Неточные совпадения
— Петр Дмитрич! — жалостным
голосом начал было опять Левин, но в это время вышел доктор, одетый и причесанный. «Нет
совести у этих людей, — подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»
Казалось, всё было сказано. Но председатель никак не мог расстаться с своим правом говорить — так ему приятно было слушать внушительные интонации своего
голоса — и нашел нужным еще сказать несколько слов о важности того права, которое дано присяжным, и о том, как они должны с вниманием и осторожностью пользоваться этим правом и не злоупотреблять им, о том, что они принимали присягу, что они —
совесть общества, и что тайна совещательной комнаты должна быть священна, и т. д., и т. д.
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он плыл по течению, которое с первого момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью вышел из половодовского дома в достопамятный день бала, унося на лице следы безумных поцелуев Антониды Ивановны,
совесть проснулась в нем и внутренний
голос сказал: «Ведь ты не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
— Слава тебе Господи! — проговорила она горячим, проникновенным
голосом и, еще не садясь на место и обратившись к Николаю Парфеновичу, прибавила: — Как он теперь сказал, тому и верьте! Знаю его: сболтнуть что сболтнет, али для смеху, али с упрямства, но если против
совести, то никогда не обманет. Прямо правду скажет, тому верьте!
Самая
совесть является у него не во внутреннем
голосе, а в насмешках прохожих, во взгляде на Иверскую, в опасении ссылки в Сибирь.
Быстрая и нелепая ссора Платонова с Борисом долго служила предметом разговора. Репортер всегда в подобных случаях чувствовал стыд, неловкость, жалость и терзания
совести. И, несмотря на то, что все оставшиеся были на его стороне, он говорил со скукой в
голосе...
Признаюсь вам, мне было тяжко бороться с
совестью; с одной стороны представлялось мне, что поджог тут обстоятельство совершенно постороннее, что самое преступление, как оно ни велико, содержит в себе столько наивных, столько симпатичных сторон; с другой стороны вопиял иной
голос, —
голос долга и службы, доказывавший мне, что я, как следователь, не имею права рассуждать и тем менее соболезновать…
Он редко обращает свою мысль к
голосу собственного рассудка, собственной
совести, и, напротив, чутко и беспокойно присматривается и прислушивается к афоризмам, исходящим из солидных сфер.
— И это так, но я сказал, что неиспорченное сердце, — возразил ей муж, — ибо многими за
голос сердца принимается не нравственная потребность справедливости и любви, а скорей пожелания телесные, тщеславные, гневные, эгоистические, говоря о которых, мы, пожалуй, можем убедить других; но ими никогда нельзя убедить самого себя, потому что в глубине нашей
совести мы непременно будем чувствовать, что это не то, нехорошо, ненравственно.
— Я называю добродетелью все, что делается согласно с
совестью нашей, которая есть не что иное, как
голос нашего неиспорченного сердца, и по которой мы, как по компасу, чувствуем: идем ли прямо к путеводной точке нашего бытия или уклоняемся от нее.
— А
совесть моя и ваша тоже не будут знать об этом? — проговорил тем же глухим
голосом бедный Аггей Никитич.
Небесные знамения, внезапно ударивший гром, проявление народных бедствий устрашали его чуткое воображение и подвигали его иногда на всенародное покаяние; но когда не случалось ни знамений, ни голода, ни пожаров, внутренний
голос его молчал и
совесть дремала.
— Но я целовал крест добровольно. Отец Авраамий, не вынужденная клятва тяготит мою душу; нет, никто не побуждал меня присягать королевичу польскому! и тайный, неотступный
голос моей
совести твердит мне ежечасно: горе клятвопреступнику! Так, отец мой! Юрий Милославский должен остаться слугою Владислава; но инок, умерший для света, служит единому богу…
Под руководством Захара и еще других таких же негодяев из комаревских фабрик, которые один за другим пристали к Захару и вскоре составили одну компанию, Гришка так развертывался, что в самом деле мог потерять остаток страха и
совести, в самом деле мог оставить дом и увести жену, в случае если б Глебу вздумалось поднять руку или
голос.
— Ах ты, безмятежный, пострел ты этакой! — тянул он жалобным своим
голосом. —
Совести в тебе нет, разбойник!.. Вишь, как избаловался, и страху нет никакого!.. Эк его носит куда! — продолжал он, приостанавливаясь и следя даже с каким-то любопытством за ребенком, который бойко перепрыгивал с одного бугра на другой. — Вона! Вона! Вона!.. О-х, шустер! Куда шустер! Того и смотри, провалится еще, окаянный, в яму — и не вытащишь… Я тебя! О-о, погоди, погоди, постой, придем на место, я тебя! Все тогда припомню!
Вот только единый
голос всё громче слышен в суетном шуме, обращён к
совести мира и властно стремится пробудить её, это
голос некоего графа Толстого, философа и литератора.
А если
голос общества не пробуждает ежеминутно нашей
совести, то в самой большей части случаев она и не проснется в нас, или, проснувшись, очень скоро заснет.
— Я называю вещи их собственными именами. Я часто завидую вам, вашему спокойствию и чистой
совести; я завидую тому, что у вас есть… Ну, да это все равно! Нельзя и нельзя! — перебил он сам себя злым
голосом. — Не будем говорить об этом.
Я это очень хорошо понимал и, грешный человек, иногда даже готов был выслать ему рюмку водки, но, к счастью,
голос рассудка и соблазнительная картина непостыдного умирания восторжествовали над легкомысленными угрызениями
совести.
Кто живал зимою в деревне и знает эти длинные, скучные, тихие вечера, когда даже собаки не лают от скуки и, кажется, часы томятся оттого, что им надоело тикать, и кого в такие вечера тревожила пробудившаяся
совесть и кто беспокойно метался с места на место, желая то заглушить, то разгадать свою
совесть, тот поймет, какое развлечение и наслаждение доставлял мне женский
голос, раздававшийся в маленькой уютной комнате и говоривший мне, что я дурной человек.
— Лошадь хорошая. Я тебе желаю, как самому себе. По
совести. Брехунов никакого человека не обидит. Пускай мое пропадает, а не то чтобы как другие. По чести, — прокричал он своим тем
голосом, которым он заговаривал зубы своим продавцам и покупателям. — Лошадь настоящая!
Все ведь, брат, это брехачи: «Господа судьи, господа присяжные, внемлите
голосу вашей
совести!» А сам в это время думает: приведет ли мне господь содрать с моего клиента побольше да повернее; а те тоже — шельма-народец: как ему выиграл процесс, так он, словно из лука стрела, от тебя стрекнет; другого с собаками потом не отыщешь.
Нина Александровна. Слушайся более
голоса сердца, Лена!
Совесть, долг — не пустые слова. Кто думает их заглушить в себе, тот ни покоен, ни счастлив быть не может.
Но тут проснулась в нем
совесть и говорит ему твердым
голосом...
Бедный русский народ! Некому возвысить
голос в его защиту! Посудите сами, могу ли я, по
совести, молчать.
Совесть часто его в том упрекала, и внутренний
голос ему говорил: «Алеша, не гордись!
Люди говорят о нравственном и религиозном учении и о
совести, как о двух раздельных руководителях человека. В действительности же есть только один руководитель —
совесть, то есть сознание того
голоса бога, который живет в нас.
Голос этот несомненно решает для каждого человека, что ему должно и чего не должно делать. И этот
голос всегда может быть вызван в себе всяким человеком усилием мысли.
Совесть это
голос того единого духовного существа, которое живет во всех.
— Верьте моей
совести, я от души рад бы был сделать все возможное, лишь бы только облегчить участь молодого человека, я вполне сочувствую господину Устинову и прочим, которые подали
голоса против исключения, но, господа!.. все это вполне бесполезно!
— Господа! — снова возвысил
голос Полояров. — Господа! Я обращаюсь ко всем вам, ко всем честным людям, у которых наше рабство не вышибло еще
совести! Выслушайте меня, господа!.. Немецко-татарский деспотизм петербургского царизма дошел до maximum своего давления. Дальше уже терпеть нельзя… невозможно — или надо задохнуться!
— Это — дело
совести, — спокойным и строгим
голосом проговорил каноник, не сводя пристальных глаз со своего духовного сына. — Это — дело Бога и… ойчизны, — прибавил он тихо, но выразительно: ни единым хлебом жив будет человек! надо глядеть в будущее…
Голос растревоженной
совести настойчиво и ясно говорил мне это.
Автономная этика есть или прямое глумление над добром, каковое совершается в утилитаризме, или аффектация и поза, ибо любить этическое «добро», закон, категорический императив можно не ради него самого, а только ради Бога,
голос Которого слышим в
совести.
— Только-то? — прежним
голосом ласки промолвила с улыбкой Варенька. — Чем же тут смущаться?.. Не в один Успенский пост, а всю жизнь надо поститься… Но что такое пост? Не в том он, чтобы молока да яиц не есть — это дело телесное, нечего о нем заботиться. Душой надо поститься, скорбеть, ежели
совесть тебя в чем-нибудь зазирает. Сердце смиренное, дух сокрушенный — вот настоящий пост.
— По правде сказать тебе, по
совести? — понизив
голос, начал было говорить Патап Максимыч, но тотчас же смолк и немного призадумался.
— Оставьте девочку, Павла Артемьевна! — прозвучал твердо и резко ее далеко слышный
голос, и она в волнении провела рукою по своим стриженым волосам. — Оставьте Вассу. Она поступила очень дурно и нечестно. Но и перенесла, понятно, тяжелое наказание укоров собственной
совести и того стыда, который пережила сейчас и еще переживает в эти минуты. К Екатерине Ивановне же ее не трудитесь вести. Екатерина Ивановна знает все о ее поступке и простила девочку.
— Ты, Юпитер, сердишься, стало быть, ты неправ… — сказал другой, смеющийся и кашляющий, очевидно, офицерский
голос. — Послушай, мне можно остаться у тебя ночевать? Ты по
совести: я тебя не стесню?
Совершенно изнеможенная смертным недугом, пленница не возражала, но слабым
голосом клялась фельдмаршалу, что все написанное ею истинная правда, что она не знает, кто были ее родители, и больше того, что прежде говорила и писала, по
совести не может ничего сказать.
Совесть есть та глубина человеческой природы, на которой она соприкасается с Богом и где она получает весть от Бога и слышит
голос Божий.
Дядин (плачущим
голосом). Жорженька, я не люблю, когда ты это говоришь. Ну вот, право… Я даже дрожу… Господа, я не обладаю талантом и цветами красноречия, но позвольте мне без пышных фраз высказать вам по
совести… Господа, кто изменяет жене или мужу, тот, значит, неверный человек, тот может изменить и отечеству!
— Я не буду наказывать вас, — произнес господин Орлик грустным
голосом, — вы уже достаточно наказаны и угрызениями
совести, и этими минутами стыда перед подругами и мной. Бог с вами. Пусть это послужит вам хорошим уроком и раз навсегда предостережет от всего дурного.
Без всяких оговорок и смятенья, порывисто, со слезами в
голосе, он раскрыл ему свою душу, рассказал про все — сделку с
совестью, связь с чужой женой, разрыв, встречу с чудной девушкой и ее смерть, про поворот к простой мужицкой вере и бессилие свое найти ее, про то чувство, с каким приехал в Кладенец.
Она, точно медоточивая струя, зажурчала: «Что нам, сестрица, считаться, — Серафима передразнивала
голос Калерии, — ежели вы сами признаете, что дяденька оставил вам капитал для передачи мне, это уж дело вашей
совести с тетенькой; я ни судиться, ни требовать не буду.
— Не глупости, Серафима, не глупости! —
голос его звучал строже. — Это дело нашей
совести попросить у нее прощения; мать твоя, наверно, так и поступила; но тут я замешан. Я сознательно воспользовался деньгами, взял их у тебя, выдал документ не ей, не Калерии Порфирьевне, а тебе, точно ты их собственница по праву. Беру всю вину на себя… и деньги эти отдам ей, а не тебе, — не прогневайся!
— Ваше благородие, уж вы будьте благонадежны! — галдят сплавщики плачущими
голосами. — Сделайте милость! Мы ваши лавы соберем и к месту приставим, всё как следовает… по
совести! Заставьте вечно бога молить!
— Что это такое?! Разве это актер? Нет, ты мне по
совести скажи: разве это актер? Разве его можно пускать на сцену? Кричит каким-то диким
голосом, стучит, руками без пути махает… Ему не людей играть, а ихтиозавров и мамонтов допотопных… Да!
«Особа» слушала все внимательнее и внимательнее. В уме ее не оставалось сомнения в своей ошибке относительно этой женщины, и
совесть громко стала упрекать его за преступное потворство, почти содействие этому извергу в человеческом образе. По мере рассказа, его превосходительство делался все бледнее и бледнее, он нервно подергивал плечами и кусал губы. Когда Костя дошел до последнего эпизода с ним самим,
голос его снова задрожал и он на минуту остановился.
Не она —
совесть тебе награда;
голос избранных — твой суд!
Повинуясь этому тайному
голосу, я ограничил свое мщение только тем, что написал к барону: «Ваш сын лекарем — не угодно ли вам его к себе?» Между тем, посылая мое письмо через верного человека, винюсь тебе — я дрожал, чтобы барон не образумился, чтобы
совесть и природа не заговорили в нем сильнее честолюбия и… он не отнял бы у меня моего Антонио, не разрушил бы очарования всей его жизни.
— Истинно наказуешь, — воскликнул последний со слезами в
голосе, целуя руку великого князя. — Раскаяние гложет,
совесть душит меня. Позволь хоть умереть за тебя.