Неточные совпадения
То же повторял он и пришедшей
бабке. Та
давала ему пузырек с какой-то жидкостью, приказывала идти мыться и после паренья натереться ее снадобьем, а после бани сказаться ей.
— Дурак вы, куда мне бежать? Это ваш Петр Верховенский пусть бежит, а не я. Я был сейчас у
бабки Виргинской, и она тотчас согласилась ко мне прийти. Справьтесь. Жена мучается; нужны деньги;
давайте денег!
Прогуливал я и обедни, особенно весною, — непоборимые силы ее решительно не пускали меня в церковь. Если же мне
давали семишник на свечку — это окончательно губило меня: я покупал
бабок, всю обедню играл и неизбежно опаздывал домой. А однажды ухитрился проиграть целый гривенник, данный мне на поминание и просфору, так что уж пришлось стащить чужую просфору с блюда, которое дьячок вынес из алтаря.
—
Давай,
бабка! На кой тебе деньги? Тебе завтра — на погост…
— Э, нет,
бабка Мануйлиха, даром не
дам, — поддразнил я ее, пряча монету. — Ну-ка, погадай мне.
— Не манил я ее,
бабка…
Даю тебе слово в этом. Сама она захотела.
— Это, сударь, кто доктором слывет, действительно так: а кто по-простонародью простыми травками да муравками пользует, так у нас и отроду-родясь про эти дипломы не слыхано. Этак во всякой деревне и барыне и
бабке, которая
дает больному лекарствица, какого знает, надо диплом иметь? Что это вы, сударь! Пока человек лекаря с дипломом-то сыщет, его уж и в поминанье запишут. Мы впросте помогаем, чем умеем, и только; вот и все наши дипломы.
— У него, — отвечал Ваня гнусливо, — у него, вишь, бабка-свинчатка есть… он мне ее не
дает…
— Ишь, пострел какой, прости господи, только и норовит, как бы ему из дому прочь; погоди, Аксюшка,
дай ему вернуться, вот мы ему с тобой шею-то накостыляем… Слышь,
бабка, озорник-ат мой от дому все отбивается.
— Ты и твоя
бабка мучаете меня! — сказала она, вспыхнув. — Я жить хочу! жить! — повторила она и раза два ударила кулачком по груди. —
Дайте же мне свободу! Я еще молода, я жить хочу, а вы из меня старуху сделали!..
Духовная совершенно незаконнее: покойная
бабка никак не имела права дробить достояния; но оно, как, может быть, вам небезызвестно, разделено, — большая часть… уж я не говорю, какие для этого были употреблены меры… самые неродственные меры… но только большая часть — поступила во владение вашего родителя, а другая часть — общей нашей тетке Соломониде Платоновне,
дай ей бог доброго здоровья, или, лучше сказать, вечную память, по милости которой теперь вся и каша заваривается.
Ежели я получаю много денег и получаю… не скрываю того… несколько грубо и с насилием, то мне
дают их за мое докторское провидение, за то, что я… когда вы там… я не знаю что… в лавке ли у родителей торговали или в крепостной усадьбе с деревенскими мальчишками играли в
бабки, я в это время учился, работал!..
А
бабка эта — старый мужик, удивительный: пошепчет на воду — а другие толкуют, что он в нее змеиную слюну пущает,
даст выпить — как рукою снимет.
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю
дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
На другой день после обеда пошла мать
давать Буренушке помои из лоханки, видит, Буренушка скучна и не ест корма. Стали лечить корову, позвали
бабку.
Бабка сказала: корова жива не будет, надо ее убить на мясо. Позвали мужика, стали бить корову. Дети услыхали, как на дворе заревела Буренушка. Собрались все на печку и стали плакать. Когда убили Буренушку, сняли шкуру и разрезали на части, у ней в горле нашли стекло.
— Ты,
бабка, не рассусоливай. Не урядник я. Для обчества, не для себя стараюсь. Разговор-то наш вчерашний помнишь? Альбо сам пропаду, альбо лес наш по всей форме очищу… Да еще пакли
дай, старая. Сруб у тебя новый ставили, авось осталось.
В блестящее царствование Екатерины II, лично переписывавшейся с Вольтером, влияние французских энциклопедистов быстро отразилось на интеллигентной части русского общества и разрасталось под животворным покровительством с высоты трона; непродолжительное царствование Павла I, несмотря на строгие, почти жестокие меры, не могло вырвать с корнем «вольного духа», как выражались современники; с воцарением же Александра I — этого достойного внука своей великой
бабки, — этот корень
дал новые и многочисленные ростки.
Поскребла
бабка загривок,
дала им жбан мышиных сливок. Выпили, поплевали, в донышко постучали, да и в сарае спать завалились. Только глаза завели, слышат — мыши в головах заскребли, скулят-пищат, горестно голосят.
— Жила у нас на селе бобылка, на носу красная жилка, ноги саблями, руки граблями, губа на губе, как гриб на грибе. Хатка у нее была на отлете, огород на болоте, — чем ей, братцы, старенькой, пропитаться?.. Была у нее коровка,
давала — не отказывалась — по ведру в день, куда хошь, туда и день. Носила
бабка по дачам молоко, жила ни узко, ни широко, — пятак да полушка, толокно да ватрушка.
— Ну ладно, дело не к спеху… Так вот я об Лизавете — то Ивановне. Вся у меня на нее надежда была, думаю,
даст возик овсеца, гуси-то у меня и откормятся. Приехал к ней в Трегубово: «Так и так, мол, сударыня, не погуби гусей,
дай овсеца». А она: «Рада бы радешенька, говорит, Андрей Тихоныч, не пожалела бы для тебя, да ведь грех-от, говорит, какой у меня случился, овсы-то еще в
бабках на поле, хоть сам погляди». — «Как же, говорю, Лизавета Ивановна, околевать, что ли, гусям-то?
— Да, они обе прекрасны, но та ведь на троне, в пурпуре и в венце многоценном, ее плечи и шею ежедневно разглаживают навощенными ладонями молодые невольницы, а египетские
бабки обкладывают на ночь ее перси мякишем душистого хлеба из плодов египетской пальмы, а, по, правде сказать, и это все ей уже не помогает: этот душистый египетский мякиш
дает персям ее лишь одну фальшивую нежность, но он не может им возвратить их былую упругость…