Неточные совпадения
Следовало взять сына портного, он же и пьянюшка был, да родители богатый подарок
дали, так он и присыкнулся к сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки; так он
ко мне.
Хлестаков.
Я, признаюсь, литературой существую. У
меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь
ко всем.)Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу
ко мне.
Я ведь тоже балы
даю.
— Послали в Клин нарочного,
Всю истину доведали, —
Филиппушку спасли.
Елена Александровна
Ко мне его, голубчика,
Сама —
дай Бог ей счастие!
За ручку подвела.
Добра была, умна была...
Пришлете ли вы Сережу
ко мне, или
мне приехать в дом в известный, назначенный час, или вы
мне дадите знать, когда и где
я могу его видеть вне дома?
— Вы приедете
ко мне, — сказала графиня Лидия Ивановна, помолчав, — нам надо поговорить о грустном для вас деле.
Я всё бы
дала, чтоб избавить вас от некоторых воспоминаний, но другие не так думают.
Я получила от нее письмо. Она здесь, в Петербурге.
— До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли брат, и пошлите его
ко мне, — сказала
дама у самой двери и снова вошла в отделение.
— Скажи
мне, — наконец прошептала она, — тебе очень весело
меня мучить?
Я бы тебя должна ненавидеть. С тех пор как мы знаем друг друга, ты ничего
мне не
дал, кроме страданий… — Ее голос задрожал, она склонилась
ко мне и опустила голову на грудь мою.
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул он. — Отцы родные! вот одолжили приездом!
Дайте протереть глаза!
Я уж, право, думал, что
ко мне никто не заедет. Всяк бегает
меня, как чумы: думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги, как видите, с дырами. Да чем вас потчевать, скажите?
— Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала
мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит
меня, чтобы пришел
ко мне; а не помнит — чтобы
дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что
я не хочу видеть, как при
мне умрет мать. Пусть лучше
я прежде, а она после
меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, — чтоб ради ее
дал хлеба!»
— Нуте-ко,
давайте закусим на сон грядущий.
Я без этого — не могу, привычка.
Я, знаете, четверо суток провел с
дамой купеческого сословия, вдовой и за тридцать лет, — сами вообразите, что это значит! Так и то, ночами, среди сладостных трудов любви, нет-нет да и скушаю чего-нибудь. «Извини, говорю, машер…» [Моя дорогая… (франц.)]
— Пожалуйте-ко, сударь. Он там возбужден очень, разговаривает, так вы не поощряйте.
Я дал ему успокоительное…
Царь
ко всему равнодушен, пишут
мне, а другой человек, близкий к высоким сферам, сообщает; царь ненавидит то, что сам же
дал, — эту Думу, конституцию и все.
— Там, в градоначальстве, есть подлец, который относится
ко мне честно,
дает кое-какие сведения, всегда верные. Так вот, про тебя известно, что ты баррикады строил…
— Именно в тихом! — воскликнул Бердников и, надув щеки, удовлетворенно выдохнул струю воздуха. — По-русски, за самоварчиком! Прошу
ко мне! Обитаю в пансионе, отличное убежище для сирот жизни, русская
дама содержит, посольские наши охотно посещают…
— У людей — Твен, а у нас — Чехов. Недавно
мне рекомендовали: прочитайте «Унтера Пришибеева» — очень смешно. Читаю — вовсе не смешно, а очень грустно. И нельзя понять: как же относится автор к человеку, которого осмеивают за то, что он любит порядок? Давайте-ко, выпьем еще.
— Вы там скажите Гогину или Пояркову, чтоб они присылали
мне литературы больше и что совершенно необходимо, чтоб сюда снова приехал товарищ Дунаев. А также — чтоб не являлась
ко мне бестолковая
дама.
— Сама хозяйка, — сказал Захар, — шестой день все она. «Вы, говорит, много цикорию кладете да не довариваете. Дайте-ко
я!»
— Ну, полно, не бродяжничай и не пьянствуй, приходи
ко мне,
я тебе угол
дам, в деревню поедем — слышишь?
— Приезжает
ко мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из дому пишут, что дом на сих же днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку с
дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже мой, он
мне должен!» Но это повело только к тому, что ее от должника с его
дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте.
— Нет, нет, cousin, — мы поехали в Париж: мужу
дали поручение, и он представил
меня ко двору.
— Приятно! — возразила бабушка, — слушать тошно! Пришел бы
ко мне об эту пору:
я бы ему
дала обед! Нет, Борис Павлович: ты живи, как люди живут, побудь с нами дома, кушай, гуляй, с подозрительными людьми не водись, смотри, как
я распоряжаюсь имением, побрани, если что-нибудь не так…
— «Нет, Иван Иванович,
дайте мне (это она говорит) самой решить, могу ли
я отвечать вам таким же полным, глубоким чувством, какое питаете вы
ко мне.
Дайте полгода, год срока, и тогда
я скажу — или нет, или то да, какое…» Ах! какая духота у вас здесь! нельзя ли сквозного ветра? («не будет ли сочинять? кажется, довольно?» — подумал Райский и взглянул на Полину Карповну).
— Ты что-то ластишься
ко мне: не к деньгам ли подбираешься, чтоб Маркушке
дать? Не
дам!
— Он солгал.
Я — не мастер
давать насмешливые прозвища. Но если кто проповедует честь, то будь и сам честен — вот моя логика, и если неправильна, то все равно.
Я хочу, чтоб было так, и будет так. И никто, никто не смей приходить судить
меня ко мне в дом и считать
меня за младенца! Довольно, — вскричал он, махнув на
меня рукой, чтоб
я не продолжал. — А, наконец!
Входит барыня: видим, одета уж очень хорошо, говорит-то хоть и по-русски, но немецкого как будто выговору: „Вы, говорит, публиковались в газете, что уроки
даете?“ Так мы ей обрадовались тогда, посадили ее, смеется так она ласково: „Не
ко мне, говорит, а у племянницы моей дети маленькие; коли угодно, пожалуйте к нам, там и сговоримся“.
— Ах черт… Чего он! — ворчит с своей кровати Ламберт, — постой,
я тебе! Спать не
дает… — Он вскакивает наконец с постели, подбегает
ко мне и начинает рвать с
меня одеяло, но
я крепко-крепко держусь за одеяло, в которое укутался с головой.
— Почему поздно? Не хочу
я идти и не пойду! Не
дам я мной опять овладеть! Наплевать на Ламберта — так и скажите ей, и что если она пришлет
ко мне своего Ламберта, то
я его выгоню в толчки — так и передайте ей!
В комнате, даже слишком небольшой, было человек семь, а с
дамами человек десять. Дергачеву было двадцать пять лет, и он был женат. У жены была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева. Комната была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел
ко мне, пожал руку и попросил садиться.
Мама, у
меня на совести уже восемь лет, как вы приходили
ко мне одна к Тушару посетить
меня и как
я вас тогда принял, но теперь некогда об этом, Татьяна Павловна не
даст рассказать.
— Нет, видите, Долгорукий,
я перед всеми дерзок и начну теперь кутить.
Мне скоро сошьют шубу еще лучше, и
я буду на рысаках ездить. Но
я буду знать про себя, что
я все-таки у вас не сел, потому что сам себя так осудил, потому что перед вами низок. Это все-таки
мне будет приятно припомнить, когда
я буду бесчестно кутить. Прощайте, ну, прощайте. И руки вам не
даю; ведь Альфонсинка же не берет моей руки. И, пожалуйста, не догоняйте
меня, да и
ко мне не ходите; у нас контракт.
«Дай-ко
я попробую здесь, — подумал
я, — что за нужда, что ванны нет: тем лучше, пол каменный!» И точно так же стал под дождь.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у
меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас
ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему,
дама.
Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну,
я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да
я ничего не сказала: сама не знаю.
—
Давайте же поговорим, — сказала она, подходя к нему. — Как вы живете? Что у вас? Как?
Я все эти дни думала о вас, — продолжала она нервно, —
я хотела послать вам письмо, хотела сама поехать к вам в Дялиж, и
я уже решила поехать, но потом раздумала, — бог знает, как вы теперь
ко мне относитесь.
Я с таким волнением ожидала вас сегодня. Ради бога, пойдемте в сад.
Да знаете ли вы, что она могла бы
мне дать эти деньги, да и
дала бы, наверно
дала бы, из отмщения
мне дала бы, из наслаждения мщением, из презрения
ко мне дала бы, потому что это тоже инфернальная душа и великого гнева женщина!
Раз Белявский — красавчик один тут был и богач, за ней волочился и
ко мне наладил ездить — вдруг у
меня же и
дай мне пощечину, да при ней.
Слышали ее крики: «С тобой хоть на казнь!» А что
я ей
дал,
я, нищий, голяк, за что такая любовь
ко мне, стою ли
я, неуклюжая, позорная тварь и с позорным лицом, такой любви, чтоб со
мной ей в каторгу идти?
В моей сумочке было много всякой мелочи: цветные карандаши, перочинный ножик, резина, игольник с нитками, шило, часы, секундомер и пр. Часть этих предметов, в том числе и роговую чернильницу с завинчивающейся пробкой, наполненную чернилами,
я дал нести Дерсу. После полудня он вдруг подбежал
ко мне и тревожным голосом сообщил, что потерял…
— Ах ты, шут этакой! — промолвил он наконец и, сняв шляпу, начал креститься. — Право, шут, — прибавил он и обернулся
ко мне, весь радостный. — А хороший должен быть человек, право. Но-но-но, махонькие! поворачивайтесь! Целы будете! Все целы будем! Ведь это он проехать не
давал; он лошадьми-то правил. Экой шут парень. Но-но-но-ноо! с Бо-гам!
— Что ты, что ты, дурак, с ума сошел, что ли? — поспешно перебил его толстяк. — Ступай, ступай
ко мне в избу, — продолжал он, почти выталкивая изумленного мужика, — там спроси жену… она тебе чаю
даст,
я сейчас приду, ступай. Да небось говорят, ступай.
Но
я предупреждаю вас: если вы осмелитесь подойти
ко мне в театре, на улице, где-нибудь, —
я даю вам пощечину.
— Постарайся, посмотри. Если можешь, прекрасно. Успокойся,
дай идти времени и увидишь, что можешь и чего не можешь. Ведь ты
ко мне очень сильно расположена, как же ты можешь обидеть
меня?
— По-настоящему, — начала старуха, показывая
мне маленькую записку, —
я бы должна была
дать вам это только в случае, если б вы зашли
ко мне сами, но вы такой прекрасный молодой человек. Возьмите.
— И вот теперь все кончено! — начал
я снова. — Все. Теперь нам должно расстаться. —
Я украдкой взглянул на Асю… лицо ее быстро краснело. Ей,
я это чувствовал, и стыдно становилось и страшно.
Я сам ходил и говорил, как в лихорадке. — Вы не
дали развиться чувству, которое начинало созревать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели
ко мне доверия, вы усомнились во
мне…
— Ну, вот видите, — сказал
мне Парфений, кладя палец за губу и растягивая себе рот, зацепивши им за щеку, одна из его любимых игрушек. — Вы человек умный и начитанный, ну, а старого воробья на мякине вам не провести. У вас тут что-то неладно; так вы, коли уже пожаловали
ко мне, лучше расскажите
мне ваше дело по совести, как на духу. Ну,
я тогда прямо вам и скажу, что можно и чего нельзя, во всяком случае, совет
дам не к худу.
Как ни привык Гарибальди
ко всему этому, но, явным образом взволнованный, он сел на небольшой диван,
дамы окружили его,
я стал возле дивана, и на него налетело облако тяжелых дум — но на этот раз он не вытерпел и сказал...
— На что же это по трактирам-то, дорого стоит, да и так нехорошо женатому человеку. Если не скучно вам со старухой обедать — приходите-ка, а
я, право, очень рада, что познакомилась с вами; спасибо вашему отцу, что прислал вас
ко мне, вы очень интересный молодой человек, хорошо понимаете вещи, даром что молоды, вот мы с вами и потолкуем о том о сем, а то, знаете, с этими куртизанами [царедворцами (от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе да кому орден
дали — все пустое.
Я дал ей мелкую серебряную монету; она захохотала, увидя ее, но, вместо того чтоб идти прочь, влезла на облучок кибитки, повернулась
ко мне и стала бормотать полусвязные речи, глядя
мне прямо в лицо; ее взгляд был мутен, жалок, пряди волос падали на лицо.
«Может, ты сидишь теперь, — пишет она, — в кабинете, не пишешь, не читаешь, а задумчиво куришь сигару, и взор углублен в неопределенную
даль, и нет ответа на приветствие взошедшего. Где же твои думы? Куда стремится взор? Не
давай ответа — пусть придут
ко мне».
— Что вы это
мне даете?.. А?.. это не
ко мне?