Неточные совпадения
В молодой и
горячей голове Разумихина твердо укрепился проект положить в будущие три-четыре года, по возможности, хоть начало будущего состояния, скопить хоть несколько денег и переехать в Сибирь, где почва богата во всех отношениях, а работников,
людей и капиталов мало; там поселиться в том самом городе, где будет Родя, и… всем вместе начать новую жизнь.
Пожалуйте, Харита Игнатьевна! (Наливает и подает чашку.) Я и чай-то холодный пью, чтобы
люди не сказали, что я
горячие напитки употребляю.
Э! брось! кто нынчо спит? Ну полно, без прелюдий,
Решись, а мы!.. у нас… решительные
люди,
Горячих дюжина голов!
Кричим — подумаешь, что сотни голосов!..
Кутузов махнул рукой и пошел к дверям под аркой в толстой стене, за ним двинулось еще несколько
человек, а крики возрастали, становясь
горячее, обиженней, и все чаще, настойчивее пробивался сквозь шум знакомо звонкий голосок Тагильского.
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался
человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее
горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
Он видел, что «общественное движение» возрастает;
люди как будто готовились к парадному смотру, ждали, что скоро чей-то зычный голос позовет их на Красную площадь к монументу бронзовых героев Минина, Пожарского, позовет и с Лобного места грозно спросит всех о символе веры. Все
горячее спорили, все чаще ставился вопрос...
— Одни играют в карты, другие словами, а вы — молчите, точно иностранец. А лицо у вас — обыкновенное, и
человек вы, должно быть, сухой,
горячий, упрямый — да?
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его
горячую руку, было так хорошо видеть, что этот
человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Быстрая походка
людей вызвала у Клима унылую мысль: все эти сотни и тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к своим целям, наверное — ничтожным, но ясным для каждой из них. Можно было вообразить, что горьковатый туман —
горячее дыхание
людей и все в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь потерять себя в массе маленьких
людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
В ярких огнях шумно ликовали подпившие
люди. Хмельной и почти
горячий воздух, наполненный вкусными запахами, в минуту согрел Клима и усилил его аппетит. Но свободных столов не было, фигуры женщин и мужчин наполняли зал, как шрифт измятую страницу газеты. Самгин уже хотел уйти, но к нему, точно на коньках, подбежал белый официант и ласково пригласил...
Большинство
людей стояло молча, сосредоточенно, как стоят на кулачных боях взрослые бойцы, наблюдая
горячую драку подростков.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил
горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом, чувствовал себя невидимым среди этих
людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
«Мальчишки», — мысленно негодовал он на
людей, моложе его на десять, восемь, на шесть лет. Ему хотелось учить, охлаждать их пыл. Но, когда он пробовал делать это, он встречал
горячий отпор и убеждался, что мальчишки и эмоционально сильнее и социально грамотней его.
— Козьма Иванов Семидубов, — сказал он, крепко сжимая
горячими пальцами руку Самгина. Самгин встречал
людей такого облика, и почти всегда это были
люди типа Дронова или Тагильского, очень подвижные, даже суетливые, веселые. Семидубов катился по земле не спеша, осторожно, говорил вполголоса, усталым тенорком, часто повторяя одно и то же слово.
Было ясно, что
люди уже устали. Они разбились на маленькие группки, говорили вполголоса, за спиною Самгина кипел
горячий шепот...
«У меня температура, — вероятно, около сорока», — соображал Самгин, глядя на фыркающий самовар;
горячая медь отражала вместе с его лицом какие-то полосы, пятна, они снова превратились в
людей, каждый из которых размножился на десятки и сотни подобных себе, образовалась густейшая масса одинаковых фигур, подскакивали головы, как зерна кофе на
горячей сковороде, вспыхивали тысячами искр разноцветные глаза, создавался тихо ноющий шумок…
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как
человек, которого ударили по голове и он ждет еще удара. Было жарко,
горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
«Все — было, все — сказано». И всегда будет жить на земле
человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого
человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль —
горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
Толпа вздыхала, ворчала, напоминая тот
горячий шумок, который слышал Самгин в селе, когда там поднимали колокол, здесь
люди, всей силою своей, тоже как будто пытались поднять невидимую во тьме тяжесть и, покачиваясь, терлись друг о друга.
Он вскочил, и между ними начался один из самых бурных разговоров. Долго ночью слышали
люди горячий спор, до крика, почти до визга, по временам смех, скаканье его, потом поцелуи, гневный крик барыни, веселый ответ его — и потом гробовое молчание, признак совершенной гармонии.
Я недоверчив, холоден к
людям и горяч только к созданиям своей фантазии, бабушка
горяча к ближнему и верит во все.
Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого
человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить — не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых,
горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.
Снились ему такие
горячие сны о далеких странах, о необыкновенных
людях в латах, и каменистые пустыни Палестины блистали перед ним своей сухой, страшной красотой: эти пески и зной, эти
люди, которые умели жить такой крепкой и трудной жизнью и умирать так легко!
От этого, бросая в
горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов, отыскивая в
людях людей, исповедуя и проповедуя человечность, он добродушно и снисходительно воевал с бабушкой, видя, что под старыми, заученными правилами таился здравый смысл и житейская мудрость и лежали семена тех начал, что безусловно присвоивала себе новая жизнь, но что было только завалено уродливыми формами и наростами в старой.
Я слушал с напряжением. Выступало убеждение, направление всей жизни. Эти «тысяча
человек» так рельефно выдавали его! Я чувствовал, что экспансивность его со мной шла из какого-то внешнего потрясения. Он говорил мне все эти
горячие речи, любя меня; но причина, почему он стал вдруг говорить и почему так пожелал именно со мной говорить, мне все еще оставалась неизвестною.
Я пишу теперь, как давно отрезвившийся
человек и во многом уже почти как посторонний; но как изобразить мне тогдашнюю грусть мою (которую живо сейчас припомнил), засевшую в сердце, а главное — мое тогдашнее волнение, доходившее до такого смутного и
горячего состояния, что я даже не спал по ночам — от нетерпения моего, от загадок, которые я сам себе наставил.
Все открывшееся перед нами пространство, с лесами и горами, было облито
горячим блеском солнца; кое-где в полях работали
люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
Едешь как будто среди неизмеримых возделанных садов и парков всесветного богача. Страстное,
горячее дыхание солнца вечно охраняет эти места от холода и непогоды, а другой деятель, могучая влага, умеряет силу солнца, питает почву, родит нежные плоды и… убивает
человека испарениями.
Один из вошедших был невысокий сухощавый молодой
человек в крытом полушубке и высоких сапогах. Он шел легкой и быстрой походкой, неся два дымящихся больших чайника с
горячей водой и придерживая под мышкой завернутый в платок хлеб.
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле
людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные,
горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные
люди, и
люди эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, т. е. вне всех условий естественной и нравственной жизни человеческой.
Земский врач,
человек горячий и новый, сам почти напросился сопровождать исправника, прокурора и следователя.
Но в своей
горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного
человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой
человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Вечером непогода ухудшилась.
Люди забились в палатки и согревались
горячим чаем. Часов в 11 вечера вдруг густо повалил снег, и вслед за тем что-то сверкнуло на небе.
Отец-то мой, покойник (царство ему небесное!),
человек был справедливый,
горячий был тоже
человек, не вытерпел, — да и кому охота свое доброе терять? — и в суд просьбу подал.
Из
человека честного, щедрого и доброго, хотя взбалмошного и
горячего, он превратился в гордеца и забияку, перестал знаться с соседями, — богатых он стыдился, бедных гнушался, — и неслыханно дерзко обращался со всеми, даже с установленными властями: я, мол, столбовой дворянин.
Во время путешествия скучать не приходится. За день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака. Палатка, костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны
людям на земле; никакая городская гостиница не может сравниться с ними. Выпьешь поскорее
горячего чаю, залезешь в свой спальный мешок и уснешь таким сном, каким спят только усталые.
— Как его кричи! — сказал Дерсу. — Худой
люди! — Он вскочил и вылил
горячую воду на землю.
Каждый из них —
человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств: с другой стороны, каждый из них
человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову вопрос: «можно ли положиться на этого
человека во всем безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она
горяча и неизменна, — смело кладите на нее свою голову, на ней можно отдохнуть.
Письмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина. Он увидел, во 1) что Дубровский мало знает толку в делах, во 2) что
человека столь
горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение.
Гагин, наконец, решил, что он «сегодня не в ударе», лег рядом со мною, и уж тут свободно потекли молодые наши речи, то
горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные речи, в которых так охотно разливается русский
человек.
— В таком случае… конечно… я не смею… — и взгляд городничего выразил муку любопытства. Он помолчал. — У меня был родственник дальний, он сидел с год в Петропавловской крепости; знаете, тоже, сношения — позвольте, у меня это на душе, вы, кажется, все еще сердитесь? Я
человек военный, строгий, привык; по семнадцатому году поступил в полк, у меня нрав
горячий, но через минуту все прошло. Я вашего жандарма оставлю в покое, черт с ним совсем…
Наши профессора привезли с собою эти заветные мечты,
горячую веру в науку и
людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину; они являлись в аудиторию не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой религии.
Только внезапное появление сильного и
горячего луча может при подобных условиях разбудить человеческую совесть и разорвать цепи той вековечной неволи, в которой обязательно вращалась целая масса
людей, начиная с всевластных господ и кончая каким-нибудь постылым Кирюшкой, которого не нынче завтра ожидала «красная шапка».
Я понимаю, что религиозность самая
горячая может быть доступна не только начетчикам и богословам, но и
людям, не имеющим ясного понятия о значении слова «религия».
А из
горячей стали торопясь выходить по нескольку
человек сразу. В открытую дверь неслось гоготанье...
В карцер я, положим, попал скоро.
Горячий француз, Бейвель, обыкновенно в течение урока оставлял по нескольку
человек, но часто забывал записывать в журнал. Так же он оставил и меня. Когда после урока я вместе с Крыштановичем подошел в коридоре к Журавскому, то оказалось, что я в списке не числюсь.
1849–1855 гг.»] Это был энергический,
горячего темперамента
человек, образованный, самоотверженный, гуманный, до мозга костей проникнутый идеей и преданный ей фанатически, чистый нравственно.
В Палеве хлебопек
Горячий, простоватый, откровенный и, по-видимому, добрый
человек, рассказывал мне, как он дошел до своей деревни, повидался с женою и детками и как опять был сослан на Сахалин, где кончает уже второй срок.
Странная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо рта трубки, — все это пугало посторонних, и только близкие к инвалиду
люди знали, что в изрубленном теле бьется
горячее и доброе сердце, а в большой квадратной голове, покрытой щетиной густых волос, работает неугомонная мысль.