Неточные совпадения
Опять-таки и то взямши, что никто
в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы
в море, кроме разве какого-нибудь одного
человека на всей земле, много двух,
да и то, может, где-нибудь там
в пустыне египетской
в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то
есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Но первое: я не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что жизнь древних
была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не может.
Да и откуда тогда
было бы взяться государственной логике, когда
люди жили
в состоянии свободы, то
есть зверей, обезьян, стада. Чего можно требовать от них, если даже и
в наше время откуда-то со дна, из мохнатых глубин, — еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.
— Только стало мне жить при ней полегче. Начала она меня
в скиты сговаривать; ну, я поначалу-то
было в охотку соглашалась,
да потом и другие тоже тут
люди нашлись:"Полно, говорят, дура, тебя хотят от наследства оттереть, а ты и рот разинула". Ну, я и уперлась. Родитель
было прогневался, стал обзывать непристойно, убить посулил, однако Манефа Ивановна их усовестили. Оне у себя
в голове тоже свой расчет держали. Ходил
в это
время мимо
нашего дому…
Так вот-с какие
люди бывали
в наше время, господа; это не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр
был. Нам и денег, бывало, не надобно, коли сами
в карман лезут; нет, ты подумай
да прожект составь, а потом и пользуйся.
У тех
был хоть внешний религиозный закон, из-за исполнения которого они могли не видеть своих обязанностей по отношению своих близких,
да и обязанности-то эти
были тогда еще неясно указаны;
в наше же
время, во-первых, нет такого религиозного закона, который освобождал бы
людей от их обязанностей к близким, всем без различия (я не считаю тех грубых и глупых
людей, которые думают еще и теперь, что таинства или разрешение папы могут разрешать их грехи); напротив, тот евангельский закон, который
в том или другом виде мы все исповедуем, прямо указывает на эти обязанности, и кроме того эти самые обязанности, которые тогда
в туманных выражениях
были высказаны только некоторыми пророками, теперь уже так ясно высказаны, что стали такими труизмами, что их повторяют гимназисты и фельетонисты.
—
Да. Это железный
человек. И
в то же
время, вы увидите,
в нем
есть что-то детское, искреннее, при всей его сосредоточенности и даже скрытности. Правда, его искренность — не
наша дрянная искренность, искренность
людей, которым скрывать решительно нечего…
Да вот я его к вам приведу, погодите.
— Я хотел сказать, — начал он, как только лакей вышел, — что я ничего
в этом доме не значу. Вот и все. Потому,
в наше время все судят по наружности: иной
человек и пуст и глуп,
да важно себя держит, — его уважают; а другой, может
быть, обладает талантами, которые могли бы… могли бы принести великую пользу, но по скромности…
—
Да, — начал он, —
в наше время молодые
люди были иначе воспитаны. Молодые
люди не позволяли себе манкировать старшим. (Он произнес: ман
в нос, по-французски.) А теперь я только гляжу и удивляюсь. Может
быть, не прав я, а они правы; может
быть. Но все же у меня
есть свой взгляд на вещи: не олухом же я родился. Как вы об этом думаете, Увар Иванович?
— Родители!.. Хм… Никаких родителей! Недаром же мы песни
пели: «
Наши сестры — сабли востры»… И матки и батьки — все при нас
в казарме… Так-то-с. А рассказываю вам затем, чтобы вы, молодые
люди, помнили
да и детям своим передали, как
в николаевские
времена солдат выколачивали… Вот у меня теперь офицерские погоны, а розог
да палок я съел — конца-краю нет…
— Похож? — кричит. — Это, брат, весьма хорошо, коли похож! Эх, милый, кабы
нашего брата, живого
человека,
да не извела
в давнее
время православная церковь — не то бы теперь
было в русской земле!
— Полно, Микеша, полно, родной ты мой, — с навернувшимися слезами молвил Патап Максимыч… — Не поминай!
Было время,
да уж нет его,
была у меня любимая доченька,
в могиле теперь лежит, голубушка… Не воротишь дней прошлых, Микеша… Полно ты меня сокрушать. Бог все к хорошему
в здешнем свете строит, ни коему
человеку не понять благостных путей его. Про него-то что хотел говорить ты? Про певуна-то
нашего, про посланника архиерейского?
— Ну, помнишь, ведь я обещал тебе, что я
буду помогать и даже определил тебе триста рублей
в год, но мне, дружочек Лара, так не везет, — добавил он, сжимая руку сестре, — мне так не везет, что даже одурь подчас взять готова! Тяжко
наше переходное
время! То принципы не идут
в согласие с выгодами, то… ах,
да уж лучше и не поднимать этого! Вообще тяжело
человеку в наше переходное
время.
«Вот только одно бы мне еще узнать», — думал он, едучи на извозчике. — «Любит она меня хоть капельку, или не любит? Ну,
да и прекрасно; нынче мы с нею все
время будем одни… Не все же она
будет тонировать
да писать, авось и иное что
будет?..
Да что же вправду, ведь женщина же она и
человек!.. Ведь я же знаю, что кровь, а не вода течет
в ней… Ну, ну, постой-ка, что ты заговоришь пред
нашим смиренством… Эх, где ты мать черная немочь с лихорадушкой?»
—
Да это правда, князь;
в наше время, — продолжала Вера (упоминая о
нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные
люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности
нашего времени и что свойства
людей изменяются со
временем),
в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d’être courtisée [удовольствие
быть замеченною] часто заглушает
в ней истинное чувство.