Неточные совпадения
После Ходынки и случая у манежа Самгин особенно избегал скопления людей, даже
публика в фойе театров была неприятна ему; он инстинктивно
держался ближе к дверям, а
на улицах, видя толпу зрителей вокруг какого-то несчастия или скандала, брезгливо обходил людей стороной.
Но сам не успевает пробраться к лестнице и, вижу, проваливается. Я вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке от него вырывается пламя… Он отчаянно кричит… Еще громче кричит в ужасе
публика внизу… Старик
держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь дым сверкает его каска и кисти рук
на решетке… Он висит над пылающим чердаком… Я с другой стороны крыши, по желобу, по ту сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу.
Лунёв взглянул
на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял в руках шапку. Его соседка
держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, — и Веру, и судей, и
публику. Голова её то и дело повёртывалась из стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго…
А я к тому времени опять прихварывать начал. Перемогался изо всех сил. Случалось — подаю
на стол, вдруг как забьет меня кашель. Сначала
держусь, а потом, когда не станет возможности, брошу приборы
на стол и бегом в коридор. Кашляю, кашляю, даже в глазах потемнеет. Этаких вещей ведь в хороших ресторанах не любят. Ты, скажут, или служи, или ступай в больницу ложись. Здесь не богадельня. У нас
публика чистая.
Опера явилась еще в 1828 году, была хорошо принята
публикой и довольно долго оставалась
на сцене; цыганская песня «Мы живем среди полей», весьма удачно написанная Загоскиным и положенная
на музыку Верстовским, особенно нравилась и долго
держалась, да и теперь еще
держится в числе любимых песен московских цыган и русских песельников.
На суде доктор Керженцев
держался очень спокойно и во все время заседания оставался в одной и той же, ничего не говорящей позе.
На вопросы он отвечал равнодушно и безучастно, иногда заставляя дважды повторять их. Один раз он насмешил избранную
публику, в огромном количестве наполнившую зал суда. Председатель обратился с каким-то приказанием к судебному приставу, и подсудимый, очевидно недослышав или по рассеянности, встал и громко спросил...
Большинство вопило «браво!» и требовало «bis!». Только немногие сохраняли необходимую сдержанность и приличие, и в числе этих немногих между прочим были доктор Адам Яроц и сам Подвиляньский, незаметно проскользнувший в залу. Теперь он старался
держаться на глазах у всех и с видом серьезного равнодушия оглядывал неиствовавшую часть
публики.
Ноту оппозиционного либерализма среди лекторов пр(У-должал держать любимец
публики Лабуле
на своих курсах в College de France. Он не имел ученой степени (как и многие его коллеги) и носил только звание адвоката. Но в таком открытом заведении, как College de France, не
держались университетской иерархии. Всякий выдающийся писатель, публицист, ученый (в том числе, конечно, и владеющие высшими дипломами) — могли, да и теперь могут, получать там кафедры.
Щелкнув шпорами, пристав с достоинством отходит. В
публике угрюмый шепот и разговоры. Ремесленник, расположение которого снова перешло
на сторону Карауловой, говорит: «Ну, теперь
держись, баба! Зубки-то начистят — как самовар заблестят». — «Ну это вы слишком!» — «Слишком? Молчите, господин: вы этого дела не понимаете, а я вот как понимаю!» — «Бороду-то где выщипали?» — «Где ни выщипали, а выщипали; а вы вот скажите, есть тут буфет для третьего класса? Надо чирикнуть за упокой души рабы божьей Палагеи».
Теперь Иван Иванович чувствовал себя еще лучше, чем утром. В том же новом пальто он ехал
на лошади, рядом с настоящим офицером, и хоть сильно подпрыгивал, но
держался крепко. Жаль только, что
публики не было: улица была пуста, и где-то за белыми крышами бухали пушки.