Неточные совпадения
Обрадовались старому:
«Здорово, дедко! спрыгни-ка,
Да выпей с нами рюмочку,
Да в ложечки ударь!»
— Забраться-то забрался я,
А как сойду, не ведаю:
Ведет! — «Небось до
городаОпять за полной пенцией?
Как я
обрадовался вашим письмам — и
обрадовался бескорыстно! в них нет ни одной новости, и не могло быть: в какие-нибудь два месяца не могло ничего случиться; даже никто из знакомых не успел выехать из
города или приехать туда.
Но и инсургенты платят за это хорошо. На днях они объявили, что готовы сдать
город и просят прислать полномочных для переговоров. Таутай
обрадовался и послал к ним девять чиновников, или мандаринов, со свитой. Едва они вошли в
город, инсургенты предали их тем ужасным, утонченным мучениям, которыми ознаменованы все междоусобные войны.
Одни из этих людей сумели воспользоваться городскими условиями и стали такие же, как и господа, и
радовались своему положению; другие же стали в
городе в еще худшие условия, чем в деревне, и были еще более жалки.
Обрадовался я случаю отвлечь его от мыслей темных, и стали мы мечтать с ним, как мы в другой
город переедем, лошадку свою купим да тележку.
В Перми
обрадовались богатому гостю, и вскоре весь
город толокся в его столовой.
— А тетенька-то как
обрадовались: на крыльцо уж вышли встречать, ожидают вас. У нас завтра престол, владыко будут сами служить; закуска будет, и мирские из
города будут, — трещала девушка скороговоркою.
Радовался Федя Мазин. Сильно похудевший, он стал похож на жаворонка в клетке нервным трепетом своих движений и речей. Его всегда сопровождал молчаливый, не по годам серьезный Яков Сомов, работавший теперь в
городе. Самойлов, еще более порыжевший в тюрьме, Василий Гусев, Букин, Драгунов и еще некоторые доказывали необходимость идти с оружием, но Павел, хохол, Сомов и другие спорили с ними.
Но она
радовалась, что пичужки любят ее, что начальство довольно, и все реже и реже пользовалась отпуском в
город, хотя гороховое платье еще было как новое.
Барыня ему и сказала, что Иван Голован, говорит, в
городе и даже у меня и приставши. Князь очень этому
обрадовался и велел как можно скорее меня к нему прислать, а сам сейчас от нее и уехал.
Въехав в
город, он не утерпел и велел себя везти прямо к Годневым. Нужно ли говорить, как ему там
обрадовались? Первая увидела его Палагея Евграфовна, мывшая, с засученными рукавами, в сенях посуду.
В день, назначенный Калиновичу для чтения, княгиня с княжной приехали в
город к обеду. Полина им ужасно
обрадовалась, а князь не замедлил сообщить, что для них приготовлен маленькой сюрприз и что вечером будет читать один очень умный и образованный молодой человек свой роман.
Зато, как он вдруг
обрадуется, как посравнит да увидит, что у него в
городе лучше икра, груши или калачи.
Было морозно и солнечно; арестанты
радовались уже тому, что выйдут из крепости и посмотрят на
город.
— А ты не грусти: чужие земли похвалой стоят, а наша и хайкой крепка будет. Да нам с тобою и говорить довольно, а то я уж устала. Прощай; а если что худое случится, то прибеги, пожалуйся. Ты не смотри на меня, что я такой гриб лафертовский: грибы-то и в лесу живут, а и по
городам про них знают. А что если на тебя нападают, то ты этому
радуйся; если бы ты льстив или глуп был, так на тебя бы не нападали, а хвалили бы и другим в пример ставили.
Слухи о поддельных письмах расходились по
городу. Разговоры об этом занимали горожан и радовали. Почти все хвалили Варвару и
радовались тому, что Передонов одурачен. И все те, кто видел письма, в голос уверяли, что догадались сразу.
— А! вот и Евграф Ларионыч! легок на помине! — закричал дядя, нелицемерно
обрадовавшись. — Что, брат, из
города?
Он же, ласковый и простодушный, ходил по улицам и не только никого не ловил, но, напротив того,
радовался, что всякий при каком-нибудь деле находится, а он один ничего не делает и тем целому
городу счастье приносит.
Во всем
городе только и говорили о кандидатах, обедах, уездных предводителях, балах и судьях. Правитель канцелярии гражданского губернатора третий день ломал голову над проектом речи; он испортил две дести бумаги, писав: «Милостивые государи, благородное NN-ское дворянство!..», тут он останавливался, и его брало раздумье, как начать: «Позвольте мне снова в среде вашей» или: «
Радуюсь, что я в среде вашей снова»… И он говорил старшему помощнику...
Первые ряды кресел занимали знаменитости сцены и литературы, постоянные посетители Кружка, а по среднему проходу клубочком катился, торопясь на свое место, приземистый Иван Федорович Горбунов, улыбался своим лунообразным, чисто выбритым лицом. Когда он приезжал из Петербурга, из Александринки, всегда проводил вечера в Кружке, а теперь
обрадовался увидеть своего друга, с которым они не раз срывали лавры успеха в больших
городах провинции — один как чтец, другой как рассказчик и автор сцен из народного быта.
Готовый служить всем и каждому за добрый взгляд и ласковое слово, Климков покорно бегал по
городу, следил, расспрашивал, доносил, и если угождал, то искренно
радовался. Работал он много, сильно уставал, думать ему было некогда.
В самом деле, когда через несколько дней Рославлев выехал из
города, то повстречался с Шамбюром на наших аванпостах; они обнялись как старинные приятели. Дежурным по аванпостам был Зарядьев. Он очень
обрадовался, увидя Рославлева.
Старательно и добросовестно вслушиваясь, весьма плохо слышал он голоса окружающего мира и с радостью понимал только одно: конец приближается, смерть идет большими и звонкими шагами, весь золотистый лес осени звенит ее призывными голосами.
Радовался же Сашка Жегулев потому, что имел свой план, некую блаженную мечту, скудную, как сама безнадежность, радостную, как сон: в тот день, когда не останется сомнений в близости смерти и у самого уха прозвучит ее зов — пойти в
город и проститься со своими.
Со всеми в
городе он был на «ты», всем давал деньги взаймы, всех лечил, сватал, мирил, устраивал пикники, на которых жарил шашлык и варил очень вкусную уху из кефалей; всегда он за кого-нибудь хлопотал и просил и всегда чему-нибудь
радовался.
— И пешком дойдем, батя, только бы из
города поскорее вырваться, — говорила Охоня, занятая одною мыслью. — То-то мамушка
обрадуется…
Прошло несколько дней… Помнится, в один из них достигла и до нашего
города великая весть: император Павел скончался, и сын его, Александр, про благодушие и человеколюбие которого носилась такая хорошая молва, вступил на престол. Весть эта страшно взволновала Давыда: возможность свидания, близкого свидания с отцом тотчас представилась ему. Мой батюшка тоже
обрадовался.
При господстве такого образа мыслей легко могло произойти то, что утверждает мизантроп: что если два человека с талантами в обширном
городе встречаются, то так друг другу
обрадуются, как двое русских, которые бы в первый раз встретились в Китае.
— Да, теперь небось что?.. Что?.. Ишь у тебя язык-от словно полено в грязи вязнет… а еще спрашиваешь — что? Поди-тка домой, там те скажут — что! Никита-то нынче в обед хозяйку твою призывал… и-и-и… Ишь, дьявол,
обрадовался городу, словно голодный Кирюха — пудовой краюхе… приставь голову-то к плечам, старый черт! Ступай домой, что на дожде-то стоишь…
Если в
городах, едва возникающих, в сем новом творении Екатерины еще не представлялось глазам ни палат огромных, ни храмов великолепных, то в замену сих, иногда обманчивых свидетельств народного богатства, взор Патриота читал на смиренных домиках любезную надпись: «Народное Училище» — и сердце его
радовалось.
Должно полагать, что Горб-Маявецкий, поверенный мой, предварил, сюда писавши, что я еду, потому что всех въезжающих расспрашивали, кто и откуда едет, и когда дошла очередь до меня, то заметно, что чиновник, остановивший всех при въезде в
город,
обрадовался, узнав мое имя.
Знаю, что все идет к лучшему; знаю выгоды нашего времени и
радуюсь успехам просвещения в России; однако ж с удовольствием обращаю взор и на те времена, когда наши дворяне, взяв отставку, возвращались на свою родину с тем, чтобы уже никогда не расставаться с ее мирными пенатами; редко заглядывали в
город; доживали век свой на свободе и в беспечности; правда, иногда скучали в уединении, но зато умели и веселиться при случае, когда съезжались вместе.
И вот,
обрадовавшись случаю, она расспрашивала их и о Иерусалиме, и о
городах, и о том, так ли живут там, как в селе, есть ли также церковь и будет ли она в вышину равняться с большим вязом, разросшимся вон там, далече-далече у них на погосте, и т. д.
А надо вам сказать, что наш мельник уже давно узнал, кого это приволок из
города жидовский Хапун. А узнавши —
обрадовался и повеселел: «А слава ж тебе, господи, — сказал он про себя, — таки это не кто иной, только наш ново-каменский шинкарь! Ну, что-то будет дальше, а только кажется мне так, что в это дело мне мешаться не следует, потому что две собаки грызутся, третьей приставать незачем… Опять же моя хата с краю, я ничего не знаю… А если б меня тут не было!.. Не обязан же я жида караулить…»
Должно быть, звонарь Иван Кадило заснул себе под церковью и дергал веревку спросонок, — так долго вызванивал полночь. Зато в последний раз,
обрадовавшись концу, он бухнул так здорово, что мельник даже вздрогнул, когда звон загудел из-за горы, над его головой, и понесся через речку, над лесом, в далекие поля, по которым вьется дорога к
городу…
Он проснулся и, решив, что это было виденье от бога,
обрадовался и решил сделать то, что ему сказано было в видении. Он знал
город, в котором она живет, — это было за триста верст, — и пошел туда.
Он мне стал плакаться, сколь этим несчастен и чего лишается, если пегота на лицо пойдет, потому что сам губернатор, видя Пимена, когда его к церкви присоединяли, будто много на его красоту
радовался и сказал городскому голове, чтобы когда будут через
город важные особы проезжать, то чтобы Пимена непременно вперед всех с серебряным блюдом выставлять. Ну, а пегого уж куда же выставить? Но, однако, что мне было эту его велиарскую суету и пустошество слушать, я завернулся, да и ушел.
Андрей (с горькой улыбкой). Живем да радуемся-с… Вчера в маскарад, сегодня в театр, завтра на бал куда-нибудь либо за
город — так тебя и носит! От веселья да от музыки голова кругом пошла, а новых друзей, новых приятелей и не сочтешь. Все тебе руки жмут, поздравляют, «счастливец, говорят, ты счастливец!» Ну, если люди счастливцем называют, так, стало быть, счастливец и есть!
Почти весь
город обошел Петр Степаныч, а повстречал либо пять, либо шесть человек. И каждый встречный с удивленьем останавливался, с любопытством глядел на незнакомого человека и потом еще долго смотрел ему вслед, узнать бы, куда и к кому держит он путь. Тоска напала на Самоквасова, и сильно он
обрадовался, когда на всполье, у казенных, давным-давно запустелых соляных анбаров, охраняемых, однако, приличною стражей из инвалидной команды, увидал он Феклиста Митрича. Тотчас к нему подошел.
По исконному обычаю масс
радоваться всяким напастям полиции, у майора вдруг нашлось в
городе очень много друзей, которые одобряли его поступок и передавали его из уст в уста с самыми невероятными преувеличениями, доходившими до того, что майор вдруг стал чем-то вроде сказочного богатыря, одаренного такою силой, что возьмет он за руку — летит рука прочь, схватит за ногу — нога прочь.
Странное чувство началось у Володи с того, что он беспричинно возненавидел этого архитектора и
радовался всякий раз, когда тот уезжал в
город.
В сплавщики Диомид попал не столько из желания заработать три-четыре рубля, сколько
обрадовавшись случаю проехать задаром в
город и избежать таким образом пешего хождения…
«Чего ей не
радоваться… Если мы поедем в Петербург, я возьму ее с собою, — мелькнуло в голове княжны Людмилы Васильевны, — ей там будет веселее в большом
городе».
Великий князь,
радуясь удачному шибанию из пушки и обещаясь употребить ее при осаде Твери, простился с Аристотелем и поскакал в
город; за ним последовал весь поезд дворчан его, в том числе и лекарь Антон.
Помолвка и обручение были через несколько дней и изумили весь
город. Семейство предводителя, Пшеницыны и многие другие от души
радовались этому событию. Сыскались, однако же люди, которые заметили, что дочери бедного соляного пристава выпало такое высокое счастие не по рангу. Селезнев с отчаяния спешил уехать в отпуск.
Прощай, друг мой Нефора, — возвратись скорей в
город и обо мне не заботься: я делаю то, что я должен делать; я не боюсь каменоломен: я художник, и меня не заставят катать гранит, а я буду выделывать гаторовы головы… и я буду счастлив там, далеко в изгнании, я буду вспоминать о тебе и буду
радоваться, что ты стала не та, какою была, что ты любишь людей и живешь для того, чтобы делать добро людям.
Оставалось веселиться и
радоваться: урожай обеспечен, и вина христиан была позабыта на время. Стан весь снимался. Слуги в топкой грязи, как могли, ловили и запрягали коней и седлали ослов и верблюдов. Все перемокшие и измученные люди при взошедшем ярком солнце ободрились и стали снова шутить и смеяться и потянулись к
городу…