Неточные совпадения
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми длинными
пальцами, с такими длинными, желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали всё его внимание и не
давали ему свободы мысли. Облонский тотчас заметил это и улыбнулся.
Три
дамы: старушка, молодая и купчиха, три господина; один ― банкир-Немец с перстнем на
пальце, другой ― купец с бородой, и третий ― сердитый чиновник в виц-мундире с крестом на шее, очевидно, давно уже ждали.
Все подалось: и председатель похудел, и инспектор врачебной управы похудел, и прокурор похудел, и какой-то Семен Иванович, никогда не называвшийся по фамилии, носивший на указательном
пальце перстень, который
давал рассматривать
дамам, даже и тот похудел.
Замечание это заставило меня покраснеть; я перевернулся на одной ножке, щелкнул
пальцами и припрыгнул, желая ей этим
дать почувствовать, что она еще не знает хорошенько, какой я действительно молодчик.
«Да, — подумал про себя Товкач, — заснул бы ты, может быть, и навеки!» Но ничего не сказал, погрозил
пальцем и
дал знак молчать.
«Черт возьми! — продолжал он почти вслух, — говорит со смыслом, а как будто… Ведь и я дурак! Да разве помешанные не говорят со смыслом? А Зосимов-то, показалось мне, этого-то и побаивается! — Он стукнул
пальцем по лбу. — Ну что, если… ну как его одного теперь пускать? Пожалуй, утопится… Эх, маху я
дал! Нельзя!» И он побежал назад, вдогонку за Раскольниковым, но уж след простыл. Он плюнул и скорыми шагами воротился в «Хрустальный дворец» допросить поскорее Заметова.
— Какой вы! — промолвила она, перебирая
пальцами по цветам. — И что вам меня слушать? Вы с такими умными
дамами разговор имели.
Клим подметил, что Макаров, закурив папиросу, не гасит спичку, а заботливо
дает ей догореть в пепельнице до конца или дожидается, когда она догорит в его
пальцах, осторожно держа ее за обгоревший конец.
Самгин замолчал, отмечая знакомых: почти бежит, толкая людей, Ногайцев, в пиджаке из чесунчи, с лицом, на котором сияют восторг и пот, нерешительно шагает длинный Иеронимов, держа себя
пальцами левой руки за ухо, наклонив голову, идет Пыльников под руку с высокой
дамой в белом и в необыкновенной шляпке, важно выступает Стратонов с толстой палкой в руке, рядом с ним дергается Пуришкевич, лысенький, с бесцветной бородкой, и шагает толсторожий Марков, похожий на празднично одетого бойца с мясной бойни.
Марина не
дала ему договорить, — поставив чашку на блюдце, она сжала
пальцы рук в кулак, лицо ее густо покраснело, и, потрясая кулаком, она проговорила глуховатым голосом...
— Черт, — бормотал Дронов, почесывая
пальцем нос, — гривенник
дал бы, чтобы узнать, чего он набедокурил? Ух, не люблю этого парнишку…
Самгин подошел к двери в зал; там шипели, двигали стульями, водворяя тишину; пианист, точно обжигая
пальцы о клавиши, выдергивал аккорды, а
дама в сарафане, воинственно выгнув могучую грудь, высочайшим голосом и в тоне обиженного человека начала петь...
— Очень имеют. Особенно — мелкие и которые часто в руки берешь. Например — инструменты: одни любят вашу руку, другие — нет. Хоть брось. Я вот не люблю одну актрису, а она
дала мне починить старинную шкатулку, пустяки починка. Не поверите: я долго бился — не мог справиться. Не поддается шкатулка. То
палец порежу, то кожу прищемлю, клеем ожегся. Так и не починил. Потому что шкатулка знала: не люблю я хозяйку ее.
Самгину казалось, что все мужчины и
дамы смотрят на Марину, как бы ожидая, когда она будет танцевать. Он находил, что она отвечает на эти взгляды слишком пренебрежительно. Марина чистит грушу, срезая толстые слои, а рядом с нею рыжеволосая
дама с бриллиантами на шее, на
пальцах ловко срезает кожицу с груши слоями тонкими, почти как бумага.
Дело в том, что Тарантьев мастер был только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но как только нужно было двинуть
пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и
дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так не
дай Бог что выйдет.
Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку,
давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на
палец, понюхает, иногда лизнет, и сыну
даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
А
дает человеческой фигуре, в картине, огонь, жизнь — одна волшебная точка, штрих; страсть в звуки вливает — одна нервная дрожь
пальца!
Если б только одно это, я бы назвал его дураком — и дело с концом, а он затопал ногами, грозил
пальцем, стучал палкой: «Я тебя, говорит, мальчишку, в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил; в двадцать четыре часа в мелкий порошок изотру, в бараний рог согну, на поселение сошлю!» Я
дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился в него.
—
Дайте мне силу не ходить туда! — почти крикнула она… — Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть в комнате, когда я буду гулять в саду одна… Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть с женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте, еще не то будет! — с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему в плечо свои тонкие
пальцы.
Повторяю, я еще не видал его в таком возбуждении, хотя лицо его было весело и сияло светом; но я заметил, что когда он вынимал из портмоне два двугривенных, чтоб отдать офицеру, то у него дрожали руки, а
пальцы совсем не слушались, так что он наконец попросил меня вынуть и
дать поручику; я забыть этого не могу.
— Боже! — вскричал я, подымая его и сажая на кровать, — да вы и мне, наконец, не верите; вы думаете, что и я в заговоре? Да я вас здесь никому тронуть
пальцем не
дам!
Хозяйка, заметив, как встречает нас арабка, показала на нее, потом на свою голову и поводила
пальцем по воздуху взад и вперед,
давая знать, что та не в своем уме.
Молодой чиновник прошел в затворенную дверь и вывел оттуда заплаканную
даму в трауре.
Дама опускала костлявыми
пальцами запутавшийся вуаль, чтобы скрыть слезы.
Хиония Алексеевна произносила этот монолог перед зеркалом, откуда на нее смотрело испитое, желтое лицо с выражением хищной птицы, которой неожиданно попала в лапы лакомая добыча. Погрозив себе
пальцем, почтенная
дама проговорила...
— Я бы очень вас попросил, — перебил вдруг Алеша, —
дать мне какую-нибудь чистую тряпочку, чтобы завязать
палец. Я очень поранил его, и он у меня мучительно теперь болит.
Между тем Аркадий Павлыч расспрашивал старосту об урожае, посеве и других хозяйственных предметах. Староста отвечал удовлетворительно, но как-то вяло и неловко, словно замороженными
пальцами кафтан застегивал. Он стоял у дверей и то и дело сторожился и оглядывался,
давая дорогу проворному камердинеру. Из-за его могущественных плеч удалось мне увидеть, как бурмистрова жена в сенях втихомолку колотила какую-то другую бабу. Вдруг застучала телега и остановилась перед крыльцом: вошел бурмистр.
—
Дайте, братцы, откашляться маленько, — заговорил рядчик, перебирая
пальцами вдоль воротника кафтана.
Дама в трауре сидела, пододвинув кресла к столу. Левою рукою она облокотилась на стол; кисть руки поддерживала несколько наклоненную голову, закрывая висок и часть волос. Правая рука лежала на столе, и
пальцы ее приподымались и опускались машинально, будто наигрывая какой-то мотив. Лицо
дамы имело неподвижное выражение задумчивости, печальной, но больше суровой. Брови слегка сдвигались и раздвигались, сдвигались и раздвигались.
— Счастлив твой бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну,
пальцем не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть
дам себя знать.
— Ну, вот видите, — сказал мне Парфений, кладя
палец за губу и растягивая себе рот, зацепивши им за щеку, одна из его любимых игрушек. — Вы человек умный и начитанный, ну, а старого воробья на мякине вам не провести. У вас тут что-то неладно; так вы, коли уже пожаловали ко мне, лучше расскажите мне ваше дело по совести, как на духу. Ну, я тогда прямо вам и скажу, что можно и чего нельзя, во всяком случае, совет
дам не к худу.
И, обиженный неблагодарностью своего друга, он нюхал с гневом табак и бросал Макбету в нос, что оставалось на
пальцах, после чего тот чихал, ужасно неловко лапой снимал с глаз табак, попавший в нос, и, с полным негодованием оставляя залавок, царапал дверь; Бакай ему отворял ее со словами «мерзавец!» и
давал ему ногой толчок. Тут обыкновенно возвращались мальчики, и он принимался ковырять масло.
Находились скептики, которые утверждали, что камни эти фальшивые, но он охотно снимал перстни с
пальцев и кому угодно
давал любоваться ими.
«Быть же теперь ссоре», — подумал я, заметив, что
пальцы у Фомы Григорьевича так и складывались
дать дулю.
Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги бог знает куда; а возьмешь — так на другую же ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами на голове, и
давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за
палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в нее лента.
— Потанцевать?.. эх вы, замысловатые девушки! — протяжно произнес Каленик, смеясь и грозя
пальцем и оступаясь, потому что ноги его не могли держаться на одном месте. — А
дадите перецеловать себя? Всех перецелую, всех!.. — И косвенными шагами пустился бежать за ними.
И
давал гривенник «человек» во фраке человеку в рубашке. Фрак прибавлял ему кавычки. А мальчиков половых экзаменовали. Подадут чай, а старый буфетчик колотит ногтем указательного
пальца себя по зубам...
Трофимов. Придумай что-нибудь поновее. Это старо и плоско. (Ищет калоши.) Знаешь, мы, пожалуй, не увидимся больше, так вот позволь мне
дать тебе на прощанье один совет: не размахивай руками! Отвыкни от этой привычки — размахивать. И тоже вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со временем выйдут отдельные хозяева, рассчитывать так — это тоже значит размахивать… Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные
пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа…
Ну, столкнули они его в воду-то, он вынырнул, схватился руками за край проруби, а они его
давай бить по рукам, все
пальцы ему растоптали каблуками.
Черная обезьяна в перьях оглушительно орет что-то похожее на слова бабушки, — старуха смеется радостно,
дает птице просяной каши с
пальца и говорит...
— Под-дайте слiпеньким… — К жужжанию колеса присоединился тихий перебор струн под
пальцами юноши.
Зарницын зашагал по комнате, то улыбаясь, то приставляя ко лбу
палец. Вязмитинов, зная Зарницына,
дал ему порисоваться. Походив, Зарницын остановился перед Вязмитиновым и спросил...
Толстенькие, крепкие лошадки с тщательно переваленными гривками и ловко подвязанными куколкою хвостами, хорошая упряжь и хороший кожаный армяк кучера
давали чувствовать, что это собственные, хозяйские лошадки, а спокойное внимание, с которым седок глядел через пристяжную вперед и предостерегал кучера при объездах затопленных камней и водомоин, в одно и то же время позволяли догадываться, что этот седок есть сам владелец шведок и экипажа и что ему, как пять
пальцев собственной руки, знакомы подводные камни и бездонные пучины этого угла Петербургской стороны.
Кадеты
дали ему по двугривенному. Он положил их на ладонь, другой рукой сделал в воздухе пасс, сказал: ейн, цвей, дрей, щелкнул двумя
пальцами — и монеты исчезли.
Зоя стасовывает старые, черные, замаслившиеся карты и
дает Мане снять, потом сдает, поплевав предварительно на
пальцы.
Он говорил, может быть, и не так, но во всяком случае приблизительно в этом роде. Любка краснела, протягивала барышням в цветных кофточках и в кожаных кушаках руку, неуклюже сложенную всеми
пальцами вместе, потчевала их чаем с вареньем, поспешно
давала им закуривать, но, несмотря на все приглашения, ни за что не хотела сесть. Она говорила: «Да-с, нет-с, как изволите». И когда одна из барышень уронила на пол платок, она кинулась торопливо поднимать его.
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу
пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе
дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
И он тосковал, выходил в сумерки любоваться на барский дом, рассчитывал на
пальцах и втайне
давал себе клятву во что бы то ни стало быть там.
— Нехороши наши места стали, неприглядны, — говорит мой спутник, старинный житель этой местности, знающий ее как свои пять
пальцев, — покуда леса были целы — жить было можно, а теперь словно последние времена пришли. Скоро ни гриба, ни ягоды, ни птицы — ничего не будет. Пошли сиверки, холода, бездождица: земля трескается, а пару не
дает. Шутка сказать: май в половине, а из полушубков не выходим!
— А она? — ткнул я
пальцем в нашу маленькую
даму.
— На какую цену? — спросила
дама, быстрой ловко перебирая руками в митенках, с опухшими сочленениями
пальцев, рамки разных фасонов. — Эти на 50 копеек, а эти подороже. А вот это очень миленький, новый фасон, рубль двадцать.