Неточные совпадения
А это франтик петербургский, их на
машине делают, они все на одну стать, и все дрянь.
— Они с Гришей ходили в малину и там… я не могу даже сказать, что она
делала. Тысячу раз пожалеешь miss Elliot. Эта ни за чем не смотрит,
машина… Figurez vous, que la petite… [Представьте себе, что девочка…]
— Я несогласен, что нужно и можно поднять еще выше уровень хозяйства, — сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и у меня есть средства, а я ничего не мог
сделать. Банки не знаю кому полезны. Я, по крайней мере, на что ни затрачивал деньги в хозяйстве, всё с убытком: скотина — убыток,
машина — убыток.
Феклуша. А я, мaтушка, так своими глазами видела. Конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им
машиной показывается, они
машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы)
делает. Hу, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.
Вожеватов. Это случается: как
делают вино, так переложат лишнее что-нибудь против пропорции. Ошибиться долго ли? человек — не
машина. Мухоморов не переложили ли?
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них
делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные
машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
— Это — для гимназиста, милый мой. Он берет время как мерило оплаты труда — так? Но вот я третий год собираю материалы о музыкантах XVIII века, а столяр, при помощи
машины,
сделал за эти годы шестнадцать тысяч стульев. Столяр — богат, даже если ему пришлось по гривеннику со стула, а — я? А я — нищеброд, рецензийки для газет пишу. Надо за границу ехать — денег нет. Даже книг купить — не могу… Так-то, милый мой…
Мне все противно, все скучно; я
машина: хожу,
делаю и не замечаю, что
делаю.
— Ведь они у меня, и свои и чужие, на жалованье, — отвечал Тушин на вопрос Райского: «Отчего это?» Пильный завод показался Райскому чем-то небывалым, по обширности, почти по роскоши строений, где удобство и изящество
делали его похожим на образцовое английское заведение.
Машины из блестящей стали и меди были в своем роде образцовыми произведениями.
Почти все
делают за них
машины, — и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, — люди почти только ходят, ездят, управляют
машинами.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там
делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить
машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
Впрочем, она видела, что Конон, по мере разумения, свое дело
делает, и понимала, что человек этот не что иное, как
машина, которую сбивать с однажды намеченной колеи безнаказанно нельзя, потому что она, пожалуй, и совсем перестанет действовать.
— Ах, уж эта мне сибирская работа! — возмущался он, разглядывая каждую щель. — Не умеют
сделать заклепку как следует… Разве это
машина? Она у вас будет хрипеть, как удавленник, стучать, ломаться… Тьфу! Посадка велика, ход тяжелый, на поворотах будет сваливать на один бок, против речной струи поползет черепахой, — одним словом, горе луковое.
— Я новый пароход строю, Борис Яковлич. Только раньше осени не поспеет.
Машину делают в Перми, а остальные части собирают на заводах.
Ночью особенно было хорошо на шахте. Все кругом спит, а паровая
машина делает свое дело, грузно повертывая тяжелые чугунные шестерни, наматывая канаты и вытягивая поршни водоотливной трубы. Что-то такое было бодрое, хорошее и успокаивающее в этой неумолчной гигантской работе. Свои домашние мысли и чувства исчезали на время, сменяясь деловым настроением.
Положим, в Европе давно все
машина делает, а мы еще должны переживать этот болезненный переход от ручного труда к машинному производству.
— Это насчет того, чтобы перенять, что ли-с? Ваше сиятельство! помилуйте! да покажите хоть мне! Скажите:"
Сделай, Антон Верельянов, вот эту самую
машину… ну, то есть вот как!"с места, значит, не сойду, а уж дойду и представлю!
День проглочен фабрикой,
машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек
сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и — был доволен.
На каком-то углу — шевелящийся колючий куст голов. Над головами — отдельно, в воздухе, — знамя, слова: «Долой
Машины! Долой Операцию!» И отдельно (от меня) — я, думающий секундно: «Неужели у каждого такая боль, какую можно исторгнуть изнутри — только вместе с сердцем, и каждому нужно что-то
сделать, прежде чем — » И на секунду — ничего во всем мире, кроме (моей) звериной руки с чугунно-тяжелым свертком…
–…И даже так: если бы мне предложили
сделать схематический чертеж
Машины Благодетеля, я бы непременно — непременно как-нибудь нанес на этом чертеже ваши хореи, — закончил я.
Его иногда, для пользы службы, переводили из одной роты в другую, и в течение полугода он умел
делать из самых распущенных, захудалых команд нечто похожее по стройности и исполнительности на огромную
машину, пропитанную нечеловеческим трепетом перед своим начальником.
Вскоре и Адуев стал одною из пружин
машины. Он писал, писал, писал без конца и удивлялся уже, что по утрам можно
делать что-нибудь другое; а когда вспоминал о своих проектах, краска бросалась ему в лицо.
Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть интонации, которые они
делали на некоторые русские и в особенности иностранные слова: они говорили
машина вместо
машина, деятельность вместо деятельность, нарочно вместо нарочно, в камине вместо в камине, Шекспир вместо Шекспир, и т. д., и т. д.
— Что это такое, скажите вы мне, — говорила она с настойчивостью и начала затем читать текст старинного перевода книги Сен-Мартена: «Мне могут
сделать возражение, что человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и не суть простые
машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их началами действий и началом, находящимся в человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно.
Несколько дней газеты города Нью-Йорка, благодаря лозищанину Матвею, работали очень бойко. В его честь типографские
машины сделали сотни тысяч лишних оборотов, сотни репортеров сновали за известиями о нем по всему городу, а на площадках, перед огромными зданиями газет «World», «Tribune», «Sun», «Herald», толпились лишние сотни газетных мальчишек. На одном из этих зданий Дыма, все еще рыскавший по городу в надежде встретиться с товарищем, увидел экран, на котором висело объявление...
— Гм… да… — задумчиво ответил изобретатель. — Надо признать, что в этом есть доля неприятности. Конечно, со временем все это устроится несомненно… Но… действительно, трудно будет придумать
машину, которая бы
делала это так приятно и ловко, как эта милая девушка…
Вроде того, как если бы одни люди, чтобы освободить задержанную в реке воду, долго работая, прокопали бы уже всю канаву и им нужно бы было только открыть отверстие, чтобы вода сама устремилась и
сделала остальное, и тут-то пришли бы другие люди и стали бы советовать, что гораздо лучше, вместо того чтобы спускать воду, устроить над рекой такую
машину с черпаками, которые, вычерпывая воду с одной стороны, переливали бы ее с другой в тот же пруд.
Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные понятия о нравственности, и, удалив их от всех естественных человеческих условий жизни: дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов ежедневно
делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору
машинами.
Машина затряслась,
сделала поворот, отъехала и скрылась, сопровождаемая свистками и аплодисментами.
Двоеточие. Давай сядем. Так вот — явились, значит, немцы… У меня заводишко старый,
машины — дрянь, а они, понимаешь, все новенькое поставили, — ну, товар у них лучше моего и дешевле… Вижу — дело мое швах… подумал — лучше немца не
сделаешь… Ну, и решил — продам всю музыку немцам. (Задумчиво молчит.)
— Я жду вашу
машину с таким же нетерпением, как ждал бы новую книгу, которая обещает
сделать меня умней…
Машины Хлынову
делает, флаки красит, фонтаны в саду проводит, цветные фонари клеит; лебедя ему
сделал на лодке на косу, совсем как живой; часы над конюшней на башне поставил с музыкой.
— Я — не мечтаю, я — высчитываю со всей точностью, возможной в наших русских условиях, — внушительно сказал Смолин. — Производитель должен быть строго трезв, как механик, создающий
машину… Нужно принимать в расчет трение каждого самомалейшего винтика, если ты хочешь
делать серьезное дело серьезно. Я могу дать вам для прочтения составленную мною записочку, основанную мной на личном изучении скотоводства и потребления мяса в России…
Сидит человек… не двигается… и грешит оттого, что скучно ему,
делать нечего:
машина за него
делает все…
— Заковав землю и людей в железо,
сделав человека рабом
машины…
— Вы достигнете того, что солнце будет восходить в небеса по свистку ваших фабрик и дымный день вылезать из болот, из лесов по зову
машин, но — что
сделаете вы с человеком?
Фабрики и
машины для того, чтоб
делать еще и еще
машины, это — глупо!
По сложности ученых наблюдений за последние пятьдесят лет оказывается, что климат вообще смягчается в северных странах, море оседает, гастрономия
делает новые успехи, многие изнурительные для здоровья работы исполняются новоизобретенными
машинами», и пр. и пр.
Наконец вмешался староста, которому как будто сообщалось мое нетерпение. Он лучше меня, конечно, знал ту разверсточную
машину, которая так шумно действовала перед нашими глазами, и видел, что пока она
сделает точно и справедливо свое дело, — пройдет еще немало времени… И вот он выступил вперед, одним окриком остановил шум, потом повернулся к иконе и перекрестился широким крестом. Кое-где в толпе руки тоже поднялись инстинктивно для креста… Тревожная ночь производила свое действие на грубые нервы…
Ананий Яковлев(солидно). Никакого тут дьявола нет, да и быть не может. Теперь даже по морской части, хошь бы эти паруса али греблю, как напредь того было, почесть, что совсем кинули, так как этим самым паром стало не в пример сподручнее дело
делать. Поставят, спокойным манером,
машину в нутро корабля; она вертит колеса, и какая ни на есть там буря, ему нипочем. Как теперича стал ветер крепчать, развели огонь посильнее, и пошел скакать с волны на волну.
Яков (тяжело двигая ногами). Что
делать! Без взяток не работает
машина нашей жизни…
Он совсем ослаб. Теперь молодые деревья прямо, без всяких стеснений, били его по лицу, издеваясь над его беспомощным положением. В одном месте на прогалину выбежал белый ушкан (заяц), сел на задние лапки, повел длинными ушами с черными отметинками на концах и стал умываться,
делая Макару самые дерзкие рожи. Он давал ему понять, что он отлично знает его, Макара, — знает, что он и есть тот самый Макар, который настроил в тайге хитрые
машины для его, зайца, погибели. Но теперь он над ним издевался.
У нас, видите ли, что ни мужик, то гений; мы неучены, да нам и науки никакой не нужно, — русский мужик топором больше
сделает, чем англичане со всеми их
машинами; все он умеет и на все способен, да только, — не знаю уж почему, — не показывает своих способностей.
Между тем англичанин в своих соображениях изобретет несколько
машин, переедет несколько раз все океаны, оснует несколько колоний, устроит несколько фабрик,
сделает несколько громадных оборотов и затмит собою всех Ротшильдов…
Нет, развинтился… Испортилась
машина… Спать хочу ужасно, глаза слиплись, но нет сил уснуть… Смиряюсь, прошу прощения, виноват, молчу…
Делайте, что знаете, и думайте, что знаете…
Водяные и ветряные мельницы вертятся и мелют. Кто их двигает? Ветер и вода. А ветер кто гонит? Тепло. А воду кто гонит? Тепло же. Оно подняло воду парами вверх, и без этого вода не падала бы книзу.
Машина работает, — ее движет пар; а пар кто
делает? Дрова. А в дровах тепло солнечное.
Вдруг он увидал, что мертвые лягушки на столе дрыгают ногами. Он стал присматриваться и заметил, что всякий раз, как он пустит искру из электрической
машины, лягушки дрыгнут ногами. Гальвани набрал еще лягушек и стал над ними
делать опыты. Всякий раз выходило так, что как пустит искру, так мертвые лягушки станут, как живые, шевелить ногами.
Только посмотреть на жизнь, ведомую людьми в нашем мире, посмотреть на Чикаго, Париж, Лондон, все города, все заводы, железные дороги,
машины, войска, пушки, крепости, храмы, книгопечатни, музеи, 30-этажные дома и т. п., и задать себе вопрос, что надо
сделать прежде всего для того, чтобы люди могли жить хорошо? Ответить можно наверное одно: прежде всего перестать
делать всё то лишнее, что теперь
делают люди. А это лишнее в нашем европейском мире — это 0,99 всей деятельности людей.
Машина застучала, и корвет,
сделав оборот, направился к выходу с рейда.
В тот же вечер решено было ранним утром отправиться в Лондон. «Коршун» должен был простоять в Гревзенде десять дней — необходимо было
сделать кое-какие запасные части
машины — и потому желающим офицерам и гардемаринам разрешено было, разделившись на две смены, отправиться в Лондон. Каждой смене можно было пробыть пять дней.