Неточные совпадения
Сереньким днем он шел из окружного суда; ветер бестолково и сердито кружил по улице, точно он искал места — где спрятаться, дул
в лицо,
в ухо,
в затылок, обрывал последние листья с деревьев,
гонял их по улице вместе с холодной пылью, прятал под ворота. Эта бессмысленная игра вызывала неприятные сравнения, и Самгин, наклонив
голову, шел быстро.
Но вот из-за кулис, под яростный грохот и вой оркестра, выскочило десятка три искусно раздетых девиц,
в такт задорной музыки они начали выбрасывать из ворохов кружев и разноцветных лент
голые ноги; каждая из них была похожа на огромный махровый цветок, ноги их трепетали, как пестики
в лепестках, девицы носились по сцене с такой быстротой, что, казалось, у всех одно и то же ярко накрашенное, соблазнительно улыбающееся лицо и что их
гоняет по сцене бешеный ветер.
Самгин приподнял
голову и
в ногах у себя увидел другую; черная, она была вставлена между офицерских
погон на очень толстые, широкие плечи.
Но Тагильский, видимо, не нуждался ни
в оправданиях, ни
в объяснениях, наклонив
голову, он тщательно размешивал вилкой уксус и горчицу
в тарелке, потом стал вилкой
гонять грибы по этой жидкости, потом налил водки, кивнул
головой хозяину и, проглотив водку, вкусно крякнув, отправив
в рот несколько грибов, посапывая носом, разжевал, проглотил грибы и тогда, наливая по второй, заговорил наконец...
Эта мысль на мгновение овладела всеми моими чувствами, но я мигом и с болью
прогнал ее: «Положить
голову на рельсы и умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот
в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы.
— Опять глупое слово… Извини за резкое выражение. По-моему,
в таком деле и выбора никакого не может быть, а ты… Нет, у меня решительно не так устроена
голова, чтобы понимать эту
погоню за двумя зайцами.
Заря уже занялась, когда он возвратился домой. Образа человеческого не было на нем, грязь покрывала все платье, лицо приняло дикий и страшный вид, угрюмо и тупо глядели глаза. Сиплым шепотом
прогнал он от себя Перфишку и заперся
в своей комнате. Он едва держался на ногах от усталости, но он не лег
в постель, а присел на стул у двери и схватился за
голову.
Чиновник повторил это во второй и
в третьей. Но
в четвертой
голова ему сказал наотрез, что он картофель сажать не будет ни денег ему не даст. «Ты, — говорил он ему, — освободил таких-то и таких-то; ясное дело, что и нас должен освободить». Чиновник хотел дело кончить угрозами и розгами, но мужики схватились за колья, полицейскую команду
прогнали; военный губернатор послал казаков. Соседние волости вступились за своих.
Те ему не верят и смеются, а он сказывает, как он жил, и
в каретах ездил, и из публичного сада всех штатских господ вон
прогонял, и один раз к губернаторше
голый приехал, «а ныне, — говорит, — я за свои своеволия проклят и вся моя натура окаменела, и я ее должен постоянно размачивать, а потому подай мне водки! — я за нее денег платить не имею, но зато со стеклом съем».
Управляющий палатой государственных имуществ, чтоб представить своих чиновников
в более полном комплекте, пригнал даже трех волостных
голов; но у одного из них до такой степени сапоги воняли ворванью, что принуждены были его
прогнать.
Аггей Никитич
в ответ на это кивнул
головой и, напившись чаю, не замедлил уйти домой. Пани же Вибель, оставшись с мужем вдвоем, вдруг подошла к нему и,
прогнав кота, вскочившего было на колени к своему патрону, сама заняла его место и начала целовать своего старого Генрику.
— Борис, — сказал он Годунову, — тому скоро два года, я боярина Дружину за такой же ответ выдал тебе
головою. Но, видно, мне пора изменить мой обычай. Должно быть, уж не мы земским, а земские нам будут указывать! Должно быть, уж я и
в домишке моем не хозяин! Придется мне, убогому, забрать свою рухлядишку и бежать с людишками моими куда-нибудь подале!
Прогонят они меня отсюда, калику перехожего, как от Москвы
прогнали!
Но, несмотря на их выстрелы, бунтовщики
в точности исполнили приказание Пугачева: влезли на высоту,
прогнали гимназистов
голыми кулаками, пушку отбили, заняли летний губернаторский дом, соединенный с предместиями, пушку поставили
в ворота, стали стрелять вдоль улиц и кучами ворвались
в предместия.
— Какая же там жизнь? Ты посуди: место не жилое, вода неизвестная, выгона нету-ти. Коноплянники у нас здесь искони навозные, а там чтò? Да и чтò там?
голь! Ни плетней, ни овинов, ни сараев, ничего нету-ти. Разоримся мы, ваше сиятельство, коли нас туда
погонишь,
в конец разоримся! Место новое, неизвестное… — повторил он задумчиво, но решительно покачивая
головой.
Потом поднял
голову, посмотрел на небо, как
в небе орел ширяет, как ветер темные тучи
гоняет. Наставил ухо, послушал, как высокие сосны шумят.
Параша. Да ведь это все равно, все равно, ведь он для меня сюда пришел. Ведь он меня любит. Боже мой! Грех-то какой! Он пришел повидаться со мной, — а его
в солдаты от отца, от меня. Отец-старик один останется, а его
погонят,
погонят! (Вскрикивает). Ах, я несчастная! (Хватается за
голову). Гаврило, посиди тут, подожди меня минуту. (Убегает).
Трое мальчишек забыли все, увлекшись кувыркающимися
в воздухе турманами, которых
гонял длинным шестом городской
голова, балансируя на балкончике голубятника. Его лоснящееся от жиру бородатое лицо выражало и спортивный азарт, и блаженство.
Извозчик нехотя
погнал лошадей и, беспрестанно оглядываясь назад, посматривал с удивлением на русского офицера, который не радовался, а казалось, горевал, видя убитых французов. Рославлев слабел приметным образом,
голова его пылала, дыханье спиралось
в груди; все предметы представлялись
в каком-то смешанном, беспорядочном виде, и холодный осенний воздух казался ему палящим зноем.
Радовало все: и то, что не идут по делу и не уходят от
погони, а как бы гуляют свободно; и то, что нет посторонних, одни
в дружбе и доверии и не чувствуют платья, как
голые.
Но мы уже мчимся по улице, без шапок на
головах. Давыд вперед, я
в нескольких шагах от него позади, а за нами топот и гвалт
погони!
Как уже тут ему, бедному,
в этом страхе пришла
в голову эта счастливая мысль — не знаю, но только она спасла его: ему дали еще несколько толчков и
прогнали «тарелки лизать».
— Ах, боже мой! — тревожно воскликнула она, выслушав подробный доклад, и забегала, как мышь, из угла
в угол комнаты, встряхивая
головою. — Что, — пекарь не выспрашивает вас ни о чем? Ведь его любовница — родня Никифорыча, да? Его надо
прогнать.
Прогнав этого и взяв опять первого, который не уходил и толкался во все это время изгнания тут же, за ее креслами, поминутно просовывая к ней свою
голову, — она впала, наконец,
в решительное отчаяние.
Кроме меня,
в уголке конторы сидел Иван Макарович Юдин, человечек немой души и всегда пьяненький. Телеграфистом он был, да за пьянство
прогнали его. Вёл он все книги, писал письма, договоры с мужиками и молчал так много, что даже удивительно было; говорят ему, а он только
головой кивает, хихикает тихонько, иной раз скажет...
Входит гетман. Он
в богатейшей черкеске, малиновых шароварах и сапогах без каблуков кавказского типа и без шпор. Блестящие генеральские
погоны. Коротко подстриженные седеющие усы, гладко обритая
голова, лет сорока пяти.
Ананий Яковлев. Э, полноте, пожалуйста, хороши уж и вы! Говорить-то только неохота, а, может, не менее ее имели
в голове своей фанаберию, что вот-де экая честь выпала — барин дочку к себе приблизил, — то забываючи, что, коли на экой пакости и мерзости идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит!.. Али и
в самотка век станут ублажать и барыней сделают; может, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и
прогонят, как овцу паршивую! Ходи по миру на людском поруганье и посмеянье.
Ефимка бывал очень доволен аристократическими воспоминаниями и обыкновенно вечером
в первый праздник, не совсем трезвый, рассказывал кому-нибудь
в грязной и душной кучерской, как было дело, прибавляя: «Ведь подумаешь, какая память у Михаила-то Степановича, помнит что — а ведь это сущая правда, бывало, меня заложит
в салазки, а я вожу, а он-то знай кнутиком
погоняет — ей-богу, — а сколько годов, подумаешь», и он, качая
головою, развязывал онучи и засыпал на печи, подложивши свой армяк (постели он еще не успел завести
в полвека), думая, вероятно, о суете жизни человеческой и о прочности некоторых общественных положений, например дворников.
Назаров
погнал лошадь быстрее.
В кустах хлопотливо щебетали птицы, по ту сторону реки ярко горел лес, облитый щедрым утренним солнцем, звенели жаворонки,
голова Николая тяжело покачивалась, и он лениво думал...
— Я уйду навсегда из твоего дома! — выкрикивал Цирельман, задыхаясь, и его тонкие, длинные пальцы судорожно рвали ворот лапсердака. — Я уйду и не призову на твою
голову отцовского проклятия, которому внимает сам Иегова; но знай, что со мною уходит твое счастье и твой спокойный сон. Прощай, Абрам, но запомни навсегда мои последние слова:
в тот день, когда твой сын
прогонит тебя от порога, ты вспомнишь о своем отце и заплачешь о нем…
Солнце с полден своротило, когда запылилась дорожка, ведущая к Свиблову. Тихо
в погосте: Сушило после обеда отдыхал, дьячок Игнатий да пономарь Ипатий
гоняли голубей; поповы, дьячковы и пономаревы дети по грибы ушли, один Груздок сидел возле мостика, ловя
в мутном омуте гольцов на удочку. Заслышав шум подъезжавшей тележки, поднял он
голову и, увидев молодого человека, одетого по-немецкому, диву дался.
С чувством человека, спасающегося от
погони, он с силой захлопнул за собой дверь кухни и увидел Наташу, неподвижно сидевшую на широкой лавке,
в ногах у своего сынишки, который по самое горло был укутан рваной шубкой, и только его большие и черные, как и у матери, глаза с беспокойством таращились на нее.
Голова ее была опущена, и сквозь располосованную красную кофту белела высокая грудь, но Наташа точно не чувствовала стыда и не закрывала ее, хотя глаза ее были обращены прямо на вошедшего.
Катя быстро переглянулась с Леонидом. И дальше все замелькало, сливаясь, как спицы
в закрутившемся колесе. Леонид охватил сзади махновца, властно крикнул: «Товарищи, вяжите его!» — и бросил на землю. Катя соскочила с линейки, а мужик, втянув
голову в плечи, изо всей силы хлестнул кнутом по лошадям. Горелов на ходу спрыгнул, неловко взмахнул руками и кувыркнулся
в канаву. Греки вскочили
в мажару и
погнали по дороге
в другую сторону.
—
Погоня! — вихрем пронеслось
в моем мозгу и я конвульсивно сжала ногами бока Шалого. Но
погоня настигала… Вот она ближе… ближе… вот уже ясно слышится храп передовой лошади. Я зажмуриваю глаза. «Сейчас смерть… — реет
в моей
голове быстрая мысль… — Стоило Магоме спасать меня, для того чтобы судьба снова толкнула меня
в холодные объятия смерти!»
Ляхова хозяин не
прогонит — это Андрей Иванович понял сразу; и его первым решением было — сейчас же уйти самому; теперь новая, мучительная мысль пришла ему
в голову: да ведь его уход для хозяина вовсе не страшен, напротив, хозяин будет очень рад избавиться от него!..
От времени до времени, по вызову доктора, я взлезаю к нему по лестнице наверх; он ругает меня, бьет бичом по
голым плечам и
прогоняет назад
в подземелье.
Виктор глубоко вздохнул и почти набожно поцеловал портрет. Бережно запер он его снова
в стол, тряхнул
головой, как бы желая
прогнать печальные мысли, и на самом деле почти успокоился, смело, с каким-то озлоблением отчаяния стал глядеть
в свое непроглядное будущее.
«
Прогнать… — снова появилась
в его
голове мысль. — Да как же
прогнать больную… Ведь не собака, и ту не выгонит больную хороший хозяин… А это все-таки женщина, столько лет бывшая мне близкой, преданной… Нельзя
прогнать!.. Пусть выздоровеет!..»
«Коли так…
прогоню… сегодня же
прогоню!» — неслось
в голове Алексея Андреевича.
Александр Павлович был
в Преображенском мундире, с аксельбантами на правой руке, но без эполет, которых тогда не носили;
в белых
погонах и коротких ботфортах, на
голове высокая трехугольная шляпа с черным султаном на гребне и белым плюмажем по краям.