Неточные совпадения
Оказалось, что все как-то было еще лучше, чем прежде: щечки интереснее, подбородок заманчивей, белые воротнички
давали тон щеке, атласный синий галстук
давал тон воротничкам; новомодные складки манишки
давали тон галстуку, богатый бархатный <жилет>
давал <тон> манишке, а фрак наваринского
дыма с пламенем, блистая, как шелк,
давал тон всему.
Промозглый сырой чулан с запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат, некрашеный стол, два скверных стула, с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой шел
дым и не
давало тепла, — вот обиталище, где помещен был наш <герой>, уже было начинавший вкушать сладость жизни и привлекать внимание соотечественников в тонком новом фраке наваринского пламени и
дыма.
Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к лодке, но Грэй медлил, рассматривая
даль низкого берега, где над зеленью и песком лился утренний
дым труб Каперны. В этом
дыме он снова увидел девушку.
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал доктор, разгоняя
дым рукой. — Ну-ко,
давай, поставим компресс. Боюсь, как левый глаз у него? Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
Сегодня я проехал мимо полыньи: несмотря на лютый мороз, вода не мерзнет, и облако черного пара, как
дым, клубится над ней. Лошади храпят и пятятся. Ямщик франт попался, в дохе, в шапке с кистью, и везет плохо. Лицо у него нерусское. Вообще здесь смесь в народе. Жители по Лене состоят и из крестьян, и из сосланных на поселение из разных наций и сословий; между ними есть и жиды, и поляки, есть и из якутов. Жидов здесь любят: они торгуют,
дают движение краю.
Сидевший там писарь
дал одному из солдат пропитанную табачным
дымом бумагу и, указав на арестантку сказал: «прими».
Основная идея упрямого старика восторжествовала: если разлетелись
дымом приваловские миллионы, то он не
дал погибнуть крепкому приваловскому роду.
В это время подошли кони. Услышав наш выстрел, А. И. Мерзляков остановил отряд и пришел узнать, в чем дело. Решено было для добычи меда оставить двое стрелков. Надо было сперва
дать пчелам успокоиться, а затем морить их
дымом и собрать мед. Если бы это не сделали мы, то все равно весь мед съел бы медведь.
Ольха — дерево мозглое, содержит много воды и
дает больше
дыму, чем огня.
— Вы, кажется, курите? — сказал он, едва вырезываясь с инспектором, который нес фонарь, из-за густых облаков
дыма. — Откуда это они берут огонь, ты
даешь?
—
Дай мне в зубы, чтобы
дым пошел!
Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами
дама курит папиросу и пускает
дым в лицо и подливает вино в стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко в этой компании, но он в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой стороны около него трется юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не глядит, а тот все лезет, лезет…
По прямой линии до Заполья было всего верст шесть. С капитанской рубки картина пожарища развертывалась с каждою минутой все шире. Громадные клубы
дыма поднимались уже в четырех местах, заволакивая
даль грозною багровою пеленой.
То, что было вчера мрачно и темно и так пугало воображение, теперь утопало в блеске раннего утра; толстый, неуклюжий Жонкьер с маяком, «Три брата» и высокие крутые берега, которые видны на десятки верст по обе стороны, прозрачный туман на горах и
дым от пожара
давали при блеске солнца и моря картину недурную.
Я терялся в догадках и не мог
дать объяснение этому необычайному явлению. Когда же столб
дыма вышел из-за мыса на открытое пространство, я сразу понял, что вижу перед собой смерч. В основании его вода пенилась, как в котле. Она всплескивалась, вихрь подхватывал ее и уносил ввысь, а сверху в виде качающейся воронки спускалось темное облако.
Ей казалось, что она сама возносится куда-то кверху вместе с кадильным
дымом, а звеневший молодой голос звал ее в неведомую
даль.
— А
давайте жь, колы есть, — мягким хохлацким выговором ответил старик, исчезая в клубах табачного
дыма. — Пожалуй, выпью.
Он курит огромную немецкую трубку, выпуская из-под своих седых прокопченных усищ целые облака
дыма, который по тихому ветерку прямо ползет на лицо сидящих возле Бахарева
дам и от которого
дамы, ничего не говоря, бесцеремонно отмахиваются платками.
Халатов и Боченков закуривают сигары; Хрептюгин, с своей стороны, также вынимает сигару, завернутую в лубок — столь она драгоценна! — с надписью: bayadère, [баядерка (франц.).] и, испросив у
дам позволения (как это завсегда делается с благородных опчествах), начинает пускать самые миниатюрные кольца
дыма.
Над столом висит лампа, за углом печи — другая. Они
дают мало света, в углах мастерской сошлись густые тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры. В плоских серых пятнах, на месте рук и голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли из раскрашенных одежд, из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку, висят там на крючках, в облачке
дыма, и синевато поблескивают.
Но спустя немалое время тот же охотник до красоты, перейдя на другое место, также увидал красивую
даму, но уже не рядом с собою, а напротив своего окна через улицу, и говорит денщику: «Ах, познакомь меня с сею
дамой!», но тот, однако, сумел только ответить снова то же самое, что «
дымом пахнет!» И офицер увидал, что напрасно он полагался на ум сего своего помощника, и желанного знакомства через него вторично уже не составил.
— Гм… да… — пробормотал
Дыма, немного растерявшись. — Потеряли бы всю чиншевую землю! Так ведь там было что терять. А тут… что нам за дело?
Дают, чорт их бей, деньги и кончено.
— Держись, малютка, меня и
Дымы. Видишь, что тут деется в этой Америке. Не
дай боже!
— Будь, что бог
даст. А я от сестры да от
Дымы не отстану.
— Это верно называется свобода, — сказал
Дыма очень язвительно. — Человеку кинули в лицо огрызок, — это свобода… Ну, когда здесь уже такая свобода, то послушай, Матвей,
дай этому висельнику хорошего пинка, может, тогда они нас оставят в покое.
— Дай-то боже, — ответили в один голос девушка и
Дыма.
Авдеев отвалился набок,
давая место Панову и выпуская
дым изо рта.
— Да, убили… — сказал нехотя
Дымов. — Купцы, отец с сыном, ехали образа продавать. Остановились тут недалече в постоялом дворе, что теперь Игнат Фомин держит. Старик выпил лишнее и стал хвалиться, что у него с собой денег много. Купцы, известно, народ хвастливый, не
дай бог… Не утерпит, чтоб не показать себя перед нашим братом в лучшем виде. А в ту пору на постоялом дворе косари ночевали. Ну, услыхали это они, как купец хвастает, и взяли себе во внимание.
Он помог Егорушке раздеться,
дал ему подушку и укрыл его одеялом, а поверх одеяла пальто Ивана Иваныча, затем отошел на цыпочках и сел за стол. Егорушка закрыл глаза, и ему тотчас же стало казаться, что он не в номере, а на большой дороге около костра; Емельян махнул рукой, а
Дымов с красными глазами лежал на животе и насмешливо глядел на Егорушку.
Шуршат и плещут волны. Синие струйки
дыма плавают над головами людей, как нимбы. Юноша встал на ноги и тихо поет, держа сигару в углу рта. Он прислонился плечом к серому боку камня, скрестил руки на груди и смотрит в
даль моря большими главами мечтателя.
— Уйду…
Давай еще покутим на прощанье! Поедем в Казань да там — с
дымом, с полымем — и кутнем. Отпою я тебя…
— Ну, не дадут-с… — при этом слове тенористый дьякон вздрогнул и быстро отодвинулся от подлезшей к его лицу новой струи
дыма.
Дают понюхать табаку и собакам. Каштанка чихает, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками
дыма, идущими из труб, деревья, посеребренные инеем, сугробы. Все небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом…
Но порою, и всё чаще, Артамоновым овладевала усталость, он вспоминал свои детские годы, деревню, спокойную, чистую речку Рать, широкие
дали, простую жизнь мужиков. Тогда он чувствовал, что его схватили и вертят невидимые, цепкие руки, целодневный шум, наполняя голову, не оставлял в ней места никаким иным мыслям, кроме тех, которые внушались делом, курчавый
дым фабричной трубы темнил всё вокруг унынием и скукой.
Рядом с машиной весело попыхивала паровая машина; из высокой тонкой трубы день и ночь валил густой черный
дым, застилавший
даль темной пеленой.
Темные тучи, сгустившиеся над нею, окутывали ее сизой непроницаемой тенью; струйки белого
дыма, косвенно поднимавшиеся в сизом горизонте,
давали, однако, знать о близости избушек.
— Что
Дымов? Почему
Дымов? Какое мне дело до Дымова? Волга, луна, красота, моя любовь, мой восторг, а никакого нет Дымова… Ах, я ничего не знаю… Не нужно мне прошлого, мне
дайте одно мгновение… один миг!
Он, морщась и щуря глаза, называл какую-нибудь
даму, общую знакомую, и было видно, что это он смеется над ее ревностью и хочет досадить ей. Она шла к себе в спальню и ложилась в постель; от ревности, досады, чувства унижения и стыда она кусала подушку и начинала громко рыдать.
Дымов оставлял Коростелева в гостиной, шел в спальню и, сконфуженный, растерянный, говорил тихо...
То она мысленно молилась и
давала обет Богу, что если
Дымов выздоровеет, то она полюбит его опять и будет верною женой.
В летнюю ночь 187* года пароход «Нижний Новгород» плыл по водам Японского моря, оставляя за собой в синем воздухе длинный хвост черного
дыма. Горный берег Приморской области уже синел слева в серебристо-сизом тумане; справа в бесконечную
даль уходили волны Лаперузова пролива. Пароход держал курс на Сахалин, но скалистых берегов дикого острова еще не было видно.
Старый нищий замолчал и стал с ожесточением насасывать трубку. Она сочно хрипела, но не
давала уже больше
дыму. Козел вздохнул, выколотил трубку о свою босую подошву и спрятал ее за пазуху.
И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестью которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, легкий, как
дым, башмачок молоденькой
дамы, оборачивающей свою головку к блестящим окнам магазина, как подсолнечник к солнцу, и гремящая сабля исполненного надежд прапорщика, проводящая по нем резкую царапину, — всё вымещает на нем могущество силы или могущество слабости.
—
Дайте мне объяснить! — орёт солдат, дико поводя глазами, красными, как уголья, в слёзах от
дыма.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную
даль.
В степном
дыму блеснёт святое знамя
И ханской сабли сталь…
— Ведь вот, например, вы не поверите, — продолжала вдова, слегка закинув голову и пуская
дым тонкой струею кверху, — здесь есть люди, которые находят, что
дамам не следует курить. А уж верхом ездить — сохрани боже! просто каменьями побьют. Да, — прибавила она после небольшого молчания, — все, что выходит из-под общего уровня, все, что нарушает законы какого-то выдуманного приличия, подвергается здесь строжайшему осуждению.
Но я скажу: не паровозов
дымИ не реторты движут просвещенье —
Свою к нему способность изощрим
Лишь строгой мы гимнастикой мышленья,
И мне сдается: прав мой омоним,
Что классицизму
дал он предпочтенье,
Которого так прочно тяжкий плуг
Взрывает новь под семена наук.
А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами рос,
Им мерещился в
далях за
дымамиНад лугами весёлый покос.
Если бы вино, табак, опиум не действовали на разум, заглушая его, и потому не
давали бы волю дурным желаниям, никто не стал бы пить или вдыхать горький напиток или
дым.
Потом тишина кончена, и закричат: «
давай ночвы!» Тут всему делу развязка: бабы уже работают спокойно; носят разрубленные части своей буренки по избам и вешают их на деревянных крючьях и на лыковых веревках под потолками и над дверями черных изб (где
дым идет).
Тургенев в своем"
Дыме"(значит, уже во второй половине 60-х годов)
дал целую галерею русских из Баден-Бадена: и сановников, и генералов, и нигилистов, и заговорщиков, и"снобов"тогдашнего заигрыванья с наукой. На него тогда все рассердились, а ведь он ничего не выдумывал. Его вина заключалась лишь в том, что он не изобразил и тех, более серьезных, толковых и работящих русских, какие и тогда водились в заграничных городах, особенно в немецких университетских центрах.