В один из
декабрьских дней по Новодевичьему монастырю с быстротою молнии разнесся слух, что у матушки-игуменьи снова был тот важный старик, который более двух лет тому назад привез в монастырь Марью Оленину, и долго с глазу на глаз беседовал с матерью Досифеей, а после его отъезда матушка-игуменья тотчас привела к себе молодую девушку. Слух был совершенно справедлив.
Вошел молодой офицер; он курил,
Он мне не кивнул головою,
Он как-то надменно глядел и ходил,
И вот я сказала с тоскою:
«Вы видели, верно… известны ли вам
Те… жертвы
декабрьского дела…
Неточные совпадения
«Прощайте, родные!» В
декабрьский мороз
Я с домом отцовским рассталась
И мчалась без отдыху с лишком три
дня...
Припомним недавние годы, когда даже
декабрьская подписка не достигала и трети теперешнего количества пренумерантов, — сколько потрачено усилий, тревог, волнений, чтобы выйти из состояния посредственности и довести
дело до того блестящего положения, в котором оно в настоящее время находится!
В 1813 году с самого Николина
дня установились трескучие
декабрьские морозы, особенно с зимних поворотов, когда, по народному выражению, солнышко пошло на лето, а зима на мороз.
Я вздрагивал и холодел, меня давили впечатления. Немало
дней прошло, пока я не привык к тому, что одноэтажные корпуса больницы в
декабрьские сумерки, словно по команде, загорались электрическим светом.
Помню я Петрашевского
дело,
Нас оно поразило, как гром,
Даже старцы ходили несмело,
Говорили негромко о нем.
Молодежь оно сильно пугнуло,
Поседели иные с тех пор,
И
декабрьским террором пахнуло
На людей, переживших террор.
Вряд ли были тогда демагоги,
Но сказать я обязан, что всё ж
Приговоры казались нам строги,
Мы жалели тогда молодежь.
Был холодный
декабрьский вечер. На городских часах пробило шесть, но зимой
дни темны и коротки, и неудивительно, что на дворе стояла настоящая ночь. Холодный ветер пронизывал насквозь одежду Таси. Дрожь озноба начинала трясти девочку, но, не обращая внимания на холод и стужу, она бежала, подпрыгивая на ходу, все прибавляя и прибавляя шагу.
В таком положении были
дела наших влюбленных, когда в описываемый нами
декабрьский морозный вечер Виктор Аркадьевич Бобров вернулся к себе домой из города, как он называл по обычаю всех служащих на заводе центральную часть Петербурга.
Время — морозное, настоящая
декабрьская погода за несколько
дней до рождественского сочельника.
Подошедши к одному из окон, он даже раздвинул тяжелые занавески. Так, показалось ему, мало давали света громадные окна кабинета, выходившие на одну из лучших улиц Петербурга. Раннее серое
декабрьское утро на самом
деле не приветливо и мрачно смотрелось в комнату и тускло освещало огромный письменный стол, заваленный массою книг, бумаг и тетрадей, большой турецкий диван, покрытый шалями, и всю остальную, манящую к покою, к кайфу обстановку кабинета.