— Хорош солдат — железо, прямо сказать! Работе — друг, а не то, что как все у нас: пришёл, алтын сорвал, будто сук сломал,
дерево сохнет, а он и не охнет! Говорил он про тебя намедни, что ты к делу хорошо будто пригляделся. Я ему верю. Ему во всём верить можно: язык свихнёт, а не соврёт!
Неточные совпадения
Зима, зима, а палубу то и дело поливают водой, но
дерево быстро
сохнет и издает сильный запах; смола, канат тоже, железо, медь — и те под этими лучами пахнут.
Что-то сделалось с солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось уйти на покой. Трава на земле начала
сохнуть и желтеть. Листва на
деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Факт вырос в жизни, как в лесу вырастает или
сохнет дерево…
Не говорю о том, что крестьяне вообще поступают безжалостно с лесом, что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому что он толст и тяжел, крестьяне обыкновенно рубят на дрова молодой лес; что у старых
дерев обрубают на топливо одни сучья и вершину, а голые стволы оставляют
сохнуть и гнить; что косят траву или пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости.
Дом Кожемякина раньше был конторою господ Бубновых и примыкал к их усадьбе. Теперь его отделял от земли дворян пустырь, покрытый развалинами сгоревшего флигеля, буйно заросший дикою коноплёю, конским щавелём, лопухами, жимолостью и высокой, жгучей крапивой. В этой густой, жирно-зелёной заросли плачевно торчали обугленные стволы
деревьев, кое-где от их корней бессильно тянулись к солнцу молодые побеги, сорные травы душили их, они
сохли, и тонкие сухие прутья торчали в зелени, как седые волосы.
— Болезнь во всем во мне ходит: где уж тут встать! — проговорил Глеб тем же отрывистым тоном. — Надо просить бога грехи отпустить!.. Нет, уж мне не встать! Подрубленного
дерева к корню не приставишь. Коли раз подрубили, свалилось, тут, стало, и лежать ему —
сохнуть… Весь разнемогся. Как есть, всего меня разломило.
Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды
деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и
сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо.
В лесах на севере в тот день первый оратай русской земли вспоминался, любимый сын Матери-Сырой Земли, богатырь, крестьянством излюбленный, Микула Селянинович, с его сошкой дорогá чёрна
дерева, с его гужиками шелкóвыми, с омешиком [Омéжь — сошник, лемех — часть
сохи. Присóшек то же, что полица — железная лопаточка у
сохи, служащая для отвалу земли.] серебряным, с присóшками красна золота.
Перед ним
деревья расступаются, перед ним
сохнут непроходимые болота, перед ним невидимая сила валежник врозь раскидывает. «Чудяся бывшему о нем», Арсений идет да идет за иконою.
Оттого, что неровно
сохнут. Если приставить сырую доску одной стороной к печке, вода выйдет, и
дерево сожмется с этой стороны и потянет за собой другую сторону; а сырой стороне сжаться нельзя, потому что в ней вода, — и вся доска погнется.
Русские леса трещат от топоров, гибнут миллиарды
деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и
сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо.
— Я уж несколько лет замечаю это на самой себе. Что такое делается? Во мне все словно
сохнет, как
сохнет ветка
дерева. Ее форма, весь наружный вид — все как будто остается прежним, но в ней нет гибкости, нет жизни, она мертва до самой сердцевины. Вот так и со мною. Как будто ничего не изменилось. Взгляды, цели, стремления — все прежнее, но от них все больше отлетает дух…