Неточные совпадения
Я вышел за
ворота и с бьющимся сердцем пустился в темный пустырь, точно в море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне казалось, что, пока они видны ясно, я еще в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая старую
городскую границу, не то овраг.
Исправник жил на одной из дальних
городских улиц. В
воротах, распахнутых настежь, попался Передонову городовой, — встреча, наводившая в последние дни на Передонова уныние. На дворе видно было несколько мужиков, но не таких, как везде, — эти были какие-то особенные, необыкновенно смирные и молчаливые. Грязно было во дворе. Стояли телеги, покрытые рогожею.
В гостиной, угловой к
воротам горнице, сидели все четыре сестры, все на одно лицо, все похожие на брата, все миловидные, румяные, веселые: замужняя Лариса, спокойная, приятная, полная; вертлявая да быстрая Дарья, самая высокая и тонкая из сестер; смешливая Людмила и Валерия, маленькая, нежная, хрупкая на вид. Они лакомились орехами да изюмом и, очевидно, чего-то ждали, а потому волновались и смеялись более обычного, вспоминали последние
городские сплетни и осмеивали знакомых и незнакомых.
Увертливый, смелый, научившийся всяким художествам около арфисток и других
городских девиц, Володька Пятов являлся для застенчивого Алеши Пазухина истинным наказанием и вечным предметом зависти. В обществе этого сорванца Нюша делалась совсем другой девушкой и точно сама удивлялась, как она могла по вечерам выбегать за
ворота для этого пустоголового Алешки, который был просто смешон где-нибудь на вечеринках или вообще в компании.
В две минуты Милославский и слуга его были уже совсем одеты. Они с трудом могли выйти за
ворота дома; вся их улица, ведущая на
городскую площадь, кипела народом.
Только немногие из проезжих по шоссе знали, что за высоким плоским забором, с плотно запертыми
воротами, находятся сумасшедшие, а остальные — мужики на подскакивающих пылящих телегах, редкие
городские извозчики, велосипедисты, вечно куда-то торопящиеся на своих бесшумных машинах, — привыкли к глухому забору и не замечали его.
В один жаркий июльский день, под вечер, когда по улице гнали
городское стадо и весь двор наполнился облаками пыли, вдруг кто-то постучал в калитку. Оленька пошла сама отворять и, как взглянула, так и обомлела: за
воротами стоял ветеринар Смирнин, уже седой и в штатском платье. Ей вдруг вспомнилось все, она не удержалась, заплакала и положила ему голову на грудь, не сказавши ни одного слова, и в сильном волнении не заметила, как оба потом вошли в дом, как сели чай пить.
Тележка, запряженная почтовыми лошадьми, остановилась у
ворот Патапа Максимыча. Бросились к окнам — нет, не исправник приехал, не из удельной конторы, а какой-то незнакомый человек в синей сибирке с борами назади и в суконном картузе. Не то
городской мещанин, не то купец небойкого полета.
Одним скачком попал он наверх, на плешинку, под купой деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой, в рубахе с косым
воротом и опорках на босу ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав ноги в сапогах, баба, вроде
городской кухарки; лица ее не видно было из-под надвинутого на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
Домик в три окна, как и был, только опять крыша другая, площе, больше на
городской фасон, и
ворота совсем новые, из хорошего теса, с навесом и резьбой.
Пришел Ермий к
городской стене как раз в ту минуту, когда
городской страж наполовину
ворота захлопнул.
Наконец перешли мы мост, пошли ровнее. Стемнело, было тихо, звездно и очень холодно. Мы дошли до южных
ворот Мукдена и повернули направо вдоль
городской стены. Над обозом неподвижно стояла очень мелкая густая пыль; она забивалась в глаза, в нос, трудно было дышать. Становилось все холоднее, ноги в стременах стыли.
Был уже второй час дня, когда он в щегольских
городских санях, запряженных парой красивых рысаков, с таким же щегольски одетым кучером на козлах, выехал из
ворот своего дома, и на вопросительный взгляд Гаврилы — так звали кучера — сказал...
Чужеземцам, промышляющим торговлею в городе, дозволяли выехать. И потянулись обозы во все
ворота городские с товарами во Псков; но многие остались на старых гнездах, надеясь на милосердие Иоанна.
— Вот что. Пошли тотчас с моим гонцом князя Холмского в Тверь и вели ему скорее, именем твоим, отпереть
ворота городские великому князю московскому Ивану Васильевичу и бить ему челом от тверчан как своему законному государю.
Старик этот, по мнению одних, был «колдун», «кудесник», по мнению других «масон», третьи же утверждали, что он был «оборотень». Никто не посещал старика, не было у него, видимо, ни родных, ни знакомых, только два раза в год, в определенное время и всегда ночью, у «кровавого домика» происходил съезд всевозможных, и
городских, и дорожных экипажей. К старику собирались знатные бары, но что они делали там, оставалось неизвестным для самых любопытных, там
ворота были высоки, а окна запирались плотными ставнями.
Чужеземцам, промышляющим торговлею в городе, дозволяли выехать. И потянулись обозы во все
ворота городские с товарами в Псков; но многие остались на старых гнездах, надеясь на милосердие Иоанна.
После краткой молитвы у этих
ворот процессия тронулась к
городским стенам.
В воеводском доме в Переяславле с самого раннего утра, вследствие съезда гонцов, шла необычная суетня. Кроме привезших «росписи» и проходивших в дом по очереди, у
ворот стояла многочисленная разношерстная толпа, состоявшая из
городских обывателей соседних к городу сельчан и других разного рода и звания людей.
Он не захотел оставить обитель. Ему казалось, что за ее
воротами снова, вместе с
городским шумом, нахлынет на него смерч воспоминаний, леденящий его душу ужасом.