подпершись о бок локтем, шепеляво спросил, наклоняя русую
голову...
Девушка старалась шить прилежней, потому что чувствовала, будто сегодня ей как-то не шьется.
Голова была занята чем-то другим; взор
отрывался от работы и задумчиво летел куда-то вдаль, на Заволжье, и долго, почти неподвижно тонул в этом вечереющем пространстве; рука почти машинально останавливалась с иглою, и только по прошествии нескольких минут, словно бы опомнясь и придя в себя, девушка замечала, что шитье ее забыто, а непослушные мысли и глаза опять вот блуждали где-то!
Синтянина на это не ответила ни слова, а
голова Ларисы судорожно
оторвалась от спинки кресла и выдвинулась вперед с гневным взором и расширяющимися ноздрями.
Нет, я вас слушала, я вас терпела, потому что знала, что, повесившись, надо мотаться, а,
оторвавшись, кататься: мне оставалась одна надежда — мой царь в
голове, и я вас осмеяла…
Сергей своим твердым, самоуверенным голосом вмешался в спор и стал защищать высказанный Балуевым взгляд. Спор сразу оживился, сделался глубже, ярче и интереснее; и по мере того как он
отрывался от осязательной действительности, он становился все ярче и жизненнее. Балуев же, столь сильный своею неотрывностью от жизни, был теперь тускл и сер. Он почти перестал возражать. Горячо и внимательно слушая Сергея, он только сочувственно кивал
головою на его возражения.
Он, однако, на минуту
оторвался от этих дум, собрал бумаги и уехал на службу, но в деловой атмосфере присутствия роковой вопрос, что ему делать, не выходил из его
головы.
На задней его части, выдававшейся острым утесом в глубокий овраг, огибавший стену, из которой камни от действия времени часто
отрывались и падали в глубину, находилось отверстие, из которого дружинники приметили вышедшего человека, окутанного с ног до
головы широким плащом, несшего что-то под мышкой; за ним вскоре вышли еще несколько человек, которые вместе с первым прокрались, как тати, вдоль стены.
Ермак Тимофеевич между тем, пройдя в горницу Семена Иоаникиевича, застал его за писанием грамоты. Тот, не
отрываясь от работы, повернул
голову в сторону вошедшего и ласково произнес...
Голова, руки, ноги — всё
оторвалось и полетело куда-то к чёрту, в пространство…