Неточные совпадения
…Неожиданное усекновение
головы майора Прыща не оказало почти никакого влияния на благополучие обывателей. Некоторое время, за оскудением градоначальников, городом управляли квартальные; но так как либерализм еще продолжал давать тон жизни, то и они не бросались на
жителей, но учтиво прогуливались по базару и умильно рассматривали, который кусок пожирнее. Но даже и эти скромные походы не всегда сопровождались для них удачею, потому что обыватели настолько осмелились, что охотно дарили только требухой.
Но как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты, в существе они были далеко не благотворны. Строптивость была истреблена — это правда, но в то же время было истреблено и довольство.
Жители понурили
головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
— Такого дурака, каков здешний
житель, — нигде не найдете! Губернатора бы нам с плетью в руке, а то — Тимофея Степановича Варавку в городские
головы, он бы и песок в камень превратил.
С нами толпа народа; спрашиваем по-английски, называем миссионера по имени —
жители указывают на ухо и мотают
головой: «Глухи, дескать, не слышим».
Я ушел с бароном Крюднером вперед и не знаю, что им отвечали. Корейцы окружили нас тотчас, лишь только мы остановились. Они тоже, как
жители Гамильтона, рассматривали с большим любопытством наше платье, трогали за руки, за
голову, за ноги и живо бормотали между собою.
«Куда же мы идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного
жителя по-английски. Он показал на ухо, помотал
головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте в столицу, — сказал И. В. Фуругельм, — в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но
жители произносят Шули); до нее час ходьбы по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
С первого же взгляда я узнал маньчжурскую пантеру, называемую местными
жителями барсом. Этот великолепный представитель кошачьих был из числа крупных. Длина его тела от носа до корня хвоста равнялась 1,4 м. Шкура пантеры, ржаво-желтая по бокам и на спине и белая на брюхе, была покрыта черными пятнами, причем пятна эти располагались рядами, как полосы у тигра. С боков, на лапах и на
голове они были сплошные и мелкие, а на шее, спине и хвосте — крупные, кольцевые.
Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов, с
голову ребенка каждый; необъятными, пудовыми кистями висят тропические бананы; перламутром отливают разноцветные обитатели морского царства —
жители неведомых океанских глубин, а над всем этим блещут электрические звезды на батареях винных бутылок, сверкают и переливаются в глубоких зеркалах, вершины которых теряются в туманной высоте.
— Здравствуйте, Вихров! — говорил он, привставая и осматривая Вихрова с
головы до ног: щеголеватая и несколько артистическая наружность моего героя, кажется, понравилась Плавину. — Что вы, деревенский
житель, проприетер [Проприетер — собственник, владелец (франц.).], богач? — говорил он, пододвигая стул Вихрову, сам садясь и прося и его то же сделать.
— Ну, а как же ваш «Интеграл»? Планетных-то
жителей просвещать скоро полетим, а? Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим, что и вашему «Интегралу» не поднять. Каждый день от 8 до 11… — R мотнул
головой, почесал в затылке: затылок у него — это какой-то четырехугольный, привязанный сзади чемоданчик (вспомнилась старинная картина — «в карете»).
Чрез несколько дней, впрочем, из пятисот тысяч
жителей нашлась одна добрая душа: это был сосед Калиновича, живший еще этажом выше его, — молодой немец, с толстыми ногами, простоватой физиономией и с какими-то необыкновенно добродушными вихрами по всей
голове.
Он стал читать, шевеля губами, о том, как двое молодых людей пришли в Содом к Лоту и как
жители города захотели взять их к себе. Потом он поднял
голову и начал думать. Он думал о том, что вот они с Дымой как раз такие молодые люди в этом городе. Только у Дымы сразу стал портиться характер, и он сам пошел к
жителям города…
Но однажды, поднявшись к старцу Иоанну и оглянув толпу, он заметил в ней одинокий, тёмный глаз окуровского
жителя Тиунова: прислонясь к стволу сосны, заложив руки за спину, кривой, склонив
голову набок, не отрываясь смотрел в лицо старца и шевелил тёмными губами. Кожемякин быстро отвернулся, но кривой заметил его и дружелюбно кивнул.
— Какой же вы
голова городу, ежели не понимаете общего интереса
жителей? — ехидно спрашивал кривой, а Сухобаев, глядя на него сбоку, говорил вздрагивающим голосом...
— Пехтерь! — повторил Фома Фомич, однако ж смягчился. — Жалованье жалованью розь, посконная ты
голова! Другой и в генеральском чине, да ничего не получает, — значит, не за что: пользы царю не приносит. А я вот двадцать тысяч получал, когда у министра служил, да и тех не брал, потому я из чести служил, свой был достаток. Я жалованье свое на государственное просвещение да на погорелых
жителей Казани пожертвовал.
Он обратился к священнику и грозно приказал ему отыскать их, примолвя: „Ты поп, так будь и атаман; ты и все
жители отвечаете мне за них своими
головами“.
Тогда
жители, предводительствуемые городским
головою Протопоповым, явно возмутились и приступили к Бошняку, требуя, чтоб он не начинал сражения и ожидал возвращения Кобякова.
С того дня, как умер сын его Джигангир и народ Самарканда встретил победителя злых джеттов [Джетты —
жители Моголистана, включавшего в себя Восточный Туркестан, Семиречье и Джунгарию.] одетый в черное и голубое, посыпав
головы свои пылью и пеплом, с того дня и до часа встречи со Смертью в Отраре, [Тимур умер во время похода к границам Китая, когда его армия прибыла в Отрар.] где она поборола его, — тридцать лет Тимур ни разу не улыбнулся — так жил он, сомкнув губы, ни пред кем не склоняя
головы, и сердце его было закрыто для сострадания тридцать лет!
Защитив глаза от солнечного света, я с наслаждением брел прямо по густой траве к речке; как городской
житель, я долго затруднялся выполнением такой замысловатой операции, как умывание прямо из речки, и только тогда достиг своей цели, когда после очень неудачных попыток догадался, наконец, положить около воды большой камень, опустился на него коленями и таким образом долго и с особенным наслаждением обливал себе
голову, шею и руки холодной водой, черпая ее сложенными пригоршнями.
А однажды боров вырвался на улицу и мы, шестеро парней, два часа бегали за ним по городу, пока прохожий татарин не подбил свинье передние ноги палкой, после чего мы должны были тащить животное домой на рогоже, к великой забаве
жителей. Татары, покачивая
головами, презрительно отплевывались, русские живо образовывали вокруг нас толпу провожатых, — черненький, ловкий студентик, сняв фуражку, сочувственно и громко спросил Артема, указывая глазами на верещавшую свинью...
Кокошкин не только был охотник играть на театре, но и большой охотник учить декламации; в это время был у него ученик, молодой человек, Дубровский, и тоже отчасти ученица, кажется, в театральной школе, г-жа Борисова; ему пришла в
голову довольно странная мысль: выпустить ее в роли Дидоны, а ученика своего Дубровского в роли Энея; но как в это время года никто бы из оставшихся
жителей в Москве не пошел их смотреть, то он придумал упросить Шушерина, чтоб он сыграл Ярба.
Во мнении
жителей шияновские дома охраняла от «бибиковского разорения» одна необычайная личность, создавшая себе в то время героическую репутацию, которая, казалось бы, непременно должна перейти в легенду. Быстрое забвение подобных вещей заставляет только поникнуть
головою перед непрочностию всякого земного величия.
— Войскам выступать, когда пропоет петух, идти — быстро, полк за полком…
Голова хвоста не дожидается…
Жителей не обижать, с бабами не воевать, подростков не трогать.
Ни кучке местных
жителей, собравшихся к прибытию парохода, ни взволнованным происшествием пассажирам отошедших от пристани парохода и баржи не могло прийти и в
голову, что им довелось быть свидетелями кровавого эпилога страшной жизненной драмы, начавшейся много лет тому назад в Москве и что эти два трупа, лежащие рядом под рогожей на печальном, неприютном берегу сибирской реки, дополнили лишь серию других трупов близких им людей, похороненных в России, по которым победоносно прошел один человек.
В Торжке народ встретил московского князя искренними восторженными криками —
жители Торжка любили более москвитян, как своих одноплеменников, чем литовцев, которых они звали
голыми челядинцами.
Но такие мысли и чувства мог пробуждать этот домик в
голове и сердце лишь «захожего человека», попадавшего на Сивцев Вражек из какой-либо отдаленной местности обширной Москвы. Не только ближайшие соседи, но и
жители прилегающих местностей хорошо знали, что наружность этого домика обманчива, что доказывалось данным ему соседями прозвищем «чертово гнездо».
В Торжке народ встретил московского князя искренними восторженными криками —
жители Торжка любили более московитян, как своих одноплеменников, чем литовцев, которых они звали
голыми челядинцами.
В угодность царю-преобразователю, он сделался по наружности казаком; но большая
голова, вросшая в широкие плеча, смуглое, плоское лицо, на котором едва означались места для глаз и поверхность носа, как на кукле, ребячески сделанной, маленькие, толстые руки и такие же ноги, приставленные к огромному туловищу, — все обличало в нем степного
жителя Азии.